— Я видела тебя, Виола, — перебила её я. — Ты не была похожа на жертву, ты наслаждалась этим.

Она надолго замолчала, прежде чем холодно выдать:

— Ну и что? Он никогда не знал боли, а та боль, которую мы в силах ему причинить, всё равно не оставит на нём ни следа. Не важно, что я сделаю, Чили никогда не понять, что перенесла я сама.

— Тем не менее, ты написала это письмо.

Она посмотрела на уже порядком измятую бумагу.

— Не я. Зира.

Чего?!

Я думала, что она даже не знает о том, чем её единая занимается.

— Вообще-то это была её идея. Сама бы я никогда не осмелилась подойти к тебе, и уж тем более к Чили, хотя и думаю об этом постоянно, — ответила Виола. — Ты же знаешь, Зира, как моя пара, переживает всё это наравне со мной. Это мучит нас обеих, но Зира намного решительнее меня. А ещё у неё явный поэтический талант. — Из её груди вырвался какой-то болезненный смешок. — Скоро наш черёд проходить последнее испытание, и она сказала, что я должна разобраться с этим раз и навсегда.

— «Разобраться»?

— Чили нужно знать, что хотя бы один человек из всего клана принимает его таким, какой он есть, — пояснила Виола, похоже, забыв о моём существовании. — Мне нужно было время, чтобы пройти этот этап. Я переосмыслила многое, и это касается не только Чили, но и наставниц, и мати. Я всегда старалась потакать им, и это не сделало меня лучше. Сейчас же я ни в чём себе не отказываю. Разве не для этого предназначено время Песни и Танца? Теперь я только и делаю, что нарушаю их запреты, не считаясь с чужим мнением, и это… прекрасно. Любить, ненавидеть, бояться так, как ты сама хочешь, а не так, как нас научили. Сама подумай, это так нелепо: нам внушают страх изгнания, но при этом отправляют на верную смерть, когда приходит час последнего испытания.

— Так значит, ты изменилась? Вот так просто?

— Я никогда не ненавидела Чили по-настоящему, если ты об этом. Мне приказали его возненавидеть, и я подчинилась. Всё это было игрой запутавшегося ребёнка. Такой же, как твоя «любовь» к нему, Ива. Называя меня предательницей, ты, кажется, не понимаешь, что тоже предаёшь Чили. Отвергаешь даже более жестоко, чем я когда-то. И всё равно почему-то считаешь себя лучше меня.

— Это не важно, — отрезала я. — Со своим отношением к Чили я уже давно разобралась. Мне без разницы, что вы все о ней думаете и даже, что она сама думает о себе. Само слово «мужчина» всегда было синонимом чудовища в нашем мире. Я не признаю, что Чили имеет к этому хоть какое-то отношение.

— Но разве признав это, ты не поможешь нашим будущим поколениям изменить отношение к мужчинам?

— Я не хочу ничего менять.

— И, кажется, я понимаю почему, — ответила Виола. Наверное, вспомнила сцену, подсмотренную у Мяты. — Тебе выгодна всеобщая ненависть к Чили.

— Не обвиняй меня в том, что случилось именно по твоей вине, Виола.

— Я не виновата в этом, — с нажимом повторила она. — По крайней мере, не в той степени, в какой ты себе представляешь.

— Моё мнение тут ни при чём.

— Вот именно! Не тебе решать, просто передай это письмо Чили. Думаю, здесь написано всё, что я хотела бы сказать при личной встрече, и даже лучше.

— Думаешь? — переспросила я, недоумевая.

— Я не открывала его. Зира просила довериться ей, так что я без понятия, что здесь написано.

Виола протянула мне конверт, который я приняла. Это уже было больше, чем она надеялась. А потом я развернула его, хотя, как только узнала про это письмо, решила, что ни в коем случае не сделаю этого. Прочитать его было почти то же самое, что вручить Чили: она узнает и о его содержании, и об этом разговоре, когда мы опять сядем спина к спине.

Пробежав взглядом по листу бумаги, я поднесла его к огню. Виола дёрнулась было остановить меня, но я разжала пальцы, и её послание упало в пламя. Бумага быстро почернела и съёжилась.

