– Чушь! Ты в своем уме? Я и так еле успел предупредить, когда он в лес поперся. Но, судя по всему, он ничего не видел, иначе – спросил бы. Даже не думай, он должен спокойно отсюда уехать и написать о нас сладкую сказку.

Я закончил рассказ и выжидательно посмотрел на Валерку. Мы уговорили борщ, яичницу, и хлеба не осталось.

– Слушай, может это и ерунда, – сказал Валерка, – но меня развезло позавчера после того, как я в то окно заглянул, с лампой. И потом все хуже и хуже становилось. Я думал, утром пройдет. Ни фига! Так что я последние часы как-то и не помню.

– Еще бы тебе помнить. – вспомнил я восковое Валеркино лицо.

– Ты лучше расскажи, что ты там видел.

– Женщина с вязанием перед телевизором…– медленно начал Валерка и замолчал.

– Ну, подробно перечисли, что там было, – подбодрил его я

– Ну, ты от меня много хочешь, мы ж по пять литров вылакали… Ну, женщина, немолодая. Телевизор…Вязала она так, – Валерка повертел пальцами, – не смотрела на вязание, а в телевизор.

– И тебя не заметила?

– Да кто его знает. Вообще, эта лампа зеленая как-то нелепо там стояла. Зачем – непонятно. Женщина сидела под торшером, на свету. Зачем лампа на подоконнике?

– Больше ничего не помнишь?

– Ну, картинка на стене, коврик на полу, на столе какие-то тряпки. Приставка на телевизоре какая-то интересная, я таких не видел, черная, с ручкой…

– На утюг похоже, – вскинулся я

– Ну, да, похоже. Там еще красный глазок загорелся, пока я стоял. Горел зеленый, а потом красный, – Валерка поморщился, – И как-то я не мог от всего этого оторваться, Хотел – и не мог.

Мы думали об одном и том же. Как журналистам, нам было очень любопытно, что за коммуна и что за странные смерти.

– Ну и кто это напечатает? – подвел я итог нашим раздумьям. Мы были реалистам и прекрасно понимали, что раскрутить-то мы это дело раскрутим, но прибыли это нам не принесет, однозначно. Скорей, наоборот.

Я смотрел в окно на заросший двор. Было около полуночи, напротив окна два кота, один серый, почти не видный под фонарем, другой рыжий гипнотизировали друг друга, никак не решаясь вступить в сражение. И тут зазвонил телефон. Звонок звучал резко, бил по нервам. Мы переглянулись, похоже, у Валерки было такое же неприятное чувство от этого звонка, как и у меня. Мы пошли в комнату, где я поднял трубку. Звонил Илюша, наш главный редактор.

– Вот как я правильно-то позвонил, квартира Ярового, а трубку берет Жуков. Ты-то мне и нужен, – голос у шефа был приветливый, только время он выбрал для звонка какое-то странное.

– А где ж мне еще быть, после командировки, как не у Ярового, сидим тут….

– Пьем, – закончил за меня главный.

– Ну, что ты, Илья, – какое пьем. Я было хотел сказать про внезапную валеркину болезнь, но почему-то передумал.

– Ладно, лишь бы завтра вовремя пришли и трезвые, как ты съездил? – сменил Илюша тон на деловой.

– Хорошо, – самым своим честным голосом сказал я, – меду поел, чаю попил. А что?

– Да ничего, материал ко вторнику чтоб был.

– Будет, куда он денется.

– Новый анекдот слышал?

– Небось, нет – ухмыльнулся я, наш главный где-то добывал новые анекдоты, скорей всего в интернете, а так как вкус у него был отменный, я приготовился посмеяться, и тут на том конце в комнате главного раздался голос его жены Ольги. Слов я не разобрал, но Илюша тут же закруглился,

– Завтра расскажу, пока.

Я положил трубку и глянул в удивленные Валеркины глаза. Я и сам был в шоке – так спалиться, так себя выдать! Так проявить свою заинтересованность, да что ж он нас за дураков держит? Никогда, подчеркиваю, никогда наш главный редактор не звонил никому из нас, чтобы узнать, выполнили мы задание или нет, тем более в полночь. Все обычно шло в рабочем порядке.

– Валер, у меня чувство, что меня используют, – озвучил я то, что ощутил после разговора с главным, – втемную.

