Но я же к Лиде пришёл не только разговоры разговаривать, поэтому сначала переключил её внимание с воспоминаний о муже на всякую малозначащую ерунду, а потом потихоньку принялся распускать руки. Лида с неожиданной живостью ответила, и домой после всего я прибыл уже к ночи, потому что ещё задержался у Лиды перекусить, не успевая вернуться к ужину. Да, скоро встречи наши прекратятся, так что пусть хоть останется побольше приятных воспоминаний...
Утро следующего дня началось с проводов половины семейства на летний отдых в имении. Ну то есть как с проводов — с суеты последних сборов, конечно. Но вот всё собрали, удостоверились в том, что ничего не забыли, посчитали собранное и удостоверились окончательно, Татьянка, Оленька и Митька вытянули из меня обещание непременно и самому посетить Ундольское имение, мы многословно попрощались, и наконец обоз из кареты да двух возов выехал со двора. Уф-ф, теперь можно полностью отдаться розыскным заботам, да ещё и делам оружейным. Впрочем, пока на первом месте для меня оставался губной сыск. Воспользовавшись телефоном, я поговорил с Шаболдиным, через полчаса позвонил он мне, связавшись перед тем с Елисеевым и ближе к вечеру мы втроём снова засели в трактире Дятлова.
— Вот, значит, как, — Шаболдин, выслушав в моём пересказе то, что я узнал у Лиды, чуть не облизнулся, прямо как хищник, почуявший добычу. — А у меня тоже кое-что по доктору есть!
Было у Бориса Григорьевича много чего. Во-первых, монахи, обследовав некоего Шалькина, осуждённого за попытку получить по подложным бумагам долю в наследстве купца Вахрамеева, непереносимость Шалькина к инкантации подтвердили, особо оговорив, что была ли она наведённой или нет, установить не смогли. Во-вторых, подчинённые Шаболдина установили, что та самая Жангулова, сменившая её в закупках у Эйнема Гульнара Жумбаева, да ещё две девки из той же блядни с завидным постоянством ходили в Головинскую больницу. И, в-третьих, выяснилось, что студент-медик Васильков, от имени коего была вызвана на встречу со смертью Жангулова, практиковался в той же самой Головинской больнице. Что же, кажется, скоро доктору Ломскому придётся несладко...
В том, что доктора Ломского ожидают большие неприятности, я окончательно уверился после рассказа Елисеева. Всех известных жертв Малецкого он проверить пока не успел, но среди тех, до кого всё-таки добрался, почти каждый второй хоть раз обращался к доброму доктору Игнатию Федосеевичу.
Оставался ещё вопрос, когда же именно доктор встретится с теми неприятностями. В ходе короткого обсуждения мы решили, что произойдёт такая встреча после того как архимандрит Власий пришлёт Шаболдину заключение по обследованию растратчика Лажева, которого всё ещё везли из Сибири, а Елисеев проверит на пересечение с Ломским или Головинской больницей всех пострадавших от Малецкого, что известны следствию.
— Борис Григорьевич, Фёдор Павлович, — обратился я к приставам, как только мы отметили наше решение, выпив по рюмочке английской можжевеловой водки, да закусив её лимоном, — а я вот что подумал...
— И что же, Алексей Филиппович? — на правах давнего знакомого спросил Шаболдин.
— Я человек в губном сыске посторонний, — Шаболдин с Елисеевым одновременно усмехнулись, оценив мою скромность (копейки в три, не выше), — но с непереносимостью инкантации раньше встречался только в виде заклятия на верность. А об этой самой непереносимости как таковой первый раз только от вас, Фёдор Павлович, и услышал. О том, чтобы доктора давали заключение о такой непереносимости, тоже. Не могли бы вы узнать в городской губной управе, встречались ли подобные случаи раньше, особенно никак не связанные с доктором Ломским? И хорошо бы, чтобы городская управа навела о том справки и в губном ведомстве Палаты внутренних дел, дабы проверить, как с этим обстоит не только в Москве, но и во всём Русском Царстве.
Приставы растерянно переглянулись.
— Хм, а и то верно, Алексей Филиппович! — первым опомнился Елисеев.
— Давайте ради такого случая ещё по рюмочке? — поддержал его Шаболдин.
