Любил ли я. Что эти люди вообще называют «любовью»? Их любовь – это розовый пони, блюющий разноцветной радугой в море гормонов. Стоит радуге спрятаться за облаком, как химия притупляется, а вслед за ней растворяется и все остальное. Все, что вчера так сильно будоражило и волновало, сегодня стало штилем. Она эта глупая женщина с умным взглядом – следовательница говорит, они жили, не тревожили друг друга, просто жили. В глубине она жалеет, что не завела детей, ведь дети наполняют бытие смыслом; она не жалеет, что не завела детей, не завела с ним. Кажется, об этом сочетании несочетаемого и написаны миллионы строк текста, тысячи стихов и тысячи тысяч сладких песен.

Любил ли я. Один раз, короткий раз, вспышка и столько химии, что не описать самому мудрому химику. Один раз, в котором собрана вся нежность мира, вся преданность и самоотдача. Мы расписались через месяц. Она заехала ко мне в общежитие в статусе жены. Грозная и грузная консьержка утратила суперсилу кричать и выгонять незваных гостей, а после даже подкармливала молодую семью. Консьержка с материнским теплом обнимала ее и называла дочкой.

Консьержка часто сетовала, что он (традиционный он, которого принято упоминать с большой буквы) не дал ей детей. Традиционный «он» не нашептал: «Похудей, причешись и дай кому-нибудь». Вместо этого он отправил даму в мутное путешествие сдобный плюшек, наваристых борщей и дешевого алкоголя. Пару раз в год он подкидывал дамочке разочарование в виде очередного алкаша-электрика, алкаша-сантехника, или просто похотливого проходимца. Она жила в крошечной коморке под лестницей на первом этаже. Великий он сжал ее мир до черно-белого телевизора и старого стола, стоящего у входа в общагу.

– Это вам, – следователь подвигает ко мне плитку шоколада. Синяя обертка с блестящими каллиграфическими буквами манит. В последней встрече следователь считала мои эмоции, на ее лице жили одновременно любопытство и испуг. Она не отпрянула, не приняла защитную позу, а лишь слегка прищурилась и наблюдала порыв моей слабости. Подобного больше не повторится.

Я благодарю за презент одними глазами и обращаю внимание на человека, сидящего в углу. Мужчина, плотный, сальный, в ужасном свитере. По его смешному, круглому пузу скачут старые, выцветшие олени. Полагаю, копытные были белыми или бежевыми, но спустя десятилетие предстали безрадостными кофейно-серыми катышками. Мужчина находится на удалении, оттого его запах меня не достает.

– Я назначила психолого-психиатрическую экспертизу. Эксперт …

Дальше она называет его фамилию, имя и отчество, название учреждения, и какие-то регалии. Я же вижу бледного, замученного жизнью мужичка. Это в кино эксперты высоки и подкованы, остры и резки. Мой эксперт ни рыба, ни все остальное, он кладет голову на грудь (по форме напоминающую женскую) и странно с присвистыванием сопит.

– Я вменяем, не переживайте.

– Это формальность, я должна …

– Знаю. Куда интереснее полиграф, – я пытаюсь улыбнуться, эксперт поднимает глаза.

Я складываю плитку шоколада пополам, еще раз пополам, и только потом открываю. Я беру одну часть, кладу на язык, закрываю глаза. Самое время начать орать, биться головой о стол, а в конце представления обмочиться. Билет в дурку обеспечен, но это не интересный путь. Дурка делает из людей настоящих дураков, а мне нужна свобода, настоящая свобода снаружи и свобода внутри.

– Берите, не стесняйтесь, – мои зрачки прыгают от следователя к эксперту. Они молчат.

– Сегодня о детях, – она суха и слегка манерна. Сказывается присутствие постороннего, хоть и не привлекательного, но все же мужчины. Женщины меняются, когда в поле их зрения появляется самец. Одни наливаются румянцем и окунаются в облако легкого, ненавязчивого муара, другие, наоборот, закрываются. Первое можно с легкостью принять за флирт, а второе за чрезмерную серьезность, однако ни то, ни другое не будет верным. Шоколад тает на языке, я пытаюсь проглотить, но давлюсь и захожусь кашлем.

– Если бы у вас был сын, как бы вы его назвали?