Никаких побочных явлений Валеркино вчерашнее умирание не имело. На работу мы явились вместе, бодрые и веселые. В шесть утра нас разбудил звонок тети Люси, мы успели оба принять душ и нормально позавтракать.

Часов в десять в редакцию пришел посетитель в старом, но опрятном черном костюме и ветхой голубой рубашке, застегнутой под горло. Посетителю было за шестьдесят. Говорил он очень логично и убедительно. Выслушивать его пришлось Валерке, я писал материал. Я тоже слушал вполуха, иногда откидываясь в кресле и проверяя текст на мониторе. Посетитель сидел ко мне спиной. Через пять минут его рассказа я перестал набирать и только смотрел на Валерку поверх головы посетителя, подняв брови.

То, что рассказывал гражданин в черном костюме, было слишком необычно, чтобы продолжать работать.

– Я живу напротив детского садика, и уже полгода наблюдаю, как из садика пропадают дети. – первой же фразой огорошил нас посетитель.

Валерка тут же записал фамилию и адрес старика, номер садика, сделал еще пару пометок, а потом отложил ручку и стал просто слушать, не перебивая.

Итак, за эти полгода Иван Степанович, как представился посетитель, насчитал шесть детей, которых увели в больницу, находящуюся рядом с садиком и которые уже не возвращались.

– Чтобы увести детей с игровой площадки всегда повод находится. – монотонно говорил посетитель, – дети есть дети, играют, падают, разбивают лбы и коленки до крови. Поэтому плачущих малышей и ведут в больницу, чтобы, якобы, залить ранки йодом. Но я НИКОГДА, – подчеркнул голосом Иван Степанович, – не видел, чтобы детишек из больницы приводили обратно. Хотя нарочно сидел у окна – я живу на первом этаже и давно на пенсии – и ждал, когда же приведут ребенка с оранжевым пятном на коленке, уже успокоившегося.

Речь посетителя звучала необычно, будто он художественное произведение вслух читал.

А вот дальше дедок сказал то, что позволило нам с Валеркой, застывшим в креслах с отчетливым ощущением мурашек на макушке, расслабиться и перевести дух. Иван Степанович сказал, что после таких случаев, ночью, он видит, как к воротам садика подъезжает фургон и, постояв недолго, на большой скорости мчится в аэропорт. В этом фургоне, конечно, внутренние органы детей, тех самых, не вернувшихся. Их в аэропорту грузят на самолет и отправляют за границу.

Валерка, прочистив горло, еще сдавленное волнением, попытался уточнить и воззвать к логике старика,

– Но ведь детей ведут в больницу, значит, и фургон должен подъезжать к больнице.

Это уточнение взволновало посетителя, он заерзал на стуле и впервые повысил голос, до сего момента звучавший монотонно и убаюкивающее.

– Вы должны этим заняться! Я всегда читаю вашу газету и знаю, что у вас мужественные журналисты, которые напишут правду.

– А вы не пытались уже кому-нибудь пожаловаться на это… – Я замялся, подыскивая подходящее слово.

Иван Степанович ответил мне, и наши невысказанные подозрения, коими мы не могли поделиться друг с другом, пока не уйдет посетитель, подтвердились.

– Да. Я писал заявления в прокуратуру, но там их кладут под сукно. Так же, как и заявления о том, что мои соседи Савченко поставили возле моей стены специальную установку, которая регулярно облучает меня лучами.

– А…– только и смог выдавить я, переглянувшись с Валеркой. Тот встал и, пожимая посетителю руку, с минуту уверял его, что сей же час начнет заниматься этим важным, государственно-важным делом. От сдерживаемых эмоций над верхней губой Валерки образовались капельки пота.

Впечатление от посетителя мы, не сговариваясь, решили смыть алкоголем. И Валерка, громко отдуваясь и нервно хихикая, полез в шкаф, где на нижней полке за старыми подшивками, стоял початый коньяк.

Да. Редакции часто посещают сумасшедшие. Но каждый раз для нас это неожиданность. Мы расположились за валеркиным столом, сдвинув монитор, и полчаса смывали впечатление и предавались воспоминаниям. Так, мы вспомнили, как целых три года ежемесячно редакция получала заказные пакеты от одного графомана. Он был, мало того, что графоман, еще и патологический ревнивец. В своих многостраничных письмах он описывал, как ему изменяет жена с летчиками ближайшего авиаполка. Надо сказать, описывал однообразно, без изюминки.