– Именно. Именно папка и именно с документами. Не удобство, не стиль, не развитие цифровых технологий – символ. Я уж подумал вы другая и папки не случится, но я ошибся. Случись убийство, или изнасилование, или изнасилование с убийством, и вот набегает ваш брат. Причёсанные и опрятные, всегда по гражданке – оперативники; несуразные с большими чемоданами – эксперты; всегда лишние, но по форме – участковые. И только следователь с папкой, одной и той же, всегда черной, идиотской папкой.

Она манерно расстегивает молнию, вправо, от себя, влево и откидывает одну половину. Наружу вырывается запах бумаги. Внутри кожаного изобретения прячутся разноцветные, исписанные шариковой ручкой, и испорченные принтером, протоколы, акты и постановления.

– Теперь ваша очередь, Тарас. Вы соврали. Вы не Гориков. Назовите себя.

Я медлю, но принимаю правила игры, – Горелов. Горелов Тарас Николаевич.

Она утвердительно кивает.

– Родился восьмого марта тысяча девятьсот семьдесят четвертого.

Она роется в папке, достает несколько листов. Щурясь, она собирается что-то зачитать, и делает вид, что читает впервые. Только содержание текста не ново, хорошо известно, местами заучено.

– Расскажите, что случилось с Антоном.

При упоминании этого имени я вспыхиваю, лицо наливается краской, вспыхивает и сердце. Оно несколько раз сильно ударяется о ребра, на лбу проступает испарина. Теперь мой лоб блестит не меньше ее, щеки горят, я задыхаюсь. Бросаю взгляд на окно, в надежде на порцию живительного кислорода, но дыра в стене работает в обратную сторону. Через нее кислород уходит наружу и обратно не возвращается.

– Мне надо пройтись …

Следователь тянется к кнопке, и через секунду в пороге возникает зеленый в крапинку сержант. Его топот с прихрамыванием на левую ногу не утихал ни на минуту.

– Расстегните …

Сержант пытается возражать, но следователь сжимает губы и властно взмахивает рукой. Сержант подчиняется. Я встаю, быстро хожу по тесному помещению, наклоняю голову влево-вправо, поднимаю руки и тянусь вверх. Сердце успокаивается, а во рту появляется неприятная кислота.

– Подготовились.

– Подготовилась. Многие думают, что, сменив фамилию, меняется и жизнь, ее наполнение. Фамилия новая, а вот жизнь старая. Так что случилось с …

– Антон умер, его убили, убийц не нашли. Точнее, – я ищу слова, – Не привлекли к ответственности. Законным, ну вы понимаете.

– Убийц, – она делает акцент на множественном числе. Она не спрашивает, но я отвечаю.

– Один бы не справился. Антон крепкий, тяжелый.

Следователь заглядывает в записи и громко читает, – На северной окраине села на границе поля и леса, в двадцати метрах от дороги обнаружено тело мужчины со следами насильственной смерти. Тело обнаружил …

– Хватит! – сердце снова ускоряется.

– Тарас, после гибели вашего брата …

– Антон, его имя Антон. Так и говорите, после гибели Антона …

– После гибели Антона пропали два человека. Их искали всем селом и нашли …

– Вот именно! – врываюсь я, – Их искали всем селом, взрослые и дети! Рыскали тут и там, кричали, звали по именам, а когда наступила ночь, зажгли факелы и продолжили поиски, – я осекаюсь, – Антона никто не искал, никто. Случайный ханыга не там поссать вышел. Если вы об этом, то да, тех двоих нашли в той же яме, где ранее Антона. И если вы об этом, то я ни при чем. Мне всего пятнадцать …

– То есть сначала убивают вашего брата, простите, Антона, а через пять лет в той же яме находят еще двоих. Я всего лишь хочу понять …

– Вы хотите понять, да, – я сажусь на свое место.

– Тарас, вы потеряли брата, остались без его защиты и оказались один на один с …

– О, так-так, и это раскопали. Ну, давайте …

– Ваш отец …

– Нет, этого человека назовем как-нибудь иначе. Коля, он Коля. Вся деревня знала Колю баяниста, веселого балагура, ублюдка, который не должен был родиться. Мама считала его выходки испытанием, она верила в этого своего, бога. Книги, иконы, молитвы, посты. Коля не нес ничего хорошего, и если что-то и испытывал, то больше свою собственную судьбу. Однажды он признался, что завел в городе вторую семью, и даже родил там сына. Мама на колени и в слезы, она обнимала его костлявые, волосатые ноги и рыдала. Я ничего не понял, стоял в дверях и рыдал в ответ, но ничего не понял. Я не понял, когда эта красивая и сильная женщина успела пасть так низко. Он поднял кверху довольный нос и упивался властью. Тогда мама ушла с головой в веру и обратно уже не вернулась.

