— Подумать только, как красиво поёт иволга, — прошептал Викорд и протянул руки к сочным листьям.

На нижних ветвях пританцовывала жёлтая солнечная птица и разливалась в нежном чарующем пении.

— Они гнездятся высоко в кроне. Для нас, Раун, иволга спустилась, — Викорд улыбчивыми глазами рассматривал маленькую юркую пташку. — Чёрт, как я сильно думаю о доме. Пой, птичка, не затихай.

Над головой раздался оглушающий свист.

Рауна отбросило на несколько метров. Проскочили силуэты людей. Со стороны своих началась бешеная стрельба.

Он открыл глаза, залепленные землёй, и увидел переместившихся анзорских магов. Сверху висели валуны. Ещё секунда, земля повалилась с небес. Где-то стреляли, где-то кричали. Раун присоединился к первым, подскочил к брошенному ружью и открыл огонь. Вдруг к его спине прижался Викорд, с головы брата текла кровь, правая рука висела. Закрывая его, Викорд отстреливался от магов.

Глухой пронзительный хруст рвущейся плоти и ломающихся костей. Пуля неприятеля, пролетел мимо Рауна, вошла в затылок брата.

Викорд рухнул на землю, широко распахнув глаза.

— Я слы-лышу ив-волгу… ив-волга, Раун, — затряслись красные вздутые губы.

Под холмом кричали анзорские голоса. «Их перенесли проходящие, сейчас прибудут новые противники», — понял тут же Раун и закричал бойцам:

— Вперёд! Маги должны взять в оборону манаровских солдат!

Под дубом лежал брат (а может уже его тело — он не знал). Усевшись на коня, Раун помчался в низину. Там шло сражение, там он, боевой полковник был нужен как никогда. «Врачи и целители позаботятся о Викорде, я видел их на холме, десять человек. Они вытащат Викорда. Брат, прошу, будь живым. Оставайся с нами».

Сражение продолжалось шесть часов. Ещё столько же времени Раун потратил на преследование проигравших анзорийцев, на отчёты перед генералами и подсчитывание потерь. Лишь с наступлением ночи у него выкроились свободные минуты, чтобы встретиться с однополчанами брата и задать им самый, пожалуй, главный вопрос во всей анзорской войне:

— Капитан Эйдин жив?

— Да, господин полковник. Капитан Эйдин… жив, — пугающим, прискорбным голосом ответил солдат Рауну.

Создалось впечатление, что его обманывают, что боятся гнева полковника-мясника. Пока он будет остывать после боя и набираться сил перед новым вызовом судьбы, Викорд медленно начнёт тлеть…

Раун поспешил в палату, в которой должен был находиться якобы живой Викорд. На центральной койке действительно лежал полностью забинтованный Викорд. Правая рука свисала, оба глаза заплыли синяками, голова была скрыта в плотном слое бинтов. Но он дышал! Он что-то шептал, не сводя стеклянных глаз с тёмного потолка.

— Господин полковник… — дрожа пробубнили медики.

Раун, не слыша их, присел с братом, взял его за сломанную руку и боязно промолвил:

— Викорд, можешь говорить?

Зрачки голубых глаз обратились к нему, перебитая голова приподнялась:

— Кто вы? Я не знаю вас.

«Амнезия», — с ужасом заключил Раун. — Я твой младший брат, Раун Эйдин, — сказал, улыбаясь, он, а сам с вихрем проносил в своём сознании сотни, даже тысячи последствий грядущей потери памяти. Думал, как он будет объяснять своему брату, кто он такой. Кем сам Викорд Эйдин является в этом мире…

— Раун, ты… — задумчиво прошептал Викорд, словно всё вспоминая. — А где иволга?

Он присел, судорожно кряхтя и отмахиваясь от врачей. Потом встал, опираясь на Рауна, и оглядел палату. Неожиданно Викорда что-то смутило, он сверкнул глазами и сердито закричал:

— Что вы устроили? Завтра Новый год! Где фрукты на столе, где подарки для детей? Когда праздничные гирлянды повесите? Я вас спрашиваю! Это не гостиная, а склеп с лекарствами и бинтами! Боги, а больных зачем вы в мой дом поместили? Раун, посмотри, что они у меня вытворили? Позови Дороти, что она на беспорядок скажет!

