Раун оделся и зашёл в палатку, где его среди офицеров ждал связанный одиннадцатилетний мальчуган. Ребёнок был в жутко дырявой холстине, в грубых, грязных и липких штанах. Он не боялся своих врагов, смотрел на них вызывающе, взглядом победителя. Светлый, рыжеволосый как Викорд, с причудливыми чёрными полосами на лице, нарисованными углём.

— Ух ты, богиня Арб благословила? — кивнул мальчишке Раун, присаживаясь на стул возле него. — Вымыть ребёнку лицо.

Мальчик брыкался, кусался, но полосы ему стёрли.

— Как тебе зовут? — хрипло спросил Эйдин на анзорском.

Ребёнок молчал.

— Парень, ты в незавидном положении. Давай так, ты говоришь, где скрываются твои друзья и мы прощаемся на хорошей ноте — мы отправим тебя в приют для детей, потерявших родителей. Так вот, где твои друзья?

— Не скажу, — зашипел мальчик.

Но Раун уже знал потайные пещеры анзорских детей. За спиной Бэла, а так звали парнишку, стоял мыслечтец. Анзорских детей никто не учил скрывать мысли, поддавшись ярости, гневу и вкусу победы, они всё рассказывали врагу, хотя всем своим видом сохраняли молчание.

Выслушав мысленно своего мага, Раун пригнулся к мальчику:

— Бэл, нас сложно обмануть, не подумал? Я узнал твоё имя, ты его неосознанно раскрыл, как и ваши норы в скалистом берегу реки Длоуан. Не строй из себя смельчака, мы ведь можем, если захотим… Анзорийцы, вы ведь тоже люди (правда, я не знаю, такие ли вы, как мы), а человеку свойственно бояться. Я хочу, чтобы об остальных ваших базах, рассказал ты. Сам. Исполни мою просьбу, и я выполню своё обещание.

Бэл сидел гордо. Ухмылка — как у волка перед охотой. Покрасневшие глаза. Сжатые до крови кулаки. Боги, что-нибудь осталось в этом мальчике детское, безгреховное?

— Я не раскрою рта! Мне поможет богиня Арб и её названный сын, наш король Мернат! — закричал пронзительно Бэл.

— Ты веришь в Арб? — не выдержал Раун, засмеявшись. — И в то, что она усыновляет ваших королей? В мире только пятнадцать богов, и то они наши.

— Да, наша богиня существует. А ваши боги — нет. Я сам видел, четыре года назад, на коронации Арб светом озарила Мерната. И на его новорожденного сына год спустя тоже опустилась.

Раун сочувственно посмотрел на Бэла, даже позабыв о своём смехе.

— Позовите капрала Вентона, — сказал он офицеру. — Меня расстраивает, мальчик, твоя безграмотность. Вроде бы у вас в стране хорошо наука развита. Ты чей сын? Крестьянский? Вам часто в деревню стёкла и винамиатис привозят? Три раза: на коронации нового короля, когда у него наследник родился и сейчас, война когда началась?

Ребёнок сопел, но молчал.

— Эйдин, ты что задумал? — попытался понять его Даргин.

— Увидишь.

Они со связанным Бэлом вышли палатки. Снаружи стоял шум — то проснулся полк, до которого сегодня не успели добраться анзорские дети. Чадили в округе огни, раздуваясь от быстрого отрывистого ветра. Скоро привели капрала Вертона.

— Капрал Вертон, — буднично сказал Раун, — покажите мальцу столб света, идущий с неба прямо на меня.

Офицер кивнул полковнику, присел на одно колено, опустил руки к земле и застыл. Не прошло и секунды, как на небе зажёгся яркий шар, хлынул световой поток вниз и озарил Рауна.

— Что на это скажешь, Бэл? Не может же случится так, чтобы капрал Вертон, тенкунский маг, был знаком с твоей богиней Арб? А я, что ж получается по-твоему, сын Арб?

Мальчик молчал. Долго, упорно, хотя связанные кулаки его дрожали. И вдруг он закричал:

— Вы лжёте! Вы все лжецы, и сила у вас ненастоящая! Проделки дьявола! Наша Арб существует, у неё сила!

— Ну как, расскажешь про своих приятелей или ты не до конца уяснил? Что ещё умеет совершать ваша Арб? — Раун наклонился к Бэлу и потрепал его по щеке.

