– Да мне от вас много не надо, Владимир Александрович, – улыбнулся я,

– Поговорите со мной минут пятнадцать, потом я погуляю по вашим чудесным окрестностям.

Окрестности и впрямь были чудесными. Лес начинался прямо у последнего дома коммуны, сиял прозрачным светом, яркой зеленью, ни одного темного хвойного дерева.

– Ну, что ж, ничего вам запрещать или навязывать не буду – улыбнулся председатель…

Мы немного посидели в чистом доме, я минут на пятнадцать включил диктофон и задал пару вопросов.

– Откуда вы знаете, какие травы лечебные? – спросил я.

И на столь невинный вопрос председатель почему-то замялся, дернул носом, потом нашелся,

– У нас есть специалисты, я вас с ними познакомлю, когда они вернутся с работы.

– Конечно, – ответил я. Но ни с кем меня этот Владимир Александрович не познакомил, когда коммунары пришли с работы. Забыл?

И все время этого короткого интервью я чувствовал неослабевающее напряжение со стороны председателя. Самые простые вопросы вызывали в нем реакцию странную, будто я пытался выведать военную тайну.

Он был неискренним, несмотря на показное добродушие и сердечность. И что он мог здесь скрывать? В красивом лесу, в доме, пропахшем смолой и травами. Какие такие тайны? У меня было всего два вопроса – что они тут собирают и где это можно найти.

На вопрос о реализации председатель отвечал опять неубедительно и как-то заученно – «аптеки нашего города». Этот обычный вопрос вызвал в нем бурю эмоций, какие он с трудом сдерживал.

Про себя я назвал это – буря в стакане воды, и подумал, что задание все равно выполню, несмотря на закомплексованность этого Владимира Александровича, похожего на исполнителя авторской песни русой бородой и светлыми волосами, забранными в хвост. Гитару в руки – и на сцену: «Люди идут по свету, им вроде немного надо, была бы суха палатка…» Ну и тому подобное. Как здорово, короче, что все мы здесь сегодня собрались. А что – таки здорово, лес-то какой!

Я спросил, кто был инициатором создания коммуны, записал несколько фамилий, нехотя перечисленные председателем, и закруглился. Материала на статью было достаточно. Просто опишу свои эмоции, естественно, положительные, по поводу этого чудного леса и всевозможных его запахов и звуков.

В просторном доме я оставил сумку, и пошел к лесу, а председатель, наспех со мной распрощавшись, уехал на автобусе к дому, по всем приметам – столовой. Возле него на веревке сушились полотенца и пара фартуков. Бидоны с молоком, привезенные автобусом, предназначались видимо для кормежки коммунаров.

Председатель отчалил, я же, руки в карманах, двинулся гуляющей походкой к ближайшим деревьям. Меня предупредили, что коммунары все на работе, то есть, на сборе экологически-чистых трав, и будут только к вечеру, тогда с ними можно поговорить. Я и не возражал.

Я так давно не был в лесу, насладиться прогулкой хотелось без посторонних людей и разговоров.

Лес становился гуще. Лиственный, прозрачный, с лежащими на земле резными дубовыми листьями и желудями. Мелкие синие цветочки пахли одуряющее и цеплялись за брюки. И такая стояла благодатная тишина!

Я вдохнул всей грудью, закинул руки за голову, потянулся, глядя вверх на кусочки синевы, пропущенной зеленью дубов.

И застыл в этой позе.

На низком дубовом суку, среди тонких ветвей с резными листьями, горела птица. Она была будто привязана, отчаянно била пылающими крыльями и не могла взлететь. Она горела молча, не нарушая лесной идиллии. Только потрескивали крылья и в немой муке поворачивалась из стороны в сторону маленькая головка. Птица чуть крупнее голубя, с белой грудкой, что обугливалась на глазах.

«Феникс»…подумал я. Но, опровергая меня, черный комок мертво упал в траву. И душно понесло жареной дичью.

Я подошел ближе. Пепельная тушка лежала в траве рядом с муравейником, от нее поднимался дымок.

Вершины ближних деревьев и все вокруг было обыденным. Плескались на ветру листья, пересвистывались птицы, эхо доносило дробный стук дятла.

