И которую Илай принёс ему обратно.

Да, если рассуждать в таком ключе, его никак нельзя назвать спасителем. Но его дальнейшее поведение — прямая противоположность той самонадеянности и неосторожности. Тот случай многому его научил. Например, что с Датэ невозможно тягаться, пока не освоишь техники всех четырёх великих кланов.

— Ты не можешь использовать Высшее мастерство, — сказал Илай, только теперь всё сопоставив, — из-за печати, которая поставлена прямо на твою сущность. На сердце.

— Это ты её поставил?

— Нет, конечно, — отрезал Илай. — Я никогда не видел мастерство подобного уровня. А даже если бы видел, не смог бы повторить, так что поверь…

— Верю. — В её голосе звучало отнюдь не доверие. Пренебрежение, скорее.

— Я кажусь таким слабаком?

— Тебя притащил сюда и заковал ребёнок.

Вообще-то это были женщины. В смысле… он сдался с самого начала, но они сделали вид, что этого не заметили, и врезали ему пару раз в качестве профилактики.

— Раз это тоже техника, то почему она работает даже здесь? — Она всё ещё держала руки на голове и глядела в пол. — Дитя сказало, что эти стены должны подавлять любую силу отшельника.

— Любую им противоположную, — согласился Илай, оглядываясь. — Здесь на каждом камне блокирующая печать того же свойства, что и у тебя в груди.

— И кто это сделал?

У него на уме было только два имени. Лишь эти люди на тот момент были сильнее него в технике печатей. Его собственный учитель, которого он убил, и…

— Датэ.

Она снова вздрогнула, будто он её ударил, хотя ответ казался очевидным.

— Зачем ему так стараться ради меня?

Для кого-то очевидным, а для кого-то нет. Но он не осуждал её за то, что она до сих пор отрицала правду. Насилие даже для любой женщины — жуткая травма, которой бы она стыдилась, мечтая забыть. Для Девы? Илай предпочёл бы убеждать её в обратном, успокаивать, чем озвучивать эти уже никому не нужные выводы.

— Он старался не ради тебя, а ради себя. Твоя сущность убила бы его в процессе. Давным-давно он намекнул мне на это, но я был так взбешён, что не придал его трёпу значения. Он сказал, что сущность Девы убьёт любого мужчину, который попытается взять её силой. Обладая знаниями и силой Старца, он догадался поставить печать, прежде чем перейти к тому, ради чего туда притащился.

Хотя Илай до сих пор не понимал, как можно поставить печать на что-то скрытое, настолько интимное, отрицающее всё мужское. Очевидно, чтобы это понять, нужно освоить все существующие техники, а потом чокнуться, в конец свихнуться, стать самым большим психом на свете.

— Но ты… ты ведь не видел этого, — прошептала Дева, отводя взгляд в сторону. — Ты не можешь быть в этом уверен.

— Да, не видел. Но год спустя я увидел Датэ, а теперь смотрю на тебя, так что я абсолютно уверен, — выдал со злостью Илай, услышав в ответ совершенно обескураживающее:

— Я рада.

— Ты… Что?

— Мне нужно было точно знать, что он не тронул Чили.

— Это ещё что за… — Он осёкся. — Почему? Разве это важно теперь?..

Она подняла лицо, устремив взгляд за его спину, туда, где стояла статуя Девы.

— Ты не понимаешь. Я была испорченной всегда. Я пришла в их мир осквернённой. Тогда как Чили была истиной Девой. Лучшей из нас. — Ага, просто святой, которой необходима была такая же святая смерть, он понял. — Ей все завидовали. Она могла бы выбрать любую, но выбрала меня. И только теперь я смогла достойно её утешить. — Она прижала руки к груди, словно там невыносимо жгло. — Хорошо, что ты уверен.

Илай и не представлял, что можно так безумно ревновать к мёртвой женщине. Свои собственные слёзы, унижение и боль, Дева называла «достойным её утешением»?

