– Слезай! – ухватил я холодную, несмотря на теплый вечер, валеркину руку. Увязая во влажном песке, он свалился на меня.

Мы двинули к моему дому, и тут Валерку стало развозить. Я хотел было впихнуть друга в маршрутку и отправить восвояси. Но он так цеплялся за меня, ноги его не слушались, лицо заострилось, а изо рта вообще не выходило ничего членораздельного. Я плюнул в сердцах, сел в маршрутку вместе с ним. И далее довел Валерку до подъезда, втащил на пятый этаж, раскланиваясь с соседями, и оберегая его от собак, которых, как сговорившись, чинно выводили соседи на вечерний моцион.

Его мамы дома не было. Я сунул ему шесть таблеток активированного угля, продолжая удивляться, с чего его так развезло? Уголь он попытался хитро зажать в кулаке и не выпить. Я силой впихнул таблетки, вымазав ему губы черным. И еле успел на маршрутку. Спать мне оставалось часа четыре.

Дверь маршрутки мягко закрылась, я остался на влажном тротуаре, постоял, переминаясь и расправляя плечи, сбрасывая с них почти часовой путь. Денек был пасмурный, здания от дождя потемнели, но было летнее воскресенье, людей на улице много, от разноцветных зонтиков рябило в глазах. Медленно прошипел по воде проезжающий автомобиль. И по сравнению с лесом, где я пробыл всю субботу, здесь была привычная цивилизация, а вот воздух вдыхать было противно. Пока я был в лесу, в нашем городе прошел дождь, и очень посвежело, но дышали мы все равно выхлопами, никакой озон не помогал.

Дома я поставил на плиту чайник и позвонил Яровому. Мы расстались с ним позавчера, а, из-за моих приключений в лесу казалось, что давным-давно. Я с нетерпением ждал, когда он возьмет трубку, меня распирали лесные впечатления.

Трубку взяла тетя Люся – мама Валерки – и сказала неузнаваемым, каменным голосом, какого я у нее никогда не слышал,

– Витя, с Валерой совсем плохо, приезжай!

Я побежал на маршрутку, ее, конечно, не было, остановил проезжающее такси и долго смотрел на водителя, вспоминая Валеркин адрес.

Что значит плохо? Что значит без сознания? Почему? Когда мы расстались, он был совершенно здоров, только пьян как-то уж слишком.

Валерка лежал на диване изжелта-бледный, без сознания. Волосы облепили лоб мокрыми прядями, за впалыми висками угадывались кости черепа. Он был исхудавший, незнакомый. Грудь медленно поднималась, и каждый раз я, застывший над ним, как зачарованный, смотрел, вдохнет ли он еще раз. Тетя Люся с опухшими глазами сидела в кресле и время от времени спрашивала голосом, от которого мурашки шли по спине:

– У него ничего не болит. Он ни на что не жаловался. Просто ослабел, лег и уже полчаса без сознания… Что это, Витя?!

– Если б я знал, – я развел руками, на маму было страшно смотреть, – Скорую вызывали?

Выяснилось, что скорую она вызвала два часа назад, потом перезванивала еще и еще, но тщетно.

– Ему еще вчера плохо было, а сегодня совсем слег, – продолжала она тем же странным голосом. Всегда сдержанная, она и сейчас не изменила себе, а меня бросало то в жар, то в холод, пока я шел к телефону.

Терпеть не могу бряцать регалиями, но тут набрал 03 и голосом, который у меня припасен для секретарш и диспетчеров, произнес,

– С вами говорит заведующий отделом информации газеты «Выбор сделан» Жуков Виктор Иванович. – Говорил я раздельно, и не спеша. Чтобы диспетчер все правильно уяснила.

– Мой коллега, похоже, при смерти, – я как мог, приглушил голос, но тетя Люся услышала и коротко охнула, так, что у меня шевельнулись волосы. Я не хотел даже представлять, что Валерка умрет. Чушь какая, в тридцать два умирать!

– Адрес?

Я продиктовал. Через пять минут раздался настойчивый звонок – скорая прибыла. Вошли большая женщина в очках и белом халате, что не сходился на пестром платье, и тощий бородач с дипломатом. Он был ростом с женщину, но из-за худобы казался мелким.

Валерке измерили давление, вкатили укол в руку, звякая пустыми ампулами о блюдце, посидели. Но я же видел, что дело плохо. И все, конечно, видели.

