— Ну прости, я тебя недопонял. Что ты хотела сделать, говоря, что не собираешься хранить от неё своё тело?

— Всё что угодно, кроме этого.

Я оказалась прижата к холодной стене. Мы уже были у дворца, я слышала вдалеке голоса гуляющих придворных. Я почувствовала чужую руку, мягко обхватившую мою шею, а потом дыхание на приоткрывшихся губах. Мужчина замер, словно сам не мог поверить, что позволил себе подобную дерзость.

— Сделаешь это, — проговорила я, — и нарушишь запрет.

— Я не Калека, мне можно прикасаться к женщинам.

— Но не к моим губам. На них вино.

Он судорожно выдохнул, будто сдерживать себя стало ещё труднее.

— Ты пьяна?

— А что, незаметно?

— Трезвой ты ведёшь себя точно так же.

— Меня невозможно перепить, говорю же.

— Этим не стоит гордиться отшельнику!

— Стоит, — тихо возразила я. — Я горжусь этим, потому что это моё утешение. Единственное утешение, которое я могу себе позволить. Потому что его завещала мне Чили.

— Каким же это образом?

— Я не люблю виноград, — ответила я, потому что уже решила сегодня открыться ему и потребовать взамен такую же честность. — Но Чили выбрала именно виноградную косточку из всех предложенных…

— Выбрала косточку? Ты о чём?

— Когда девочки собираются вместе для обучения высшему мастерству, наставница даёт им выбрать фруктовые косточки или семена цветов, — пояснила я. — Наверное, это самый важный момент в жизни Девы. После того, как мы сделаем выбор, мы объединяемся в пары. Ищем у других то, что сами любим. Например, Чили любила персики…

— А у тебя была персиковая косточка?

— Нет.

— А какая?

— Я не помню.

— Ты ненавидела виноград, но, тем не менее, выбрала себе в подружки крошку-Чили, которая любила персики?

— Я не выбирала её. Я бы не посмела. Она сама отдалась мне.

— Интересно узнать, как так вышло. — Он осёкся, вспомнив, наверное, недавнюю сцену с Жемчужиной.

— Никто не умел утешать её так, как я.

— Да, уже догадался.

— А меня никто не мог утешить так, как она. — Я прикоснулась к своим губам. — Она прорастила виноградную косточку у себя во рту и посадила её в саду. Из неё выросла роскошная лоза, но из-за того, что я была такой капризной, Чили угощала меня не виноградом, а вином. Она сказала, что если однажды меня покинет, то вино будет утешать меня вместо неё. Так что всё вино на свете — моё.

— И ты теперь представляешь, как будешь пить его, закусывая предводителем Калек?

Мои кровожадные фантазии, похоже, сильно его впечатлили. Он вообще относился ко всему, что я говорила, с вниманием, которое мой голос уже не заслуживал. Но, даже потеряв свою силу, я не потеряла власть над этим конкретным мужчиной. Мои слова всё ещё могли его подчинить, это стало очевидным, когда я спросила:

— Хочешь спать со мной?

Вот он, его главный запрет, воплотившийся в одной женщине. Пьяной, пьянящей…

Илай чувствовал её дыхание на своих губах, и это уже было больше, чем все те ласки, прелюдии, перепихи и оргазмы, испытанные прежде. Он до безумия хотел поцеловать её, хотя знал, что не имеет права рассчитывать даже на это. Гвардейцы, шлюхи, дети — кто угодно, но не он. Если он прикоснётся к её рту так, как давно мечтал, это будет иметь последствия более серьёзные, чем её похищение и заточение.

— Хочешь спать со мной?

Его словно ударила молния.

Илай понял, что уже ответил, только когда услышал, как женщина снова заговорила. Вообще-то он хотел спросить её о том, что с ней случилось. Она слишком пьяна? Чего-то боится? Что-то вспомнила? Или наоборот — это признак усугубления амнезии?

С другой стороны, он сможет узнать об этом позже.

Да, я хочу.

Но при всей однозначности и убедительности ответа было в нём что-то неправильное.