— Прости, но ты лучше других должна понимать безумное желание сжечь что-то дотла. Радуйся, что это не твои волосы, — сказала я, когда она злобно глянула на меня. — Хотя даже твоё самосожжение не исправит того, что ты натворила, что уж говорить об этой бумажке. Мне бы не помешал талант красноречия твоей подруги: сама я не представляю, как описать тебе ту ненависть, которую к тебе испытывает Чили. Ты бы не осмелилась больше показываться ей на глаза после такого. И уж тем более приходить сюда, всерьёз думая, что её это порадует. Без разницы, что там было между вами в прошлом и насколько по-настоящему это ощущалось. Сейчас ты не нужна ей ни в каком ином виде, кроме как для утоления её жажды мести. А когда я представляю это… мне даже становится тебя жалко.

— Не зазнавайся! — рявкнула Виола, не сдерживая слёз. — Лучше себя пожалей! Говоришь со мной так, будто не понимаешь, что через пару лунных циклов ты расстанешься с ним навсегда в куда большем смысле, чем я когда-то! Удачи на последнем испытании, эгоистичная, злобная сука!

— Ты тоже… И тебе тоже, в смысле, — пробормотала я ей вслед.

Когда Виола ушла, я глянула на затухающий огонь.

Что это значит?

Вспоминая и обдумывая наш разговор, я неохотно признавала, что Виола оказалась во многом права. Например, в том, что у Зиры несомненный талант составлять письма.

Это конкретное оказалось пустым.

Да, просто белый лист бумаги. Письмо было всего лишь предлогом для того, чтобы Виола встретилась со мной. Её щемящая история и оправдательная речь стали тем самым посланием, которое я передам Чили в любом случае, осознанно или нет.

Так что я избегала её какое-то время, стараясь оттянуть неизбежное и успокоиться. Пару часов, пока Чили не нашла меня купающейся в фонтане. Я пыталась смыть запах дыма со своей кожи и волос. За это время я не только не успокоилась, но ещё сильнее накрутила себя, так что, когда она игриво предложила мне помочь, я была в самом лучшем настроении, чтобы оправдать надежды Виолы на наш счёт.

— Ты обещала прийти ночью, — напомнила я.

— Я здесь. — Сев позади, Чили провела пальцами по моему плечу, скользнула вниз на грудь, соблазняя. — Чувствуешь?

— Ты обещала прийти ночью. А уже светает.

Она приобняла меня, уткнувшись в мои влажные волосы.

— Прости. Но ты же знаешь, какой настойчивой может быть моя мать. Когда угрозы не помогают, она давит на жалость. А в последнее время она совсем сникла. Кажется, испытание стихий пугает её даже сильнее, чем меня.

— Тогда ты не будешь против, если я побуду с Имбирь?

Чили замерла, каждый мускул её тела напрягся.

— Эта сумасшедшая сука опять что-то тебе сделала?

— Не говори о ней так.

— Обижать тебя в пору Песни и Танца — преступление. Она заставила тебя плакать? Когда-нибудь я точно убью её.

— Я же попросила тебя перестать! — Я резко поднялась из воды, поворачиваясь к Чили лицом. — Она заботилась обо мне, когда до меня никому не было дела, уж тебе — подавно, так что прояви немного уважения. И нет, она ничего мне не сделала, она меня вообще видеть не хочет, как и ты, похоже, хотя я не против. Ты нужнее своей матери, Чили, так что лучше уходи. Пусть Метресса извинит меня за то, что я отнимаю твоё время.

Пожалуйста, не заставляй меня рассказывать о том, что расстроит тебя намного сильнее.

Чили мрачно смотрела на меня исподлобья, но, когда я замолчала, внезапно улыбнулась.

— Уйти, когда ты в таком виде?

— Мне сейчас не до шуток.

— Мне тем более. Я не могу уйти, когда ты голая.

Если бы это работало, я бы вообще одежду не носила.

— Хватит вести себя, как озабоченная, — проворчала я, — иначе я подумаю, что ты не пришла, потому что пялилась на кого-то ещё.

— Ну, ведёшь ты себя именно так, будто застала меня за чем-то подобным с самой неприспособленной для этого женщиной.

— Ага. Не представляй голой Виолу.

— Теперь уже ты шутишь? — Чили усмехнулась. — Помнится, в прошлый раз, когда случай представился, именно ты её пристально разглядывала.

— Знаешь, в этот раз тоже.