От есаула я направился в мастерскую известного ваятеля, профессора Царской Академии живописи, ваяния и зодчества Павла Вителли. Понятно, надгробия в основном делали его ученики, сам мастер до столь заурядной работы снисходил лишь за очень большие деньги, однако же меня Павел Осипович принял сам, принял вполне любезно, и мы с ним договорились, что он самолично нарисует три проекта памятника, я выберу тот, что мне больше понравится, затем, если потребуется, мастер внесёт в проект правки, а уже воплощать всё это в мраморе будут его ученики. Да, давно я хотел поставить на могиле своей Аглаи мраморное надгробие, а в свете предстоящих изменений в моей жизни решил, что откладывать более нельзя.
Да уж, изменений... Пока я никак не мог придумать, как бы мне именно таких изменений не допустить. А придумывать надо, потому как брак с княжной Александрой ни к чему хорошему не приведёт.
Вот с такими тяжкими размышлениями я и пришёл на кладбище. Могилка Аглаи, ухоженная и чистая, показывала, что сторож полученные от меня деньги отрабатывал честно. Погрустив и мысленно поделившись с моей первой в этом мире женщиной своими трудностями, я дал сторожу ещё денег, да зашёл помолиться в ближайший к кладбищу храм. Никакого озарения не меня не снизошло, как выбраться из того незавидного положения, в которое я попал с предстоящей женитьбой, я так и не придумал, но стало легче. А раз легче, надо было возвращаться к своим делам и своим мыслям.
Думалось на ходу легко, и очень скоро меня озарила мысль, показавшаяся мне самому едва ли не гениальной: чтобы правильно решить задачу, она, эта самая задача, должна иметь чёткие и недвусмысленные условия. Правда, ещё через некоторое время я сообразил, что как раз с такими условиями у задачи избежать крайне нежелательного для меня брака далеко не всё в порядке. Чёткости в тех условиях нет никакой, да и недвусмысленности что-то совсем не наблюдается.
Ну хорошо, брак Александры с Юрием Азарьевым князю и княгине Бельским нежелателен. Настолько нежелателен, что они готовы презреть чувства дочери и выдать её за другого. А почему, спрашивается? Да, лейтенант не так уж и богат, но и бедным его не назовёшь. На допустимом уровне содержать семью он может и на своё жалованье, да и казённые ценные бумаги будут давать доход не особо большой, но постоянный. Опять же, принимают не жениха в семью невесты, а наоборот, так что никакого покушения на капиталы Бельских со стороны лейтенанта Азарьева не предвидится.
Идём дальше. Да, Азарьевы не князья и не бояре. Но московское дворянство, оно тоже, знаете ли, не просто так. Старший брат Юрия Геннадий Азарьев служит капитаном в Стремянном Гренадёрском полку, где полковым командиром состоит сам государь. То есть у царя Азарьев-старший на виду, как на виду у царей были и несколько предшествующих поколений Азарьевых, в каждом из которых хотя бы один мужчина служил в Большом Стремянном полку. А раз так, то и говорить о каком-то недопустимом уроне для чести Бельских от породнения с Азарьевыми причин тоже нет.
Ну и не забываем, что на приём к Бельским, которые старшие, Юрий Азарьев был всё же приглашён. Скорее всего, конечно, с остальными Азарьевыми, как соседями младших Бельских, но тоже интересная деталь общей картины.
С причинами, по которым Бельским непременно нужно породниться с Левскими, ещё хуже. Точнее, хуже с пониманием этих самых причин. Да, слухи об охлаждении государя к Пушкиным и о благоволении к Левским в свете предстоящих выборов старосты Боярской Думы наверняка уже просочились в высшее общество, и со стороны Бельских просматривается желание породниться именно с будущим думским старостой. А зачем им это? Какие-то дела, где нужна его поддержка? Выглядело такое предположение вполне вероятным, вот только что это за дела такие, я представить не мог.
Теоретически можно было подумать, что нужен Бельским именно я, как отмеченный, но тут опять же стоило помнить, что они не меня в семью принять собираются, а Александру нам отдать. Нет, понятно, что зять должен принимать во внимание интересы тестя и идти навстречу его просьбам, но не особо убедительно такое предположение смотрелось. И потом, если узнать про мою отмеченность Бельские могли запросто, то вот выяснить, в чём же она проявляется, это уже намного сложнее — про моё предвидение за пределами семьи никто из нас не говорит. Значит, остаётся только само стремление Бельских к более тесным отношениям с думским старостой.