Я спорить не стал, и мы снова выпили. На волне душевного подъёма оба пригласили меня присутствовать при допросах Ломского, о том, что допрашивать его будут и в Елоховской управе (по делу об убийстве Жангуловой), и в Замоскворецкой (по делу Малецкого), мы уже договорились. Я, разумеется, был не против, но всё же возразил, что пока не хочу светиться перед Ломским, чтобы тот не обратил внимания на Лиду. Знает он о её роли в деле или нет, мне проверять опытным путём совершенно не хотелось. Приставы со мной согласились, но непреодолимой сложностью для нас это не стало, общими усилиями решение задачи мы нашли.
Дело после этой встречи представлялось мне примерно так: доктор Ломский каким-то образом вызнавал у своих пациентов некие подробности их жизни, каковые они по тем или иным причинам не желали предавать огласке, затем через девок Аминовой передавал их Бабурову и Лизунову, те, в свою очередь, сообщали Малецкому и тот начинал вымогать у несчастных деньги, угрожая в случае невыплаты оных разгласить неудобные сведения публично или же, как это было с Бермуцевым, сообщить их заинтересованным лицам. Тут, правда, оставался ещё вопрос о заполучении Малецким доказательств тех сведений в виде каких-либо бумаг или чего другого, но когда знаешь, что именно нужно найти, искать легче. Про того же Бермуцева, например, Малецкий сначала мог узнать о том, что он занимал у Гирсона, а потом выкупить у Гирсона долговую расписку.
Само собой разумеется, что такая совместная воровская деятельность держалась исключительно на деньгах. Ломский получал деньги за наводку, девки и Бабуров с Лизуновым — за передачу, Бабуров и Лизунов ещё и за прикрытие встреч Малецкого с его жертвами, наверняка ещё кто-то помогал бесчестному вымогателю добывать то, что в прошлой моей жизни назвали бы компроматом, и тоже не бесплатно. Но в один прекрасный, хотя это для кого как, день в этой налаженной системе что-то пошло не так и не туда. Кто-то из сообщников Малецкого решил перераспределить доходы от вымогательства в свою пользу, убрав из дела его главаря, наверняка забиравшего себе львиную долю тех самых доходов. Малецкого сдали губным, подбросив донос, и... А вот что и как пошло там дальше, это уже был вопрос на вопросе.
Почему вообще кому-то из подручных Малецкого пришло в голову взять дело в свои руки? Идёт ли тут речь о некоем большом куше или же о перехвате всего дела с продолжением вымогательств? Нет, видимо, всё-таки о большом куше. Преступные сообщества здесь не должны принципиально отличаться от таковых в бывшем моём мире, а значит, главари не подбирают подручных умнее себя. Иначе те подручные сожрут их в момент и сами возглавят дело. Так что способности сообщников Малецкого просто обязаны быть ниже, чем у главаря шайки, и если на взятие одного большого куска их хватит, то дальше уже держать прежний уровень они не смогут. Причём подсознательно они и сами это понимают, поэтому и действуют именно так. Хотя, конечно же, могло быть и по-другому — кто-то из подельников нацелился на тот самый большой кусок с мечтой по-тихому отойти от дел и жить на те деньги, а кто-то — на перехват руководства в шайке. Люди-то все разные, и воры тут не исключение.
Кстати, ссора Ломского и Бабурова вполне укладывалась в эти мои рассуждения. Насколько я мог оценить всё то, что об этих двоих мне было известно, Бабуров как раз должен был желать ухватить большой кусок, а Ломский, наоборот, мечтать возглавить дело Малецкого. Хм, а уж не в том ли и кроется причина гибели Бабурова? Впрочем, нет, там, пожалуй, что-то посерьёзнее вышло, чем просто спор о направлении дальнейшей деятельности. Намного серьёзнее... И хоть так, хоть этак, но выходит, что Ломский либо сам убил Бабурова, либо велел его убить кому другому. Скорее, всё-таки, сам. Без магии спрятать тело даже от монахов невозможно, а никаких упоминаний о магических способностях кого-то, кроме Ломского, мне ничего не попадалось ни в том деле, список с которого выдал мне Шаболдин, ни в том, что давал мне читать Елисеев.