Хотел ли он? В её вопросе звучал садизм его мастера, который спросил однажды, хочет ли он пить. Глупо такое спрашивать у человека, который живёт в пустыне. После тренировки под палящим солнцем? Это было мучительной потребностью. Он ни о чём другом не мог думать. Вопреки жадности, свойственной всем Старцам, в такие моменты Илай становился непритязательным: хотя бы каплю… Но ему приходилось драться, ждать, искать, беречь. Десять лет.

— Учти, я никогда не стала бы предлагать это кому-то, тем более мужчине.

— Ясно.

— Но я больше так не могу, мне нужно узнать о тебе всё.

Речь ведь шла не о знании, а о познании? Но эти слова о нетерпении, в которых не было и части той жажды, которую испытывал он…

— Даже не знаю, что из этого выйдет, но ведь ты прожил со мной рядом долго, если не с тобой, то не знаю, с кем ещё.

Она рассуждала спокойно, с каким-то расчётом, будто ничего не чувствовала под этим сменившимся праздничным платьем. Он представил, как запускает руку ей под подол, скользит пальцами вверх по бёдрам. Ему нужно было знать, влажная она или нет. Сейчас. Потому что, если так оно и есть, он не сможет ждать больше ни минуты.

— Я бы предпочла сделать это прямо здесь, но всё-таки лучше спрятаться, — сказала Дева, будто читая его мысли. — Отведи меня в мои покои.

Её покои. То место, где не так давно она лежала на кровати, обнажённая, а он прикасался к ней… не так, как хотел, и слыша в ответ лишь сдавленные стоны боли. Ему выпал шанс исправиться. Боги, он никогда так не нуждался в искуплении.

Илай не слышал её шагов за спиной, но знал, что она идёт следом. Он предпочёл бы нести её, потому что безумно соскучился по этому ощущению — невесомости её тела в своих руках. Но из-за того, что он понятия не имел, что ей нравится, а что нет, он решил вести себя сдержанно, настолько, насколько это вообще возможно, чтобы не спугнуть её, не спровоцировать жуткие воспоминания.

— Лучше тебе запечатать дверь, чтобы нам никто не помешал, — сказала она, переступив порог.

Трудно было поверить, что для неё подобное впервые. Но он не смел её ревновать, особенно теперь, когда она демонстрировала чудеса доверия.

Илай обнажил лезвие одного из мечей ровно настолько, чтобы порезать палец. На приготовление чернил не было времени, поэтому он просто начертил нужные символы на дверях. И с удивлением понял, что это самая лучшая прелюдия. Он проворачивал подобное столько раз, ставил печати постоянно, поэтому давно потерял интерес к процессу, а теперь его это возбуждало. Мастерство Старцев, наверное, самая асексуальная вещь на свете, но, будучи невероятным извращенцем, он твердел, просто запирая чертовы двери.

Весь мир остался за этим порогом. Никто не войдёт сюда. А она сама — не выйдет без его разрешения.

За такими мыслями Илай не заметил, как Дева подошла к нему. Она зажгла масляную лампу, от которой тени стали гуще, а света не хватило бы даже на то, чтобы аккуратно справиться с застёжкой её платья.

Она потянулась к нему и взяла его ладонь в свои руки, прежде чем он закапал всё вокруг кровью.

— Я не переношу этот запах, — объяснила Дева, как будто не хотела, чтобы он принял это за заботу. Хотя в этом не было никакого смысла, если она, правда, собиралась разделить с ним постель.

Илай покосился на кровать.

— Не смотри туда. Мы сделаем это на полу.

Ладно, там как раз достаточно места для воплощения в жизнь всех его фантазий.

Когда женщина уняла его боль — не ту, которая его по-настоящему мучила — он обхватил её лицо ладонями. И уже одно только это заставило её испугано замереть. Когда же его руки спустились по её шее к плечам, она напряжённо спросила:

— Ты что делаешь?

— Собираюсь раздеть тебя.

— Не надо.

— Я видел тебя голой много раз. Если честно, мне даже привычнее смотреть на тебя такую…

Говорить было невыносимо. Почему ему приходится объяснять что-то настолько очевидное? Или она думает, что одежда каким-то образом превратит их близость во что-то более официальное? Может даже, приличное?…

Илай подцепил длинный локон, мягко сжимая его между пальцев, и она снова напряглась, будто от боли.