Как жестоко. Ещё вчера я была символом борьбы этого города. А теперь его руины станут моим подарком?

— Если, правда, хочешь признаться мне в любви, отзови своих убийц, — попросила я, ни на что особо не надеясь.

— Отозвать? Ива… — Чили принял это за шутку. — Ты могла предотвратить это. Ничего из этого не случилось бы, если бы ты, действительно, хотела избежать кровопролития. Я предлагал вам мир дважды. Я присылал послов, а потом пришёл сам и встал на колени, чего не делал никогда. Но ты отвергла меня тогда, и продолжаешь отвергать…

Улыбка пропала с его лица. Разжав пальцы на моей шее, он коснулся моей груди там, где болело сердце. Его взгляд потемнел.

— Зачем ты отвергаешь меня? Это же я. Посмотри на меня, любовь. Почему, обвиняя меня в том, что я бросил тебя, ты тяготишься моим присутствием? Почему, обвиняя в том, что я тебя бросил, ты мечтаешь сбежать от меня? Разлука с тобой уже причинила мне столько боли… А ты ни капли не жалеешь о том, что оставила меня? Ты не вспоминала обо мне даже в полнолуние, и твоё тело совсем не тосковало по мне?..

Он погладил ложбинку между моих грудей костяшками пальцев, позволяя себе так мало… спрашивая разрешение на большее.

— Ты превратился в чудовище, Чили, — прошептала я, на что он ответил:

— Быть чудовищем — обычное дело для меня. А для тебя — любить меня вопреки всеобщей ненависти. Это так хорошо у тебя получалось в прошлом, что я был самым миролюбивым и непритязательным мужчиной на свете.

— В этом и проблема. Ты не хочешь быть миролюбивым и непритязательным. Ты не для этого осваивал техники четырёх великих кланов.

— Для чего бы я их не осваивал… с их помощью я отвою тебя у кого угодно и удержу подле себя. Можешь за это возненавидеть меня ещё сильнее и снова попытаться убить. Я готов пойти у тебя на поводу даже в этом. — Он медленно повлёк руку вниз, призывно шепча: — Только ты можешь сделать меня смертным. Потому что я хочу только тебя. Я так сильно тебя хочу, что порой сам мечтаю о смерти…

— Не трогай, — попросила я, останавливая его руку, и, прежде чем Чили разозлится, пояснила: — На мне стоит смертельная печать.

— Она не навредит мне.

— Всё равно. Я не хочу, чтобы ты её трогал.

— Тогда дай я её уберу.

— Я сама.

— Сама? — Он не стал меня удерживать, когда я поднялась и вышла из купели, ничуть не запачканная его кровью.

Подобрав тяжелые черные меха, я накинула их на обнажённое тело.

— После того, как отзовёшь своих бешеных псов, приходи в святилище.

Чили не спорил, хотя после случившегося явно не хотел упускать меня из виду. Тем более, если речь шла о святилище. Я пыталась его убить там и чуть не погибла сама… Что ещё мне там делать?

Выйдя за двери, я спрятала лицо в чёрном мехе, как делала всегда, когда мне хотелось кричать. Пропитывать слезами этот нежный покров было так привычно для меня. В прошлом я находила в этом утешение. Теперь же эта королевская мантия стала олицетворением всех моих потерь.

Чили убил зверя, чтобы наказать меня. Он мог бы подчинить его взглядом, используя техники Дев, но предпочёл метод охотников-мужчин — кровавый и мучительный. И я облачилась в эти меха теперь, будто в траур, признавая свою вину и демонстрируя полную покорность победителю.

Всё, как и сказала Ями: «сражаться с бессмертным так же бесполезно, как и бежать от бессмертного». Теперь я уже не думала о побеге или мести, а лишь о том, стоило ли мне сдаться раньше. Спасло бы это город? Спасло бы это Илая?

Илай…

Этой ночью он потерял так много. Всё, кроме жизни.

Он жив: я чувствовала это, потому что на мне осталась его связующая печать. И, если я не уберу её, он будет меня искать и вот тогда точно погибнет. Я же меньше всего я хотела становиться причиной смерти мужчины, который и без того пожертвовал всем ради меня. Единственного мужчины, который любил меня самоотверженно, щедро и терпеливо — так, как я не заслуживала.

Я могла не рассчитывать на спасение сама, но его спасти была обязана.