Он побежал как только мог на хромающих ногах и принялся сбрасывать со столов медикаменты, расталкивать врачей. А после выбежал из палатки, кинулся на землю и сдавленно простонал, беспомощно взирая на Рауна:

— Я слышал иволгу… брат, иволга улетела…

Викорд смотрел круглыми, огромными глазами, потерявшими чистоту голубого неба на мир, и видел всё в другом свете. Он ясно помнил, кто он такой и кто его окружает, но не осознавал реальности, что вертится вокруг. Днём Викорд кричал, чтобы принесли фонари и осветили местность, ночью жаловался на слишком яркое солнце. Когда на холодном дожде армия входила в скорбящий Арледал, он неожиданно ощущал себя на пляже в окружении жены и детей. И с утра до вечера Викорд всё шептал и шептал, хаотично переходя на истошный крик про иволгу, которая покинула его. Он просился к одинокому дубу, но дерева того давно не было в живых — его вырвали с корнями в битве.

Сколько бы отдал Раун, чтобы болезнь брата прекратилась! Наверное, свою жизнь и душу. Но Викорд не излечивался, он стремительно уходил в бред, теряя ключ с действительностью.

Смена караула. Медленные тяжёлые шаги офицера сменились грозным, приплясывающим ритмом вновь вошедшего на пост. Ещё чуть-чуть и Рауна ждёт самый настоящий почёт. Последний, предсмертный. Под звуки барабанов, с ликующей толпой за изгородью, в присутствии королевы и её наследника.

Отсчитывая намеченные часы, Раун теперь уже с нетерпением их ждал. Он воспринимал позорную смерть как самое обыденное и должностное, с красивой церемонией и менее прекрасным финалом. Казнь пройдёт так тихо, так спокойно, с ощущением скорого конца, с возможностью не побояться сказать себе и другим, что думаешь. С отсутствием последствий и вины за них. На параде победителей было всё не так. Это был ад, проходящий под гимн и музыку.

Длинная толпа встречала своих воинов едва ли не от самых границ Конории. Ликующая восторженная толпа! Не менее восторженные генералы, полковники, капитаны в красных парадных мундирах на белоснежных или вороных конях в зависимости от полка и ранга. Счастливые солдаты, вдыхающие родной воздух и осознающие, что скоро они придут домой, к матерям, жёнам, детям и… смоют с себя анзорскую пыль и ненавистных вшей.

Громкие крики, шумные овации — победители едут с войны. В первых рядах командиры, сзади строй солдат. На площади королева Эмбер, одетая в красное пышное платье — в цвет победы, напоминающий кровь. С неё консорт Конел и маленькие, восхищённые парадом мальчики-близнецы. Трубы и фанфары, крики счастья толпы, стальной клич офицеров: «Слава! Слава!».

Парад для победителей. Проигравшие лежат в тёплых анзорских низинах или сидят в больнице и трясутся, когда до них доносятся звуки праздничных пушек.

Вот смолкли последние песни, родственники бросились к мужьям и сыновьям. Раун смотрел опустошённо в неразборчивую толпу, в душе такая же неразбериха, хочется сбежать, да нельзя. Почему, думал он, происходит именно так? «Война» в людском сознании ассоциируется с нечто страшным, ужасающим — раздор, голод, смерть, но «воин» отождествляется с благородством, силой духа и красотой души. Разве не воины творят войны?

Вдруг его тронули осторожно за плечо. Он обернулся. Стояла бледная худая женщина с белым платком на голове. Платье чёрное, с глубоким узором. Она прижимала к телу трёхлетнего малыша, сзади за спиной робко прятались три девочки.

— Раун, мой муж погиб? Да скажи ты, не мучай меня и наших детей! Он перестал писать нам, а ты в своих письмах не говоришь о Викорде! Мой муж погиб? Не томи нас!

Милая Дороти! Никогда Раун не испытывал желания заплакать, но тут слёзы едва не хлынули из него. Он смотрел её на хрупкое тревожное лицо, усеянное первыми морщинами от ожидания страшного, и понимал, что не сможешь сказать правду этой женщине, что постоянно посылала им с Викордом весточки и уповала за их возвращение домой.

— Викорда, которого ты любишь, больше нет с нами… Тебя ждёт другой человек… Его нельзя назвать Викордом…

Молчаливо они ехали до госпиталя, обнимая беззвучных детей. Порой у Дороти вздрагивали плечи, и она, находя в себе волю, гладила по руке Рауна. Ты держись, говоря, моих сил хватит и на мужа, и на детей, и на тебя.