Они снова проследовали в палатку. Снова начался допрос, вот только на нём присутствовали маги. Мальчик упрямо сохранял за собой правду, веря, что магия принадлежит Арб и что его богиня отдаёт часть своей души лишь тенкунским воинам, которые присягнули на верность Анзории, а всё остальное — бесовские игры. Но с исчезновением каждого часа уверенность в его анзорских словах и в бешеном взгляде падала. Он сомневался, мычал, искал причины и… наконец, заговорил то, что требовал от него полковник.

Своё обещание Раун сдержал — отправил ребёнка в приют для беженцев и сирот. К большому возмущению присутствовавшего на допросе Даргина. Майор настаивал на немедленном расстреле ребёнка, аргументируя своё мнением особой опасностью мальчика. Раун оставался верен своему слову.

Милость полковника-мясника. Вроде бы так нарекли сослуживцы тот блеклый и не самый значительный случай в военной истории Эйдина. Что было после? Как он вёл себя с захваченными анзорскими командирами?

Эйдин не стремился вспоминать, любуясь первым проблеском света за маленьким окном. Приходит утро, расцветает жизнь, но только не его… В памяти сидел именно этот день и этот чудовищный мальчик, к которому так благосклонно, почти что по-отцовски отнёсся он. Но так считали его солдаты и командиры, у Эйдина было иное мнение.

Он сохранил жизнь и дал мальцу надежду на спасение. Однако чувствовал, что вторг в его неокрепшую душу самую большую пустоту. Так может быть поэтому на Зимнем восстании боги отвернулись от Крылатого общества? Они не простили Эйдину разрушенную веру анзорийца. Солнце же восходит для преступника, и боги, праведные и наимудрейшие, тоже почитают своих соперников, живущих в сознании далёких и странных людей. Осмелившись покуситься на сказочную Арб, разве он не оскорбил Великих Создателей, которые позволили Арб существовать в людях? Уж кто-кто, но за ним после знакомства с Бэлом стояли явно не боги.

«Покайся, — говорил Эйдин себе. — Тебе осталось шесть часов». Но скорбь никак не хотела идти к нему. Она витала где-то поблизости и точно не в лицах анзорийцев. И к чему он начал вспоминать былые дни? Лишь потому, что о них заговорили, записали в газетах, которые передавали конвоиры ему каждый день? Всё просто. Проигравший всегда преступник. Победитель всегда чист. Судьба изменила русло, и победитель стал проигравшим. Если бы тогда, в 1273 году зенрутская армия потерпела поражение, что было бы? Анзорийцы судили бы его, как военного преступника, Зенрут бы прогнал со всех постов и должностей. Окажись на стороне проигравших, в подлеца он превратился бы двенадцать лет назад. Чем отличалось Зимнее восстание от Анзорской войны? Разницей во времени и размахом территории.

Прошлая война ознаменовалась пышным парадом. Сначала они ехали по гладко мощённым улицам Арледал, столицы Анзории, ловя на себе озлобленные взгляды проигравших. Спустя три шестицы, бросая под ноги лавровые ветви, их встречали в Конории соотечественники и лично королева Эмбер. Торжественно, достойно победителей. Поздравления от королевы так вообще лучшая награда для военачальника.

Через шесть часов всё произойдёт иначе: на площади Славы он будет стоять на эшафоте, с раскалённом клеймом на груди «Изменник Зенруту», его голову сожмут на плахе и, пока он будет ждать, когда же беспощадный кусок железа обрушиться на шею, королева потребует последнее слово и признание вины. Он-то признает вину, но испытает ли угрызения совести?

То, за что изнывает сердце, прознается тысячами раскалённых кинжалов, которые куда больнее обжигают его грудь, нежели будет щипать клеймо приговорённого, слишком личное и беспредельно горькое, чтобы говорить о нём всей стране.

До победы оставалось две шестицы. Вовсю зенрутчане загоняли анзорийцев в угол. Вовсю короля Менрата заставляли подписать капитуляцию.

Сражение протекало на обширной низине, расположившейся под высокими холмами. Слышны были выстрелы надвигающей неприятельской армии, точнее, её жалких остатков, появлялись вдалеке первые летящие маги и полки врага. Зенрутчане не боялись битв, они твёрдо были убеждены в победе — накануне встретились южный и северные войска.

На холме Раун и Викорд Эйдины смотрели через бинокли на начавшуюся битву и только улыбались. Тому, что война подходит к концу, тому, что они увиделись спустя год и не погибли, тому, что скоро ждёт их дом. Ветер был слаб, тихо и спокойно шелестели листья одиноко стоящего возле братьев дуба. Дерево, раскинув широкие лапы, слегка покачивалось, заслоняя светлое и горячее солнце.