— Я его украла. Это была я.

— Правда? — театрально пропел Оделл. — Огастус говорил, что его мать обокрал мальчик. В старых архивах полиции тоже данные о неком мальчике, что утащил у Юноны колечко.

— Это была я, — повторила Ханна грубо и без заиканья. — У меня была короткая стрижка, я всегда прятала волосы под кепку старших братьев и ходила в их старой одежде, у меня никогда не было платьев в детстве… Это была я. Оделл, прошу, дай мне кольцо.

Оделл протянул ей кольцо, и Ханна, как голодный зверь, вырвала с его руки добычу. Прижала кольцо к сердце, встала на ноги, но согнулась и сгорбилась. Руки всё ещё дрожали, но теперь к страху прибавился бешеный трепет. Ханна всматривалась в свой кулачок, в котором таилось кольцо, и всё сильнее прижала его к груди.

— Я украла. Я. Я. Я. Из-за этого кольца я стала такой. Ты не представляешь, в каком страхе я живу, что однажды тайна откроется и меня настигнет наказание.

Во взгляде Оделла впервые за последние месяцы сидело крохотное понимание и сочувствие.

— Из-за того, что сама в детстве бросила вызов власти Афовийских, ты стоишь на стороне Нулефер?

— Нет, — замотала отчаянно головой Ханна. — Я не бросала им вызов, я просто хотела есть. Мне просто были нужны деньги. Оделл, моё детство прошло в аду, с кольцом ад продолжился! Я знаю, что такое облавы, власть сильных, что такое жить, невзвидя света. Я выживаю по сей день и боюсь завтрашнего дня, и моя дочь… Я не хочу ей своей жизни. Не хочу! Не хочу, чтобы за ней охотились, чтобы её ненавидели, чтобы её жизнь стала сплошными прятками от власти. Я по сей день плаваю в этом болоте!

— Почему ты не выбросила кольцо, которое причиняет тебе столько страданий?

— Потому, — Ханна застыла в неведении. — Наверное, чтобы я смотрела на собственную ошибку и старалась отгородить от схожих бед своих дочерей. Честно, Оделл, я не знаю почему.

Оделл медленно подошёл к Ханне и положил руку ей на лицо. Его рука была горячей, щека Ханны холодной как лёд. Он погладил жену, поправил под ухо непослушный локон волос и прошептал с грустью:

— Куда пропала моя бесстрашная жена, которую я полюбил в двадцать пять лет?

Ханна отпихнула его руку.

— Куда пропал мой любящий и понимающий муж, лучший в мире отец?

Она смотрела на Оделла. Отчуждённо, равнодушно. И бережно прижимала к груди кольцо, не расслабляя ни на мгновение руки.

— Ханна, — печально сказал Оделл, — каким был первый грех в мире?

— Не начинай, — сморщилась Ханна. — Не учи меня морали, я от дочери не отрекусь. Ну, убийство было первым грехом. Богиня Андорина, ещё когда не сошла с братьями и сёстрами с неба, полюбила демона. Желая спасти его, она убила собственного отца, который потом возродился в слезах своей Небесной Великой Супруги. Не делай пустых намёков на мою Нулефер, она не способна…

Оделл помотал головой.

— Нет, не убийство. Первым грехом стала любовь. Убийство — это лишь порождение любви Андорины.

Пальцы Оделла ещё чувствовали нежную кожу Ханны, нос вдыхал запах её слабых, не выветревшихся после вчерашнего торжества духов.

— Развод? — помолчав, мягко произнёс Оделл.

— Развод, — серьёзно и пылко кивнула Ханна.

***

Жара не собиралась отступать. Дороги, каменные дома, люди и лошади утопали в лучах знойного солнца. Брусчатку поливали водой по нескольку раз на день, но высокое солнце за считанные минуты испаряло воды. Люди находили утешение в фонтанах, в Юве, собаки наслаждались корытом. Таким жестоким способом природа давала конорийцам шанс отдохнуть перед беспощадными айринскими дождями.

По мостовой летящая карета несла Эмбер и Риана Риса. Королева обмахивалась веером и протяжно вздыхала:

— Жа-арко.

Казалось бы, сиди во дворце при такой жаре, но Эмбер не могла ни минуты находится там, где всё бы — картины, скульптуры, изумрудные стены, слуги — напомнили о мучительно сложном разговоре с братом. На горящих улицах Конории не было Огастуса, как и людей с герцоговской идеально целомудренной походкой, потаённой любовью к чистоте. Но завтра придётся с ним встретится и объявить своё решение насчёт Мариона. Завтра… Завтра… Остановить бы время и броситься в яркие лучи солнца, чтобы испариться в них навсегда. Чтобы избавить себя от бремени целой страны.

