Фэш мечется, бьется, как пойманная птица, — носок грязных берцев врезается под треснутое ребро, и он всхлипывает, больше не сопротивляясь. Насильник связывает ему кисти рук собственным ремнем, затягивает туго петлю до онемения пальцев.

В груди у Фэша с пузырящейся темной кровью на губах клокочет липкий смех, эта бушующая недоистерика, что перерастает в самую настоящую, когда он поднимает голову к размытому в ночи далекому электрическому свету.

В мутное стекло фонаря с потеками горького дождя тревожно бьется мотылек — откуда он взялся, этот маленький самоубийца, в холодном лондонском октябре?..

А потом становится и вовсе не до смеха — в Фэша проталкивается твердый, возбужденный член, распирает изнутри стенки, давит, с силой давит, заполняя собой нутро. В челюсти упирается кожаная потрепанная перчатка, небрежно скинутая с руки, глаза заволакивает мутная пелена боли, и Фэш глухо, надрывно мычит, смаргивая соленые слезы вперемешку с горьким дождем. Сглатывает.

В какой момент он ломается снова?..

Наверное, в тот, когда понимает, что все уже кончено, не выбраться и не выкарабкаться никак. Понимает, что прав был чертов ненавистный Маркус Ляхтич, до самого конца прав был — а он, Фэшиар Диаман Драгоций, чертовски, чертовски обманут.

И Ником, солнечным мальчишкой, и всем этим блядским миром.

Фэш знает, разбитых людей никак не склеить, но сломать еще сильнее, в кружевное мелкое крошево, чертову стеклянную пыль, очень даже можно.

Прямо сейчас, в этот момент, когда все смешивается — холод, истерика, дождь и боль, толчок, еще один, сильнее. Толчок, толчок.

Смертельный.

И ветер ревет в ушах.

*

Фэш лениво смотрит в потолок, пропитанный слепой чернотой, нащупывает рукой плед и укрывается. Подняться и закрыть кривую пыльную форточку откровенно лень — сил хватает лишь на то, чтобы вновь нажать на протертый сенсор и проиграть запись сегодняшнего разговора с Майей.

Василиса Огнева, та самая новенькая медсестра, словно читает его мысли — ступает легко и торопливо, подлетает к окну, напевая какой-то прилипчивый мотив, и ставит раму на проветривание.

Фэш почему-то думает, что она блондинка — милая, наивная и трогательно-миниатюрная, с большими яркими глазами, пухленькими губками, с улыбкой на репите, в нежно-голубой удобной униформе и каких-нибудь ярких кедах или балетках. Не ходит — летает на крыльях своей глупой наивности, искрится счастьем и позитивом.

Божий одуванчик во всем этом грязном дерьме.

Фэш помнит, как его привезли, уже очнувшегося, осознавшего, грубо осмотрели холодными руками в стерильных перчатках, оказали первую помощь и отправили на дальнейшее обследование. А когда все главные лондонские газеты успели по нескольку раз перемыть его сломанные и перебитые кости, наконец пришел Ник.

Все такой же солнечный, весь такой виноватый, с баночкой меда — у Фэша после произошедшего голос был тихий, хрипящий и пропадающий местами — он много скулил и кричал. Потом Ник стал приходить в компании какого-то дружка. А после и вовсе — перестал, лишь этот самый Маар захаживал иной раз.

Захаживает до сих пор.

— Расскажи о себе, — произносит Фэш, по привычке зажмуриваясь — поражается своей смелости (глупости).

Василиса останавливается, недоуменно застывает, а потом широко улыбается, жуя мятную жвачку — он слышит, как стучат ее зубы. Осторожно присаживается рядом с ним, Фэш думает — это точно уж лишнее.

— Ну, я около полугода назад закончила медицинский колледж, и…

— Нет, для начала опиши себя. Свою внешность.

— У меня светло-голубые глаза и медно-рыжие волосы, из-за которых в школе меня часто дразнили…

Василиса оказывается не глупой наивной дурочкой, а умной и начитанной, сильной духовно и до отвращения доброй, милой. Приторную сладость хочется соскребать со зубов.

Фэш впервые так сильно ошибается.

*

Он чувствует, как сильные, чужие и ледяные-ледяные руки, облаченные в стылый осенний ветер и сигаретный дым, ломают его. Ломают по частям, по кусочкам. Разбивают на сотни-другие мелких осколков, искрящихся в этой темени.

