— Даст все показания и поможет следствию. А там на несчастного телохранителя нападёт стыд, и он повесится на собственных шнурках.
Огастус улыбнулся, словно лично хотел видеть смерть правой руки своего врага. Эмбер презрительно отвела от брата глаза, но ничего не сказала. Тобиан глубоко вздохнул, чтобы воздух не позволил ему сказать лишнее. Возражать дяде бесполезно, он и сам понимал, как опасен для их семьи человек, знающий его тайны. Даже от пули можно увернуться, а ложь стране боком обойтись вряд ли сможет.
— Огастус, раз мы заговорили о покушении на Фреда, ты не хочешь меня отблагодарить? — Тобиан повысил голос, отодвинул от себя тарелку с индюшкой и устремил стальные глаза на дядю. — Я спас династию Афовийских, не позволил забрать жизнь у кронпринца. Полагаю, я заслуживаю награду. Ты не забыл, надеюсь, обо мне?
— Не забыл, — прошипел Огастус и сжал вилку.
— У тебя уставшее лицо, ты, по всей видимости, думал, что мне подарить. Наверное, это почётная грамота, как у моих приятельниц Нулефер и Люси? Когда ты мне её дашь?
Будь Огастус магом огня, столовый прибор непременно бы расплавился под напором его злости. Огастус не сводил остервенелых глаз с племянника, Эмбер даже отодвинулась от него, а Фредер и Уилл с опаской глядели то на одного, то на второго врага, сидевших друг перед другом.
— Прямо сейчас. Иди за зельем Бонтина. На том, что умею быть благодарным, гадёныш, танцуешь…
— О нет, я давно ждал этого дня. Мне нужен был ты, не Казоквар. Ну что, любимый и единственный дядюшка, один-ноль — моя победа?
Огастус встал и бросил вилку на пол.
— Уиллард, ты пойдёшь с ним.
Тобиан не обратил внимания на последние слова дяди. Встали мама и Фредер, тоже, значит, будут присутствовать при его освобождении. Куда теперь, после восстания, брат без Уилла ступит и шагу?
— Хозяин, вы хотите… — смятённый голос друга заставил Тобиана обернуться на дядю. Огастус показывал указательным пальцем правой руки не на Фреда, а на него, левой рукой он сжимал чёрный винамиатис на шее. Вот-вот, казалось, и выплеснет свою злость на Уилла.
— Да, я собираюсь снять ошейник и с тебя, — пробормотал Огастус. — Не радуйся раньше времени, твоя свобода остаётся у меня. Я защищаю Фредера.
Тобиан победоносно улыбнулся и с благодарностью посмотрел на широкий портрет, с которого за ним наблюдал Конел добрыми голубыми глазами.
***
— Я тебе всё сказала, Оделл, и не желаю повторяться — наша дочь не инструмент для твоего обогащения. И я не хочу, чтобы она была вмешана в грызню королевы с мятежниками!
Нулефер уткнулась в книгу и старалась пропускать мимо ушей брань отца с матерью, последние три дня они только и делали, что собачились. Слышимость в доме, который снимали Свалоу, была отменная, никуда не спрячешься. Нулефер держала в руках ветхую книжонку и шептала: «Йосем Окровавленный, Йосем, Неонилиас». Рядом лежал дневник Хакена, завёрнутый в твёрдую новенькую обложку. Со встречи с королевой Нулефер день и ночь думала о Хакене и странных, описываемых им абадонах. Чёрный океан и обитатели за его пределами — какой знаменитый сюжет! Сотни книг написаны о Чёрном океане. Но что эта забыла в библиотеке королевы? Нулефер не могла найти ответа на этот вопрос. Она много раз слышала об Юрсане Хакене, величайшем целителе прошедших столетий, человеке серьёзном, поглощённом магией и наукой. «И вот этот уважаемый мужчина написал такой бред? — спрашивала она себя. — Но постойте, месяцами назад мы с Уиллом считались бредом».
После прочтения дневника Нулефер заинтересовалась судьбой Хакена, просто как обычного человека. Тот и вправду отправлялся к Чёрному океану и попал в плен к пиратам, эту историю она слышала ещё от целительницы Каньете и нашла ей подтверждение в исторических учебниках. За Хакеном вспомнился вождь Йосем. И пошло-поехало. Ссоры родителей, судьба освободителей и неверных генералов — с насущными проблемами всё понятно. Мать с отцом помирятся, армию ждут репрессии, предателей — казнь. Нулефер вспомнила, как давно она рылась в книгах, трогала шуршащую бумагу, искала причину своему происхождению и изучала день и ночь эту загадку, строила версии, теории. То были одинокие, но чудные деньки, по которым она сейчас вдруг испытала тоску.
