Надо проснуться. Он видит сердце в своей груди, изгрызенное червяками и личинками.

Надо проснуться. Мозг, разобранный на детали, изъеденные ржавчиной по краям.

Надо проснуться.

Проснись, Фэш. Ну же, проснись!

Лежит в холодном поту и смотрит, не мигая, в слабо фосфоресцирующий потолок.

Он видит его каждый чертов день этого утомительно-долгого лета в поместье Драгоциев. За завтраком, потом на занятиях и в библиотеке. И после — смежная комната, очередной рассказ от Астрагора о том, какой Маркус хороший, замечательный, как подходит на роль наследника. Берите пример, юные Драгоции!

Фэш отчетливо слышит зубной скрежет — не только свой, но и Рока, что стоит рядом.

Последние несколько дней он не ест и едва ли спит — питается одной лишь дикой ненавистью и едкими отчаянными кошмарами, в которых глаза Маркуса Ляхтича.

И его губы. Карминово-алые, чуть припухшие, прикушенные и такие горячие, пульсирующие и горько-сладкие…

Так проходит август. А потом — академия, и Фэш снова сходит с ума. П о с т о я н н о.

Зубы сводит от ненависти и приторной улыбки, которой он одаривает Маркуса при встрече. Но к тому, в конце концов, примешивается еще что-то. Фэш еще, правда, не разобрал, что именно. И не собирается.

В его мир врывается эта чуть косая поступь, вечно склоненная над книгой голова, а еще — черт возьми, он сходит с ума — очки прямоугольной формы с тонкими прозрачными стеклами. Такие аккуратные, такие… в стиле Ляхтича.

И Фэш грубит ему каждый раз при встрече, посылает к черту и сбегает из академии, постоянно слыша одно «Астрагор будет недоволен, Драгоций». Такое едкое, чуть шипящее на его фамилии, протянутое с издевкой. И каждое слово на звуки хочется разобрать и запомнить так, чтобы в подкорку сознания въелось. Звучало каждый раз в голове перед сном.

Будто ему мало.

А потом все сумасшествие вдруг прекращается. Потому что прекращается сам Фэш.

У Ляхтича девушка в далекой Шотландии — он узнает это случайно, от Захарры, — а у Фэша сломанные ребра, сотрясение мозга, сбитые в кровь костяшки пальцев, суд в ближайшем будущем и диагноз — психосоматическая слепота.

Вот и все.

*

Василиса заходит в палату тихо, со скрипом двери и чуть заметным ароматом ментоловых сигарет — отвратительная привычка Майи, когда та нервничает или злится, чтобы поумерить пыл.

— Через несколько минут придет мадам Майя, — почему-то шепчет она, и Фэш чувствует, как кровать прогибается под ее весом где-то посередине. Он чувствует бедром ее торчащие кости и думает — совсем не кормят, что ли? И как только на работу медсестрой приняли?

Она чуть отклоняет спину, и Фэш шипит, накрывая ладонями ноющее колено, чувствуя, как меж пальцев стекает вязкая теплая кровь.

— Я видела, что ты травмировался, когда упал с лестницы, — Василиса осторожно накрывает его руки своими. — Просто позволь мне посмотреть.

— За тридцать баксов можешь даже фотку сделать и поставить себе в рамку на прикроватную тумбочку, — язвит Фэш, но, тем не менее, от предложенной помощи не отказывается.

С Василисой он пересаживается на деревянный стул у подоконника — поближе к свету — и, морщась, выпрямляет ногу. Её ловкие пальцы закатывают штанину, легкими, мягкими прикосновениями ощупывают припухшую горячую кожу вокруг.

— Слава богу, не вывих — просто сильный ушиб. Не возражаешь, если я перебинтую?

У Фэша на языке — сотня гадостных колкостей. У Фэша в глубине души — странное, теплое чувство благодарности, медом разливающееся изнутри.

— Не возражаю, — тихо отвечает он и откидывается на подушки.

Василиса протирает кровь и края раны смоченной антисептиком ваткой — Фэш кусает губы, но терпит, — перевязывает колено слоями плотных бинтов и расправляет закатанную штанину. Он чувствует ее осторожное дыхание на своей коже, сосредоточенный взгляд — хоть и не в и д и т. И ее мягкую улыбку. Та, против обыкновения, не раздражает.