Перед глазами покачивается фонарь, тонет бледным золотистым светом в темноте, — Фэш дрожит, зубами сжимает чертову перчатку, уже разорванную, пропитавшуюся сукровицей и слюной, давит рвущийся из горла дикий крик, беспомощно давит обжигающие слезы, льющиеся по щекам, царапает обломанными грязными ногтями и стертыми пальцами тротуарную плитку.

Под ранее чистеньким черным пальто, под не снятой закатанной рубашкой — огрубелая ладонь, оглаживающая его худую, плоскую грудь и сдавливающая жесткими шершавыми пальцами болезненно натертые припухшие соски.

Незнакомец хрипло стонет, прихватывает ртом Фэшу кожу на шее. И — отпускает.

Больше не поддерживаемый чужими руками, падает навзничь, валится на холодный мокрый тротуар, чувствует, как нестерпимо горячо, как отвратительно влажно у него меж собственных бедер, усыпанных багровыми пятнами будущих синяков.

Далеко-далеко на периферии сознания Фэш слышит, как тревожно скрежещет металл, царапая острым концом плитку тротуара, с трудом поворачивает голову — над ним зависает толстый ржавый прут арматуры, расплывающийся в далеком свете фонаря.

— Ты уж прости, парень, — он захлебывается болезненным сдавленным стоном, когда насильник пинает его под щиколотки, на которых болтаются не содранные до конца джинсы. — Я уже говорил, что сегодня не твой день? Спокойной ночи… малыш.

Первый удар приходится по ребрам, следующий уже по ногам — все его тело горит огнем, плавится бесконечной, накатывающей волнами болью, когда прут снова и снова рассекает ночной воздух Лондона.

Мотылек падает, трепещет опаленными крыльями, фонарь тревожно моргает желтоватыми бликами все чаще и чаще и, наконец, гаснет, медленно исчезая во тьме.

В голове в последние секунды бьется ехидное Марково «не заблудись по дороге, Драгоций». Заблудился, очень-очень заблудился. Так страшно и отчаянно, как никогда.

Фэш из последних сил сворачивается в эмбрион на мокром грязном тротуаре, накрывает разбитыми локтями голову, но прут опускается на затылок, снова и снова, — и Фэш проваливается в спасительную глубокую темноту вслед за светом погасшего фонаря и умирающим мотыльком со сгоревшими крыльями.

Комментарий к 1. Не заблудись по дороге

множество впроцессников? почему не начать еще один?

========== 2. Привяжи мне бумажные крылья ==========

Я — есмь. Ты — будешь. Между нами — бездна.

Я пью. Ты жаждешь. Сговориться — тщетно.

Нас десять лет, нас сто тысячелетий

Разъединяют. — Бог мостов не строит.

Будь! — это заповедь моя. Дай — мимо

Пройти, дыханьем не нарушив роста.

Я — есмь. Ты будешь. Через десять вёсен

Ты скажешь: — есмь! — а я скажу: — когда-то…

Он прислоняется к холодной стене. Под его ногами в старых стертых резиновых тапочках одиноко скрипит пол, одиноко воет ветер в щелях старого здания, одиноко смотрит Фэш прямо в темноту. Она не имеет ни края, ни конца, она холодная, пугающая, оплетает своими липкими щупальцами безвольное тело, сквозь глотку проникает внутрь. Останавливает дыхание. Останавливает сердце.

Больница уже осточертела только именно этим — постоянным бесконечным страхом, что с каждым месяцем только растет, только поглощает все сильнее. Страхом, что темнота поглотит полностью.

Коридоры все также пахнут отвратительной стерильностью хлорки и медицинскими бинтами, пахнут горькими лекарствами и безнадежностью, глухой ноющей тоской, прямо как в детстве, когда он, катаясь на велосипеде, расшиб себе лоб и провел в больнице несколько часов, пока его проверяли на сотрясение и всякие возможные напасти. Фэш всегда ненавидел больницы, а теперь — какая ирония! — буквально поселился в одной из них.

Василиса, как собачонка, бежит по первому зову — от нее сегодня пахнет прелой листвой, дождем и лимонной жвачкой. Ее кроссовки скрипят по идеально-чистому полу, концы волос бьют его по лицу, когда она стремительно разворачивается, и Фэш морщится.