Подняв голову, я пошла по коридору, игнорируя мужчин, которые наводнили дворец. Судя по всему, это были не простые солдаты, а ближний круг Датэ. Они не занимались погромом, мародёрством и насилием, наоборот спешно облагораживая пристанище своего хозяина. Замечая меня, они не приближались и даже старались не задерживать взгляд, кажется, больше опасаясь гнева Датэ, чем моих техник.

Я шла в святилище, по пути не встречая ни одного знакомого лица. Слуги разбежались. Стражу перебили. Повсюду царило мрачное затишье, в холодном воздухе пахло кровью… и только в святилище, вопреки всему, слышались весёлые голоса и звучали пьяные песни.

Несколько офицеров решили отпраздновать победу в бывшем тронном зале. Они набрали выпивки и теперь травили какие-то байки, хвастаясь друг перед другом трофеями.

— Прочь. — Мой голос, тихий, но полный силы, разлетелся по залу эхом, заставляя бойцов умолкнуть и пригнуть головы. Оставив вино у статуй, они подорвались и пошли на выход, опережая друг друга.

Глядя на это, я впервые за долгое время почувствовала облегчение. Утраченное наследие моего клана вернулось ко мне.

— Отдай, — остановила я одного из солдат, заметив в его руке кинжал.

Послушно вручив мне трофейное оружие, он ушёл вслед за своими приятелями. Я осталась наедине со статуями основателей — молчаливыми свидетелями развернувшегося здесь не так давно сражения. На стенах и полах остались его жуткие следы — кровь и копоть. Теперь это место было ещё меньше похоже на ложе любви, чем раньше.

Приблизившись к мраморным божествам, я скинула с плеч меха и прислонила тонкое лезвие к животу, будто совершая ритуальное жертвоприношения. В каком-то смысле, это оно и было…

Я кольнула кинжалом кожу, испытывая при этом больше боли, чем должна была при такой пустяковой царапине. Выступившие бусины крови скользнули вниз, нарушая целостность витиеватого рисунка. Поврежденная печать осыпалась пылью. Опустив руку ниже, я проделала то же самое со второй.

То, что было нанесено кистью, я стирала лезвием, будто пытаясь повернуть вспять наш с Илаем брачный ритуал. Но, даже убрав все его печати, я чувствовала ещё одну — на сердце.

Я задумчиво скользнула острым металлом между грудей, но в итоге отбросила кинжал в сторону и протянула руку к оставленным здесь бутылкам, придавая этому самоубийству совершенно иную форму.

Чили ворвался в святилище несколькими минутами позже, даже более пугающий, чем когда я увидела его здесь впервые.

— Что ты делаешь?! — Он узнал о кинжале, должно быть. Те солдаты, которые здесь кутили, донесли на меня.

Вместо ответа я плавно опустилась на меха, лучшим образом демонстрируя ему, что со мной всё в порядке.

Смотри.

Огладив бедро, я медленно отвела ногу в сторону и тронула себя, приглашая.

— Иди ко мне.

Чили замер. Его по-прежнему было так легко утихомирить, продемонстрировав свои прелести. В этом смысле он совершенно не изменился.

Отвернувшись лишь за тем, чтобы запереть двери перед своей свитой, Чили пошёл ко мне, на ходу снимая одежду. И в этом было столько же угрозы, сколько и в наказании, ради которого он здесь появился. И будет столько же боли, судя по всему.

Приблизившись, он навис надо мной, возрождая худшие воспоминания. Мне было страшно лежать под ним на маковом поле. Но лежать под ним в святилище, будучи дважды побеждённой, оказалось страшнее. Почему? Меня уже насиловали. Я знала, как делать это правильно.

Предвосхищая его желание, я взяла его за руку и прижала его пальцы к своим «лепесткам», давая почувствовать влагу на нежной коже. Он пришёл сюда за этим? Я потёрлась об его ладонь, слыша в ответ согласный стон.

Погладив меня там, где я выпрашивала ласку, Чили проник пальцами внутрь, требуя большего. Его настойчивость пугала, но я не стала сопротивляться. Он сам почувствовал мою дрожь, поэтому отстранил руку… но смотреть туда не перестал.

— Хочешь здесь? — хрипло уточнил Чили, намекая на то, что место, где мы чуть друг друга не убили, не самое романтичное, а он хотел исправиться.