Все та же камера и те же две пары любопытных глаз, я отсутствовал подозрительно долго. Теперь я пробираюсь вглубь, прислоняюсь к холодной шершавой стене, молчу. Внутри растет и ширится необъяснимая пустота. Черная дыра скручивает сознание в дугу и гоняет уставшие воспоминания по кругу. Впервые за много лет кто-то еще, кроме меня, заглянул в мой старый платяной шкаф. Теперь он, мой шкаф, стоит не в безликом пространстве, он стоит у стены в комнате изверга. Под одной из ножек засунут, сложенный вчетверо, лист бумаги. Это сделал я, сделал специально, чтобы шкаф издавал как можно меньше звуков, ведь сейчас в нем прячусь я.

Я в нем давно. Я выглядываю в узкую щель, ноги затекли, я не чувствую ягодиц, мне не хватает кислорода, по комнате туда-сюда бродит тощее, сутулое тело. Традиционное для дома одеяние съехало и оголило половину задницы. Он много курит, жадно поглощает стакан за стаканом и жирно ругается. Сейчас он ругается в никуда и бесполезно сотрясает густой воздух, но все может измениться в любой момент. Картинка перед глазами расплывается, но я все равно стараюсь дышать медленнее и как можно тише. Внезапно в мое воспоминание врывается следователь, точнее ее аккуратное, кажущееся убранным, женское лицо. Она пристально смотрит на меня, но не как обычно изучающе-осуждающе, сейчас ее глаза наполнены грустью. Я тянусь к ней и оказываюсь так близко, что вижу ямки на коже, сложные реки морщин, чувствую ее запах. Несмотря на внезапную дряблость и рыхлость я рад ее появлению. Сейчас она оберегает меня от него. Я пытаюсь окончательно выгнать отца из головы, но он вцепился клещом и не отпускает.

– Тарас, хотите? – журналист протягивает шоколадную конфету в фиолетовой обертке. Этого добра у нас навалом, но жест оказывается кстати. Он заставляет вернуться в серый и сырой мир, вернуться в настоящее. Ученые и энтузиасты для которых настоящее не более, чем вымысел, со мной бы не согласились, а адепты теории матрицы и вовсе забили палками, но в условиях тюрьмы человек начинает ценить то, что называется «здесь и сейчас».

– Да, спасибо, – отвечаю я и протягиваю трясущуюся руку.

– Проблемы?

– Не то, чтобы …

– Вы уходили в бодром расположении, а вернулись серым и очень потрепанным. Я так выглядел, когда ко мне в шесть утра ворвались с обыском. Хотите расскажу?

– Хочу, – ловлю себя на мысли, что действительно хочу услышать его историю. Не штампованную новость из телевизора, над которой мы вместе ржали, а его игривую и надменную манеру, его острый как шпага язык. Громкие дела так устроены. Человек уже неделю как тухнет в заключении, а его кости продолжают полоскаться в новостях и так называемых «ток-шоу». Моя телевизионная история оказалась скучна и колыхалась в медийном пространстве всего пару дней. Поймали маньяка и поймали, кому какое дело. Журналиста перемывали несколько недель. В круговорот безумия вовлекли бывших жен, детей, братьев, коллег и даже садовника. Круглолицый юноша азиатской внешности в зеленом комбинезоне бегал от назойливого оператора, а когда все-таки попался, сдал босса с потрохами. На плохом русском и с невероятным клокочущим акцентом Карим (имя садовника) скрипел о доброте хозяина и его щедрости. Хвалебную песнь то и дело прервали каверзные вопросы из-за кадра, но садовник был неутомим. Он игнорировал выпады ведущего и прервался только когда тема сменила вектор и коснулась тонкой, сильно выше колен юбки хозяйки. Переваривая вопрос, и проведя слова через внутренние переводчики, Карим густо покраснел, слепил сладострастное лицо, и истекая слюнями, выдавил скромное: «Хозяйка классная».