Что же, стало быть, с этого и начну, больше-то всё равно не с чего. Но если поинтересоваться у дяди и отца, что Бельским надобно от будущего старосты Боярской Думы, да поинтересоваться в правильной формулировке, это, пожалуй, заронит в их умы семена сомнения в верности выбора невесты для меня. Вот сочинением той самой формулировки и займусь, но попозже, потому что цель моего движения уже вот она, и думать сейчас придётся о другом...
— О, Алексей Филиппович, здравия желаю! — радостно поприветствовал меня старший губной пристав Шаболдин. — Хорошо как, что вы зашли, а то я звонил по телефону, но мне сказали, что дома вас нет.
— И что же у нас такого хорошего? — стало мне интересно.
— Да вот, появились кое-какие подвижки по убийству Жангуловой, — сообщил Шаболдин.
Так, это и правда неплохо. Что-то расследование её убиения как-то мимо меня шло, узнавать про сообщников Малецкого и странности врачебной практики доктора Ломского оказалось интереснее, но это я зря. Всё же Жангулову убили после того, как губной сыск проявил интерес к её знакомству с Бабуровым, а это уже прямо затрагивает мои интересы в деле.
— И что же за подвижки? — послушаю, что там у Бориса Григорьевича...
— Что утром в день своей смерти она в лавку Эйнема ходила, мы знали, — поведал Шаболдин. — Да только я-то тогда не знал, что это значит. Вчера допросили Нечаева, второго приказчика в лавке, он вместо Бабурова туда поступил на службу, так Нечаев говорит, что с Лизуновым Жангулова особо и не переговаривала, только по покупкам. Ну, могла пару слов и шепнуть, я так думаю.
Ну это да, могла. Я кивком пригласил Шаболдина продолжать.
— А вот что Жангулова делала вечером перед тем, как её задушили, с этим у нас загвоздка, — пристав недовольно нахмурился. — По записям Аминовой, Жангулову пригласил на ночь студент Васильков, да только и сам Васильков от того открещивается, и на очной ставке ни он Аминову, которой якобы заказывал девку, не признал, ни она его не признала. Аминова говорит, пришёл некий молодой человек в студенческом мундире, назвался Васильковым, адрес сказал, кстати, тот самый, где Васильков и проживает, задаток дал, всё как положено. Вот на полпути к тому дому, где студент комнату снимает, Жангулову и убили.
Да уж, хорошо кто-то следы заметает. Но, кажется, Борис Григорьевич не выговорился ещё до конца...
— Приметы того лжестудента Аминова описала плохо, они много кому подойдут. Думаю дождаться, пока изограф Елисееву Лизунова нарисует, да показать рисунок Аминовой. Глядишь, она его в том лжестуденте и опознает...
Хм... Что-то мне кажется, не будет такого. Но и хуже от того не станет.
— А самого студента проверили на предмет знакомств с остальными, кто по делу проходит? — задал я более интересный для меня вопрос.
— Вот как раз и проверяем, я людей послал уже, — что ж, службу свою Шаболдин знает. — Проверяем с особым тщанием, потому как Васильков на медицинском факультете учится.
Да, знает. Раз в деле возник очередной человек, связанный с медициной, губные будут искать возможную его связь с доктором Ломским, это очевидно.
— Но, Борис Григорьевич, если некто, назвавшийся Васильковым, правильно сказал адрес студента и саму фамилию его знает, разумно же предположить, что он сам с Васильковым знаком? — уточнил я.
— Разумно, — немедленно согласился Шаболдин. — И это мы тоже проверим. Но уж больно удобным этот Васильков для убийцы оказался...
— Это почему же? — не понял я.
— Ежели от Аминовской блядни пешком идти к дому, где снимает комнату Васильков, часть дороги пролегает по таким же тихим переулкам, как и тот, где Жангулову удушили. Люд там живёт небогатый, все рано утром работать идут, а потому и спать ложатся рано, вот никто ничего не видел и не слышал.
