Перед ней лежит лист, обычный белый лист бумаги. Ровно посередине листа металлическая ручка, на зажиме которой мелким шрифтом написано: «With love. O». Обычно гравировку делают на теле, корпусе ручке, где больше места, а оттого шрифт куда размашистее. Я впервые вижу гравировку на тонком, похожем на стрелу, зажиме.

Следователь очень медленно выдыхает, я чувствую аромат ее духов. Из вони хлорки и дешевой краски на меня нападают свежесть раннего утра и полевые цветы. В них прячется что-то еще, далекое, инородное, но очень знакомое.

– Ваши духи. Что это?

Она отводит глаза и тянется к кнопке вызова охраны. Каким-то неведомым образом молодая особа понимает, что я не расположен к допросу, отчего решает прервать встречу. Я поднимаю руку. Не так, словно студент, желающий ответить, а слегка. Она ловит движение и возвращается на, прикрученный к полу, стул. Она берет ручку, ловко переворачивает пишущей стороной вниз и поднимает брови.

– Что вас интересует, – я стараюсь копировать манеру олигарха, но вопрос все равно получился вопросом.

– Что хотите. Детство, отрочество …

– Юность, – перебиваю я, и тут же ловлю недовольный взгляд.

Она несколько раз стучит ручкой по листу, переводит взгляд на меня и улыбается. На этот раз взгляд другой. Я, наконец, понимаю, как сильно недооценил соперника. Сбили ее пол и возраст, однако я сел за стол и играю с очень подготовленным игроком, а ее взгляд обезоруживает.

– Как интересно. Кто вы?

– Меня зовут Марина Леонидовна. Я ваш новый следователь, а кто вы?

– Тарас Николаевич Гориков.

– Это написано в документах. Вы не ответили, кто вы.

Я опешил. Эта игра мне не по зубам. Сегодня не по зубам. Заканчиваем.

Камера встречает ударом солнца в лицо, я не вижу ухмылок гиен, исчезаю за шторой. Подозрительно тихо. Я кошусь на глаз видео наблюдения, он мешает сосредоточиться. Тишину разрубает металлический лязг и мужской крик: «Эс, на выход». К арестантам здесь обращаются по первой букве фамилии. Топот, хлопок двери.

«Эс» вернется часа через два, очень расстроенный. Почтальон расскажет, как очередные двадцать ходатайств остались без удовлетворения, а значит, журналисту не светит ни домашний арест в загородном доме с огромными панорамными окнами, ни красное сухое на ужин, ни страстный минет перед сном. Ближайший год его жизнь сосредоточена здесь, в районе вонючей дырки в полу.

Я ошибся. Садков возвращается через пятнадцать минут. Этого времени хватает, чтобы добраться до комнат с прикрученной к полу мебелью и вернуться обратно. Он растрепан и сильно взволнован. На этот раз я присоединяюсь к стае гиен и поднимаю любопытный взгляд. Я молчу, молчит и Поляков. Садков проходит вглубь, садится за стол и прижимается плечом к холодной стене. Он часто и прерывисто дышит, белки его глаз желтые, а тело пробивает еле заметная дрожь. «Нет, не ходатайство», – заключаю я про себя: «Что-то другое». Я смотрю в его глаза и вижу, как быстро из них уходит сознание. В следующее мгновение журналист отрывается от стены и камнем падает на пол. Я сижу неподвижно и смотрю в его глаза, но на меня смотрят две пустые, мутные стекляшки. Рассудок, способность мыслить и чувствовать дается нам на время, очень короткое время. Когда космический таймер подходит к концу, мы лишаемся всего. В эту самую секунду мы превращаемся в бестолковый, во всех смыслах, набитый мясом и костями, мешок. Поляков не теряется, два широких прыжка и он у зеленой двери, он долбит кулаками и кричит.

Я снова хожу вокруг шкафа. Мой шкаф стоит в центре огромного «ничего» и подсвечивается сверху. Четыре тени ровно лежат на поверхности. Я не вижу границ помещения, но точно знаю, что их нет. Я даже могу попытаться вырваться, бежать, но вряд ли попытка увенчается успехом. Заплетаясь в ногах, я окунусь в темноту, а через какое-то время окажусь вновь у своего шкафа. Когда я был совсем маленьким ко мне приходили цветные сны, но теперь они мне не доступны. Теперь мои сны серые и очень простые, они мои воспоминания. Иногда я к ним обращаюсь, иногда они вываливаются сами.