Мама Валерки замерла в кресле, смотрела перед собой. Толстая доктор кивнула бородачу, и тот расколол еще одну ампулу, и, подойдя, помахал ею перед носом тети Люси. По комнате расплылся запах нашатырного спирта, и мама Валеры очнулась и обвела комнату и нас недоумевающими глазами, потом взгляд остановился на Валерке и она застонала.

Лицо лежащего Валерки стало сереть. Толстая медичка сказала бородачу: «Корвалол», и тот затряс коричневой бутылочкой над чашкой, стоящей на столе у компа. Потом тихо, но настойчиво несколько раз повторил, наклоняясь к тете Люсе,

– Это надо выпить.

А толстая докторша увела меня на кухню и сказала: «Похоже, уходит…» Глаза ее за выпуклыми линзами казались огромными, скорбными.

– Вы знаете, – сказала она задумчиво – за последнее время у нас уже, наверное, случай пятнадцатый. При полном здравии, совсем молодые. Будто из них душу вынули. Ничего не болит, сердце в норме, все в норме, – подчеркнула она, – а человек уходит…Странные смерти…

Где-то я слышал это словосочетание, где-то совсем недавно, но сейчас не мог сосредоточиться и вспомнить.

В кухню вошел бородач, заплескалась вода в раковине. Он встряхнул мокрые руки, оглядываясь в поисках полотенца, и сказал,

– Это как на Октябрьской, Люба, помнишь?

Толстая медичка кивнула.

– Ну, хоть что-то сделайте, – прошипел я, бессильно опускаясь на стул. Видимо, корвалол не помогал, потому что тетя Люся застонала громче, а я ничего не мог сделать, ничем помочь!

– Я же вам объясняю, – профессионально спокойно заговорила толстуха, – странно все это. У него все в норме. Что мы должны делать? У него ничего не болит, нет внутреннего кровотечения, иначе давление падало бы. У него все показатели в норме.

– Как это в норме, если он без сознания.

Она развела руками,

– Я и говорю, странно все это. Ну, что мы можем сделать? Хоть бабку шептуху зови.

При этих словах я вскочил. Миша-экстрасенс! Космосенс, как он с недавних пор себя называет. Я понимал, что цепляюсь за соломинку, но что-то же должен был сделать!

Первое, что сказал Миша, когда вошел и глянул на меня,,

– Жуков, ты чайник забыл на плите, газ не выключил, сгоришь еще.

Я таращился на него, ничего не понимая, потом махнул рукой и повел в комнату, где с восковым, мертвым лицом лежал Валерка. Миша крякнул и начал махать над Валеркой руками. Медики молча вышли. А мы с мамой Люсей могли наблюдать, как восковая кожа Валерки приобретает пусть еще не розовый, но уже живой цвет.

– Сейчас я тебе дам несколько номеров, обзвонишь, позовешь сюда, срочно… – сказал Миша, повернув ко мне резко посеревшее лицо с темными подглазьями. Живые краски с него сошли на Валерку. И снова сказал,

– Чайник…

Я позвонил по нужным номерам, удостоверился, что люди дома и готовы приехать, вызвал такси и поехал по названным адресам собирать всех и вести к нам. Все три экстрасенса оказались бородатыми, только две бороды были черными, а одна русая.

Я привез их, убедился, что Валеркино лицо нормального цвета, вызвал такси и умчался домой.

Чайник трещал, вот-вот эмаль осыплется. Я обвел бессмысленным взглядом потемневшие обои на кухне и конденсат на потолке, выключил газ, решив чайник не кантовать, и на том же такси рванул обратно к Валерке.

Миша сидел в кресле, краше в гроб кладут – желтая маска, обрамленная ассирийской бородой.

А новые экстрасенсы стояли у дивана, где лежал Валерка. Движения их были странными. Они как бы надевали что-то на лежащее тело, будто лепили снежный ком. Зрелище нелепое, но, что самое чудесное, цвет лица Ярового стал совсем живым. Волосы, полчаса назад прилипшие к восковому лбу, топорщились в разные стороны. Запавшие глаза приоткрылись и смотрели почти осмысленно. Виновник наших переживаний пошевелился, шумно выдохнул, сказал: «Спать хочу». И повернулся к стене.