Разговор как-то стих. Рис думал про своё. Эмбер про своё — карета подлетала к академии Гумарда. Шёл пятийник, вечер. Конорские курсанты гурьбой выбегали из академии и рассаживались по своим каретам, их провожали, стоя у ворот, друзья, поступившие в академию из других городов и живущие постоянно в казармах.

Пока кричала дикая бесноватая толпа освободившихся от учения курсантов, в стороне тихо и смирно разговаривал Фредер с Тобианом, который пришёл за братом. Сзади молча стоял Уиллард. Эмбер замечала, что за последнее время между её старшим сыном и Уиллом возникла какая-то странная прохлада, отчуждённость. Её подозрения подтверждал Тобиан, который болтал только с Фредом или отдельно с Уиллом. Но Эмбер не вмешивалась, она точно чужая в дружбе принца и его телохранителя.

Её карета остановилась. К Эмбер подошёл поздороваться Фредер. Мать всего лишь спросила, как у него дела и пожелала приятного выходного, которые сын проведёт в Загородном Дворце вместе с возвратившимся из Санпавы братом. Без неё.

— Мама, с вами всё в порядке? — с ужасом спросил он. — Мама, у вас мутные глаза, что-нибудь случилось?

— Да, всё нормально, не волнуйся за меня, Фредер, — улыбнулась Эмбер.

Ах, Фредер! Даже после стольких ссор, перепалок, даже после того, когда она собралась лишить его прав на престол в пользу случайно зачатой дочери Огастуса, если Тобиан позволит себе сказать лишнее, Фредер тревожится о ней. О, эти милые, голубые, родные глаза. Глаза Конела. Хотя лицо Фредеру досталось от афовийской породы, такое же большое и квадратное было у её покойного отца короля Вильяса.

Эмбер обернулась за сурового Тобиана, скрестившего руки. Он был с лицом Бонтина, но Эмбер ясно представила истинного Тобиана на месте этого бунтаря. И её бурно захватило негодование. Она ненавидела дерзость, нахальство, непокорство, непостоянство — всё то, что таилось в этом мальчишке, в двойнике её Фредера.

Сын и его двойник. Сын и его отражение в зеркале. Сын и похититель его лица. Сын и его полная противоположность. Сын и его брат.

«Как ты вообще появился в моей жизни? — вспыхнула Эмбер. — Я же не хотела тебя вообще.» Эмбер нужен был только её сын Фредер, нежный, прекрасный мальчик. Это о нём она мечтала, его ждала, когда молодой ещё женщиной вдруг осознала — в её животе находится крохотная жизнь. Но вышло так, что какое-то упрямое существо отделилось от Фредера и стало Тобианом. И появилось на свет ненужное, абсолютно лишнее дополнение к её прекрасному Фредеру. Оно стало братом и лучшим другом для её сына, радостью в жизни Конела, но не смогло превратиться в её родное дитя, за которое можно не спать ночам, за которое можно порвать всех людей на свете.

Дополнение это только дополнение. Не целостный человек, не младший сын, а кривое отражение возлюбленного Фредера.

«Тобиан, буду ли я о тебе жалеть, как Риан о своём мерзавце-сыне, если ты когда-нибудь исчезнешь из моей жизни? — равнодушно спросила себя Эмбер и неожиданно для себя ощутила, что слабо кольнуло где-то в груди. Недоумевая, что её гложет и трясёт, Эмбер прошептала: — Если б ты был похож душой на моего Фредера, я любила бы тебя сильнее».

***

Закупоренные чёрными шторами окна, закрытые на пять замков двери, приглушённый блеклый свет. Несведущему путнику покажется, что он попал в темницу к какому-нибудь заключённому. Но это жилая комната, спальня. Её владелица восхождение нового дня встречала на полу, у кровати, обняв руками белое кольцо. На седые распущенные волосы через узкую щель попадал солнечный свет, от чего они начинали серебриться.

Валялся у ног оторванный листок из утренней газеты с большим тёмным портретом Тимера Каньете посередине и статьёй, что освободители послали Зоркий сокол Санпавы на охрану продовольственных складов, а сами напали и убили члена королевского совета, графа Вениарского.

— Доченька моя, — пронёсся стон, — зачем ты загнала себя на край пропасти? Доченька моя, где ты скрываешься?

Оделл не появлялся в особняке со вчерашнего дня, что не могло пугать, притягивать ужасающие душу мысли. Любой шорох за дверями, будь то от резвой кошки или проходящий мимо рабыни, связывался с зоркими краснолицыми соколами.