— Оделл, ты слепой! Они из твоей дочери сделали оружие! Ты не понимаешь, что последует дальше? Они заставят Нулефер служить двору, как Уилларда! Не жалко мальчика, может, дочь пожалеешь родную? Она уже, дурень, уже стала виновницей гибели тысячи человек. Твоя дочь вернула к жизни человека, который разом уничтожил отряд!
Нулефер отложила книгу и подошла к двери гостиной. Мать и отец стояли друг напротив друга и, казалось, с минуты на минуту сцепятся. Оделл держал руки по швам, на лбу выступили капли пота, он, как мог, сохранял хладнокровие. Но Ханна бушевала, не жалея слов. Единственным человеком, кто сохранял спокойствие, была Элеонора. Сестра с закрытыми глазами лежала безжизненным телом на тахте. Она не спала. Вот уже три дня, не объясняя причин, Элеонора отказывалась от еды, избегала людей, иногда вытирала глаза от слёз.
— Ханна, выслушай меня, — задрожал в гневе голос Оделла. — Ты не спасёшь Нулефер, если уйдёшь с должности главы завода. Дочь сама виновата, мы говорили ей, что будет, если сунет не туда, куда нужно, нос. Говорили? Говорили. Пусть и разбирается сама. Она взрослый человек, у которого настолько много ума, что может придумать, как попасть к королеве во дворец.
— И сама на эшафот пойдёт?
Оделл вздохнул, подошёл к стене и снял с неё гладкую бумагу.
— Почитай, что написано, — он приблизил бумагу к глазам и прочёл. — Нулефер Свалоу награждается почётной грамотой за спасение родины. Подпись — Эмбер Афовийская, — Оделл отложил документ на стол. — Такой же грамотой была награждена и Люси. Рабыня. Не смущает? Никто не собирается убивать Нулефер. Эмбер и Огастус хотели только заткнуть её, чтобы она не разнесла по стране их тайны. Я не знаю, что ещё, кроме магии, рассказали ей Уилл и этот кастрирующий всех Бонтин, но это не должно стать достоянием народа. Ханна, ты разве не поняла, что Афовийским всё равно, как и почему Нулефер родилась с магией, и чем она будет им полезна? Нулефер сама, по своему желанию, захотела разбудить Урсулу. Её не заставляли.
— Согласна с отцом, — внезапно Элеонора подала голос. Она перевернулась на другой бок и открыла глаза, под которыми образовались чёрные круги от бессонницы. — Я на стороне Эмбер. Я думала, что вас похитили, что над Нулефер будут ставить опыты, что Уилла и Бона вообще убьют, но всё обошлось. Мы даже выиграли. Эмбер — великая женщина, умеет грубо и без насилия, если позволяет ситуация, расправляться с недругами.
— Вообще-то, заправлял Огастус, — хмуро подняла бровь на дочь Ханна.
— Не волнует, — застонала Элеонора. Казалось, её не волнует абсолютно всё на свете, и разговаривает сейчас она с родителями лишь потому, что её мнение, как старшей дочери и сестры, рано или поздно спросят.
На несколько секунд возникло молчание. Оделл налил в бокал вина и осушил его. Во рту было сухо, хотя он говорил как можно меньше и только слушал бурные тревоги жены.
— Мне тоже не нравится, что Нулефер приняла участие в мятеже. Я не горжусь её грамотой, но опасаться мы ничего не должны, если Нулефер будет молчать. Ханна, чего ты боишься? Ответь, чего ты постоянно боишься?
— Всего я боюсь! — снова вспылила Ханна и выбила из рук мужа бокал. Он полетел вниз и разбился вдребезги. — После того дня наша жизнь превратилась в кошмар. Приезжают учёные, смотрят на мою дочь, как на диковинку, просят разрешение на исследования. На улице мне шагу не дают пройти, подходят незнакомые люди и спрашивают — вы мать той волшебницы-манарки? В школе Нулефер не дают поучиться, у неё последний год, готовиться к экзаменам надо. Я не могу больше, беру дочь, и мы уезжаем отсюда.
У Нулефер задрожали руки, она почувствовала гулкий стук в ушах.
— Мама, не надо! Я хочу остаться в Конории, мне здесь нравится! — Нулефер вломилась в гостиную и вцепилась в руку Ханны. — Я сделаю всё, как ты скажешь, не увози меня!