Я вздыхаю. В мире снаружи противно трещит светофор, дворник ритмично шоркает метлой об асфальт, кричит ребенок. Писклявый, но ровный и, не смотря на юный возраст, увесистый крик приближается, эхом врывается в комнату и, увеличивая звуковые волны, удаляется.

Судя по вопросу, следователь перевернула страницу этой непростой повести. Умышленно или нет, я продолжаю давиться, а вместе с тем недоумеваю и восхищаюсь ее скорости. То, на что у жирного мойра ушла бы вечность, она разобрала за пару месяцев. Браво. Она и сама понимает, что идет по тонкой и скользкой дороге, но идет в верном направлении.

– Антон, – шепчу я.

– Кстати, давно хотела спросить. Антон и Тарас – это …

– Шутка двух хиппи. Когда-то они были молоды и были вменяемы.

– Тарас, у вас есть дети? – слово «дети» она произносит с особым теплом, ее голос становится мягким и бархатистым. Я утверждаюсь в догадке, что своих у нее нет.

– Это вы мне ответьте.

– Хорошо. Тогда вернемся немного назад, в вашу деревню.

Черная папка. Вправо, от себя, влево, отворот, запах бумаги.

Она читает, – Котоп Ольга Борисовна, ваша учительница. О, она вас просто обожает. Так, где это? – она бегло читает, – Тарас был одним из самых ответственных учеников, и, пожалуй, самым талантливым. Он легко схватывал материал, феноменально запоминал. В пятом классе Тараса отправили на областную олимпиаду по истории, – она поднимает зрачки, – Вы выиграли олимпиаду, – в ее голосе показное восхищение, – А потом по физике, потом химия. Вы выиграли все олимпиады. Вы гений, Тарас. Но мне интересно другое. Ольга Борисовна утверждает, что вы выиграли олимпиаду по английскому. Но как? В вашей школе не было учителя английского? – восхищение не показное.

– Ольга Борисовна. Она всегда и обо всем знала, но никогда не лезла. Это удивительная черта. Обычно люди лезут, их не просят, а они лезут, их отталкивают и посылают, а они продолжают лезть. Расспросами, советами, шепотом и криком, лезут отовсюду. Сколько раз мы слышали пустое «Послушай меня», или «Вот тебе мой совет», или «Я бы на твоем месте». Ольга Борисовна не лезла. Она тепло и забота, она спокойствие, – я смотрю в окно и щурюсь, – Она доставала из сумки заранее заготовленную книгу, открывала случайную страницу и читала, читала вслух, – я замолкаю, ведь Ольга Борисовна – очень личное воспоминание, оно не для всех, – Школа учит скорости мышления и тренирует память, но ни первое, ни второе не нужно в реальной жизни. Вам ли не знать, – я обращаюсь к эксперту. Эксперт молчит, потупив взгляд.

– После окончания школы, – следователь продолжает рассказ, – Горелов Тарас Николаевич пропал. Одни говорят, он уехал в центр, другие, в Питер, и только Ольга Борисовна знает, что ее талантливый ученик блестяще сдал экзамены и поступил в столичный институт геодезии и картографии, – она делает паузу, – В это же время дотла сгорает дом талантливого ученика, вспыхивает и за считанные минуты превращается в гору углей. В пожаре гибнут три человека – мама талантливого ученика и две маленькие девочки, трех и пяти лет. Они жили за стенкой, и были бы рады выбраться наружу, но дверь была подперта доской. Соседская мать кричала, звала на помощь, выбрасывала детей в разбитое окно, только всех спасти не смогла, не успела, – ее подбородок несколько раз подпрыгивает, – На похоронах талантливый ученик так и не появился.

Взгляд эксперта сверлит в моем лбу дыру. Следователь затихает и тоже смотрит на меня.

– Точно не хотите шоколадку? – спрашиваю я и посылаю в рот очередную плитку.

Следующую ночь я сплю хорошо. Тяжелые стены оказываются в невесомости, перестают давить, пространство расширяется. Впервые за долгое время мой сон глубок и беззаботен. Олигарха перевели в другую камеру, с ним ушли бубнеж, высокочастотная, высокомерная болтовня и непригодная для сосуществования аура. Нас часто тасуют, такие правила, но это исчезновение прекрасно. Мне ничего не снилось, шесть часов пустоты, шесть часов счастья. Ребенком я искал то самое, что могло и должно было наполнить бытие смыслом, но оказалось, ничего искать и наполнять не нужно. Все уже внутри, важно вовремя разглядеть.