– Тарас! Тарас, иди сюда! Тарас блядь! – из соседней комнаты, совмещенной с кухней, раздается спешный топот, дверь резко распахивается, скрип петель врезается в мозг, – Это что нахер такое?

Маленькое пыльное окно деревенского дома обрамляют светлые накладки. Худой, сутулый мужик с впалым животом тычет пальцем в потертый подоконник. Из одежды на мужчине только растянутые, здорово поношенные синие в бежевую полоску трусы. Ребенок останавливается в пороге, всматривается сквозь сигаретный дым в глубину непроветриваемой комнаты.

– Это что блядь такое? – мужчина кричит еще громче. Из его рта вылетают густые слюни, часть из которых остается на подбородке.

Тарас оглядывается, словно комната ему не знакома. В повседневности ребенок старается держаться подальше от отца и его помещения. Даже когда мужчина уезжает на вахту, в комнату заходит только мать. Она раскрывает плотные шторы, пускает воздух с улицы, сквозь грязь и пыль пробивается свет. Она собирает окурки, пустые, хаотично разбросанные бутылки, быстро протирает пол и спешно покидает помещение.

– Что? – ребенок говорит тихо и не поднимает голову.

– Ты можешь говорить как мужик? Чё ты там мямлишь? Цтё, цтё!

– Что? – в этот раз громче, но все также неуверенно с дрожью в голосе произносит мальчик.

– Пыль! Грязь! Пока я там въебываю, зарабатываю деньги, вы тут даже порядок навести не можете. Где мать? Она пошла в чипок?

– Мама ушла. В магазин, – ребенок по-прежнему прячет глаза.

– Я вас блядь проучу! Ну, зайди, сын, давай поговорим.

– Можно я пойду? – Тарас разворачивается, и делает робкий шаг.

– Тарас, ты че? А чего ты одет, как заморыш, грязный какой-то. Где майка, что я привез?

– Мама прибрала к школе.

– А, мама! М-а-а-а-а-ма, – протягивает мужчина, – То есть она мама, а я хер собачий!

Из рук мужчины выпадает дымящий окурок, но он не обращает на него внимания. Окурок падает на пол и разбрасывает горящий оттенками красного фейерверк. Мужчина подходит к ребенку, хватает за руку и резким движением дергает вглубь комнаты. Легкое тело пролетает два метра и с характерным грохотом падает на пол. Мальчик группируется, ползет на корточках в дальний угол, крепко прижимает колени к груди и зажмуривается.

Скрип двери, три плотных шага, разворот, звук чирканья спички о коробок, за ним второй, запах сигаретного дыма, скрип кровати.

– Че тут мать делает, пока меня нет? – изо рта мужчины вырывается клуб едкого дыма. Ребенок медленно поднимает испуганные глаза, но не слышит вопроса.

– Мать че делает? Куда ходит или сюда кто заходит?

– Не знаю, – шепчет Тарас.

– Ты, маленький ублюдок, все знаешь. Я же вижу, я всегда все вижу, – мужчина выдавливает очередное облако, – И мне сейчас все расскажешь.

– Я правда не знаю, правда не знаю, – глазки ребенка бегают в поисках укрытия. Мужчина заносит над головой длинную сухую руку, мальчик срывается и на корточках скачет в сторону двери. В середине пути его настигает резкий и хлесткий удар. Ребёнок скользит по деревянному полу и выдыхает звук, скорее, безнадежности, нежели крика.

– Сюда иди, сученыш! – мужчина звереет, – Кто блядь к мамке ходит! – он бьет ребенка по спине. Детское тело взвизгивает, принимает позу эмбриона и закрывает голову руками.

– Значит по-хорошему не хош, – два шага, спичка, глубокий вдох, снова резкий запах сигарет.

– Пока меня нет эта тварь развлекается. Нарожала ублюдков, а где уважение! – удар стакана о стол, журчание жидкости, спичка, глоток, глубокий вдох, дым.

– Запомни, сын, самое главное, что есть у мужчины – уважение. Если узнаю, что ты мне соврал, убью. Никому не позволю …, – глоток, второй, третий, скрип пружин.

Ребенок позволяет себе пошевелиться, только когда слышит громкий, глубокий, булькающий храп. Мальчик лежит неподвижно, прислушивается. Он медленно поднимается на колени, не моргая смотрит на кровать, ползет к двери. Он знает каждую доску, каждый гвоздь, он обходит опасные участки, но одна из досок предательски скрипит, Тарас замирает, на пол падает, смешанная с кровью, капля пота.