Возле обгорелого комочка уже бегали хлопотливые муравьи, но на него не взбирались, горячо. Целый пир для муравьев, гора мяса, нежданно свалившаяся на них, придавив пару дюжин и дав обильную пищу остальным.

«Спрошу у коммунаров», – подумал я и пошел по тропинке. Мне хотелось просто гулять по лесу – роскошь редчайшая в моей городской жизни, и не задумываться ни о чем. Ну что за чушь!? Что еще за фениксы, которые не восстают из пепла, как им положено?

Я с раздражением вглядывался в кроны над головой – одной такой птички-мученицы достаточно. Но чем дальше шел, тем меньше хотелось гулять. Я повернул обратно.

У коммунаров ничего я не спросил. Не то, чтобы забыл, а не решился. Чисто интуитивно.

Я правильно угадал столовую, туда меня и повел русобородый председатель обедать. Ели овсяную кашу, присыпанную зеленью и чесноком. Потом мы осматривали длинные сараи, где пучками под потолком на сквозняке сушились травы. Мне показали, где эти травы фасуют. Все было дельно, чисто, травяной дух бодрил. Лишь иногда всплывала в памяти пылающая птица.

К вечеру начали собираться коммунары: бородатые мужики, поджарые и моложавые, и их боевые подруги. Я немного пообщался с ними за ужином. Говорили со мной приветливо, но, чувствовалось, устали.

В десять в коммуне был отбой. «Режим», – сказал председатель, и мы с ним, почаевничав с несколькими видами меда (от темно-коричневого до совсем прозрачного как клей), разошлись.

Я отправился в отведенную мне комнату в просторном доме председателя. Подушка и тюфяк пахли свежим сеном. Травяное облако окутало меня, мысли лениво потекли. Материал в голове написался сам собой, в солнечно-медовых тонах. Только горящая птица портила картину. Но писать о ней глупо, читатели решили бы, что у меня галлюцинации.

Я слишком много выпил чаю с медом перед сном, поэтому проснулся часа в три, В окно заглядывала ущербная луна. Я вышел в коридор и замер – в комнате председателя горел свет, слышались голоса. Вот тебе и режим!

Я решил глянуть, нет ли там женщин, и могу ли я выйти в трусах. И как отреагирует собака-зверь меня тоже интересовало.

Но разговор у председателя был так необычен, что я резко затормозил у двери, сквозь которую пробивался свет, и прислушался.

– Сколько можно повторять, – слышался раздраженный голос председателя.

– Все должно быть чисто, а если умрут все, кто в этот день были в театре или в церкви, это же наведет на какие-то выводы, начнется расследование. По одному безопаснее. Город большой. Странные смерти, но кто на кого обращает внимание в нынешней неразберихе.

И продолжал,

– Так, с этим все. К пятнадцатому сентября мы должны набрать тысячу. Новые цифры какие?

Один за другим послышались голоса.

– У меня девяносто шесть.

– Сто одиннадцать.

– Пятнадцать. – Послышался неодобрительный гул.

Голос, назвавший последнюю цифру, начал оправдываться, – У меня же окраина, ночью ходят редко, боятся. Самый бандитский район. И много черных попадается.

– Естественно! Кому же, как не черным заглядывать ночью в окна. – Послышались тихие смешки.

Я услышал еще несколько цифр, и председательский голос подбил сумму, – Значит четыреста двадцать девять, и больше месяца впереди. Нужно сделать еще несколько точек, иначе не справимся. Еще человек шесть наймем.

Послышались шаги, скрипнула дверца шкафа, и я рискнул глянуть в замочную скважину.

За столом сидели коммунары, человек десять, сдвинув головы к свету настольной лампы. Лица освещались снизу и казались зловещими. Никто не курил, но спиртным пахло, хотя бутылок на столе не было. Председатель вытаскивал из шкафа и ставил на стол небольшие черные ящички, размером с утюг.

– Упакуем отдельно и завтра отправим.

– Может и этого? – Один из коммунаров – седой, с очень синими глазами (я обратил на него внимание еще днем) кивнул в сторону моей комнаты. Я отпрянул от двери с глухо забившимся сердцем, и, уходя на цыпочках, услышал резкий голос председателя.