— Ваше Величество, что вы решили? Казните Джексона Мариона? — смотря в упор на свою королеву спросил Рис, но быстро смутился, когда увидел, как сильно сдвинула брови Эмбер. — Извините, если спросил лишнего.

— Ничего страшного. Я отвечу вам, если вы переживаете обо мне, — махнула Эмбер веером и взглянула на своего телохранителя.

Майор Рис сидел напротив неё, слева у него была сабля, справа в кобуре револьвер, в кармане винамиатис, чтобы призвать в случае чего подмогу. Рис не сводил голубых глаз с дороги, высматривая через окно возможную опасность, но в то же время будто понимал, что его королева уже подверглась атаке — со стороны своего брата.

— Я подумываю помиловать Мариона. Но не знаю, вдруг моё решение станет фатальной ошибкой? Вина Мариона доказана же. Мне остаётся только вынести ему приговор и это, майор Рис, одно из тяжелейший решений в моей жизни. Потому что последствия при вынесении наказания или при помиловании будут в любом случае будут необратимые.

— Собиритесь, Ваше Величество, — прошептал Рис.

— Придётся, — Эмбер горько прислонила руки к груди. — Я не могу остаться в стороне. В особо тяжких уголовных делах, связанных непосредственно с государством, моё решение считается окончательным. Следствие собирает доказательство вины, суд рассматривает две стороны и выносит приговор — виноват ли наш товарищ или он невинная овечка, которую кто-то подставил на закалывание. А я, королева, определяю приговор. Риан, мне совершенно не было дела, когда суд без моего участия провозглашал смертные приговоры десяткам мелких повстанцам, чьи имена никто в Зенруте и вспомнить не сможет. Но здесь судьбу человека решаю именно я. Не подумайте, что я мягкотелая, за свою жизнь я приговорила к смерти не одного предателя, я ни чуть не думаю об Эйдине, Брас и Фоне, но Марион… Что-то в нём есть такое, что не позволяет прикончить его. Какая-то энергия, предчувствие нехорошего.

Эмбер вздохнула. Ворохом мыслей стали вспоминаться заслуги Мариона, затем его преступления, потом его игры в победителя, будучи закованным в кандалах. Хлынул жар, тут же вспомнилась последняя выходка Тобиана. Накатил гнев. Эмбер, будучи не одной в летающей карете, могла только сжать кулаки и высунуть голову в окно взглянуть на те чистые дорожки, на которых, возможно, когда-то следил и пакостил её сын. «Когда ты, Тобиан, дашь мне покоя?» — произнесла про себя Эмбер.

Её молчаливый разговор почувствовал Рис.

— Ваше Величество, что вас беспокоит? — медленно спросил майор. — Я не требую у вас ответа, но всё же. Я не так давно стал вашим личником и мало знаю вас и вашу семью, а вы, вижу, что-то скрываете. Мне тяжело выполнять в совершенстве свою службу, находясь в неведении о жизни своего подопечного, то есть о вас, Ваше Величество.

До чего ж хорош, заботлив, вежлив был Рис, неожиданно для себя подумала Эмбер. Он знал своё месте и не лез, куда было нельзя, но служба телохранителя обязывала знать её проблемы и врагов. Врагов, боги, врагов! «Да мой злейший враг, уважаемый Рис, — хотела вскрикнуть Эмбер, — это мой родной сын! И, как я низко опустилась, что приняла его сторону. Как посмела я согласиться с ним в вопросе о Марионе!»

— Риан, у вас когда-нибудь рушилась семья? — негромко спросила Эмбер и тут же, как бы извиняясь, добавила. — Не отвечайте, если не можете.

Рис потупил глаза.

— Да за что вам жалеть меня, вдовца и бывшего отца? На протяжении девяти месяцев со дня восстания я спрашиваю себя, была ли у меня семья вообще. Мой единственный сын вырос негодяем, а как я его любил, сколько сил вкладывал в него. А он только и знал, что обкрадывал меня и устраивал драки. Нынче похоронен как герой, отважный солдат, погибший в неравной схватке с мятежниками… Жену поймал на измене, а она, как узнай о смерти сына, взяла и покончила с собой. Ваше Величество, я ненавидел свою семью всей душой, а теперь её нет. И, знаете, что я хочу? Снова окунуться в эти тяжёлые проклятые узы, снова подраться с сыном, снова устроить жене скандал. Но видеть, видеть их лица перед собой. Просто видеть противные эти рожи и в душе понимать: «Чёрт, да я ж обманываю себя, я ж люблю этих мрподлецов!».