И Фэш готов даже улыбнуться в ответ, но уютную тишину разбавляет легкий стук Майиных костяшек о старую скрипучую дверь.

— Драгоций, у вас посетители.

— Пусть заходят, — устало шипит он, потому что — блять, достали.

Думает, что это Рок с очередной проверкой, посланный Астрагором, как всегда.

Фэш расправляет спешно наброшенный на колени тонкий шерстяной плед и выжидающе складывает ладони на коленях.

— Если Майя опять нажаловалась на меня, — занимает он оборонную позицию: вновь щетинится, скалит зубы, пряча неуверенность, липкий клубящийся страх и острое чувство стыда изнутри за агрессией и бранью. — То повторю ещё раз: я не собираюсь мочиться в утки только потому, что на процедурах меня не выпускают из кабинета. Я в состоянии сам о себе позаботиться! Я неплохо ориентируюсь в пространстве больницы!

— О, я в этом нисколько не сомневаюсь, братец, — слышит едкое и успокоенно выдыхает: наконец-то!

Подрывается с места, откидывая плед, бредет наощупь, едва не врезаясь в кровать — слышит за спиной торопливые шаги Василисы и ее обеспокоенно-предупредительный вскрик, и наконец зарывается лицом в мягкие шелковистые волосы, что пахнут шоколадом и имбирем — острое, пряное сочетание.

Очень в стиле Захарры.

— Будь уверен, мы здесь не за этим, — добавляет младшая Драгоций почти ему в ухо. Она за полгода вымахала — уже почти до него достает, хотя раньше была мелкой и верткой, за что он прозвал ее шилом в заднице. Она им и была, воистину.

— «Мы»? — выдыхает настороженно.

— Один твой друг из академии изъявил желание навестить тебя, — тихо говорит она и звонко, но также тихо смеется. Фэш замирает.

Легкие затапливает колотым льдом, и дыхание отчаянно сбивается. «Друг» все также пахнет чернилами, дождем, книгами и зеленым чаем. Фэш чувствует кожей этот его взгляд, который теперь неотличим от того, что он видит повсеместно. Это та самая чернота, что затягивает своими щупальцами и давит-давит-давит.

Маркус Ляхтич чуть неловко усмехается и, наверное, лохматит свои длинные волосы картинным жестом — Фэш представляет это так отчетливо, что забывает обо всем.

И его губы. Эти самые, багряные, прикушенные, зацелованные, чуть припухшие.

И растрепанные волосы — чистое жидкое серебро, что на свету переливается так нереально, так красиво, до сумасшествия.

Фэш ненавидит вот это вот все.

И — неожиданно — чувствует, что не он один.

— Добрый день, Ляхтич, — в голосе всегда милой и доброй Василисы неприкрыто сквозят яд и напряжение.

Они знакомы?..

— И тебе, малышка Огнева.

И как же это он сразу не догадался, не связал — хочется отчаянно злиться на самого себя и выть от досады.

— Мило, — голос хрипит, выдавая его с головой. — Огнева, да, рыжая? Очень даже мило. Знаете, идите-ка вы все к черту.

Он проходит мимо, задевая ногой прикроватную тумбочку и острым плечом — сильное Ляхтича. Чувствует приглушенный мятной жвачкой запах сигаретного дыма, морщится и скрипит резиновыми тапочками по полу. Громко хлопает дверью и идет куда-то наугад, даже не пытаясь определить направление и по привычке считать шаги — слишком зол для этого, слишком глуп.

Чувствует себя еще совсем глупым подростком, что вообще ничего не смыслит в жизни, в других людях.

Вспоминает мягкий успокаивающий голос Василисы и останавливается. Шипит сквозь зубы проклятия и с силой бьет по стенке кулаком. Чувствует — останется вмятина.

И ему так чертовски плевать на это.

Еще и костяшки пульсируют болью, окропляют чистый стерильный пол горячей соленой кровью.

Фэш скалится куда-то в пустоту.

— Придурок ты, Драгоций, — слышит откуда-то справа. Наугад показывает средний палец и сползает по стенке.

Слезы не катятся из глаз только потому, что стыдно рыдать, как девчонка, в присутствии Ляхтича. Лучше потом, когда не увидит никто, за закрытыми дверьми, ночью, в одиночестве.

Фэш глотает горький комок молча, буквально ощущая усмешку Маркуса. Ему кажется, тот совсем не изменился. И от этого становится жутко, на самом деле.