Дребезг посуды где-то в коридоре.

«Это он. Оделл сдал меня. О нет, как спасаться? Снова бежать?» — вихрем разносится сознание.

— Неуклюжая, — вдруг кричит рабыня, — что у тебя хозяйские стаканы падают из рук?

Ах, это просто рабы. Не краснолицые.

Кольцо королевы Юноны то одевается на тонкий палец, то снимается. Ханна хочет взять его, положить в маленький мешочек для семян и зарыть где-нибудь далеко в лесу. Она красочно представляет, как берёт лопату, возле дуба роет глубокую размером с человека яму и бросает туда кольцо. Но тут же Ханна горько усмехается, понимает, что в ней недостаточно сил, чтобы поднять тяжёлое, каменное кольцо и бросить его в пропасть. Кольцо душит, страх его существования въедается в мозг.

— Зачем я его взяла? Почему не рассталась? Почему не избавиться и сейчас?

Её тёплая комната, как в сгустках тумана меняется на деревянный дырявый потолок, с которого вёдрами хлещет вода во время дождя, вельветовое платье превращается в тёплую мальчишескую куртку с сотнями дырок и такими же рваными льняными штанами. Ей десять лет. На голове грязная кепка, а короткие вороные волосы вызывающе выбиваются из-под неё.

— Я за едой и за деньгами! Я скоро вернусь! — кричит Ханна.

— Подожди нас! Ханна-плутница! Не убегай. Эй, кто из нас старший? Дома сиди, кому говорят! — визжат вслед чумазые братья.

Ханна высовывается из чердака, перелезает на соседний дом и по дрожащей лестницы спускается на земле. Прыгает в лужу и хохочет от того, что брызгами попадает на соседних мальчишек-приятелей. Солнце светит слишком ярко, печёт голову, и Ханна бежит подбрасывая к небу кепку.

Через пару кварталов её и мальчишек ждут друзья. Минут пятнадцать они делят улицы Конории и разбиваются на пары. Один отвлекает, другой крадёт из кармана кошелёк или вырывает с ушей женщин серёжки. Ханна негодует, что подоспевшие братья хотят составить ей компанию. За кого принимают они её? Это оскорбление, ей не нужны помощники и перестраховщики.

И вот улицы города наполняются тысячами спешащими на работу людей. У Ханны начинает гудеть в животе, это просыпается голод. Надо торопиться, чтобы успеть побыстрее и повкуснее поесть.

Идёт по тротуару мужчину в красном и до ужаса смешном сюртуке и выгуливает на поводке маленькую собачку. Пот льёт по спине и он снимает наряд. Останавливается, чтобы достать папиросу. Ханна тут как тут, смотрит на него улыбающимися глазами, просит разрешение погладить собачку, начинает приседать и, только мужчина делает первый табачный вздох, Ханна резко вскакивает с земли, хватает сюртук и убегает с ним прочь.

— Это мой собственный трофей, — через две улицы она гордо хвастается перед друзьями и рассматривает содержимое карманов.

Эх мало, три бима и леденец.

А голод сильнее сжимает живот. Глаза жадно поглядывают на сочные булочки в витринах магазинов. Ханна бежит в центре Конории, там точно будут ходить самые богатые и толстые. Шестеро мальчишек несутся за громким свистом Ханны.

— Постой, там взрослые, наши родители работают. Ещё попадёшься.

— А вот не попадусь! — важно отвечает Ханна. — Если не верите, давайте поспорим, что если меня не сцапают, то всё нажитое за сегодня вы отдаёте мне.

Мальчишки молчат. А что, она может выиграть спор.

Они подбегают к Холодному парку. Через него можно хорошенько срезать путь.

— А ну пошли вон, пошли, пошли! — вдруг из ниоткуда появляется полицейский и взмахивает дубинкой, загораживая им вход в парк.

Возле чёрной ограды столпилось десяток людей и все любопытными глазами смотрят вдаль, приложив руку к козырьку.

— Что случилось? — удивляется Ханна.

— Король Вильяс и королева Юнона гуляют в парке, — говорит кто-то из прохожих.

Люди висят на оградах. Для Ханны и её друзей такое столпотворение на руку. Пока зеваки любуются королевской четой, их карманы остаются без присмотра. А ещё кошельки, сумочки, у особо рассеянных украшения на пальцах и шее. Ханна, отозвав друзей в сторонку, раздаёт команды, кто кого будет обворовывать. Себе она выбирает зрителей покрупнее и на вид побогаче. А что? Она командир, и ей срывать куш.