— Ты так беспечна только потому, что не помнишь, что именно Датэ с тобой сделал, — проворчал Илай. — Радуйся, конечно, что твоя крошка-Чили легко отделалась, в отличие от тебя. Для неё всё закончилось давным-давно, а для тебя не закончится никогда, особенно если ты и дальше будешь страдать ерундой вместе с Дитя. Или почему, думаешь, Датэ поставил печать на сердце, а не на тело?

Её взгляд изменился, из него пропала всякая мечтательность. Думая о своей подружке, она становилась похожей на сироп — такая податливая и сладкая. Когда же речь заходила о Датэ, её взгляд метал молнии почти буквально.

— С тела печать можно срезать, — ответила она. — Его мечом, например.

— Моим мечом. — Её решительность не стоило недооценивать, поэтому Илай добавил: — Держись от него подальше.

— О, не переживай. Я не стану убивать себя, тем более твоим мечом. В конце концов, печать может снять тот, кто её поставил.

— От него ты должна держаться ещё дальше, чем от меча! — Илай выругался. — О каком ещё зверстве тебе нужно узнать, чтобы понять, что встреча с Датэ — плохая идея? Вчера ты узнала о том, что он перебил всю твою семью. Сегодня о том, что изнасиловал тебя. Этого мало? Тогда как насчёт этого: закончив с тобой, он искупался в крови твоих сестёр.

Судя по взгляду, этим он лишь сильнее её вдохновил. Даже Датэ не ждал так их встречи, как она теперь. Смотреть на неё, голую и думающую об этом ублюдке, было невыносимо. Илай ревновал, хотя ревновать к врагу — это ещё хуже, чем к мёртвой женщине.

— Поэтому он может пользоваться нашими техниками? — догадалась Дева. — Насилие, убийство, кровавые ванны… Получается, у всего этого была цель — ещё более преступная, чем все эти преступления сами по себе.

— Да, ему нет прощения, но…

— Я убью его.

— Насчёт этого тебе точно не стоит…

— Я выколю ему глаза и отрежу язык, оскверняющие наши техники, — перебила она. — А потом я скормлю его мифям. Его убьёт животное, не человек. Он перешёл грань человеческого уже давно, это подходящая для него смерть.

— Не выйдет, мифи вымерли. — Илай не стал вдаваться в подробности касательно того, что из одной такой Датэ сделал себе чёрную мантию, а из других — белые ковры.

Деве хватило секунды, чтобы придумать ему новую участь.

— Тогда я сама сожру его сердце.

Ого.

— Искупаться в его крови будет недостаточно, — продолжила она тихо. — Я поглощу его плоть, забирая обратно то, что должно принадлежать только Девам.

А ведь им запрещено есть любую живность. Каннибализм? Это всё сказало о её ненависти.

— Девочка, — позвал Илай тихо, приводя её в чувства шёпотом. — Я не считаю тебя осквернённой, но если сделаешь это, то осквернишь себя так, как Датэ бы никогда не смог.

Он задел её. Хотя и не тем, что её план пришёлся ему не по вкусу.

— Не обращайся ко мне так фривольно. Меня госпожой называет сам император.

— Я не сомневаюсь. — Лично он считает, что этот храм стал таковым, только когда она в нём появилась. Без этой женщины само понятие святости оскудело бы наполовину. В какой бы грязи Датэ её ни купал, она становилась лишь чище, тогда как самому ублюдку не очиститься от скверны, даже омывшись в крови сотни Дев. — Может, тогда назовёшь мне своё имя?

— Я не помню его, Старик.

— Моё имя ты тоже постоянно забываешь.

— Нет, хотя стоило бы, учитывая, как много куда более важных вещей я забыла.

— Но не свою крошку-Чили.

— Не говори о ней, иначе я заткну тебе рот.

Будь проклято его разыгравшееся воображение…

— Ты так рьяно её оберегаешь, что не позволяешь мужчине даже произносить её имя? — уточнил Илай.

— Я слышу, как ты произносишь её имя.

— Не так, что это становится равноценно насилию, так что успокойся.

— Но и без должного почтения.

Он подкупающе улыбнулся.

— Я не могу почитать её сильнее тебя, а твоего имени я вообще не знаю.

Похоже, он смутил её своим ответом: его очевидное желание «осквернить» её с почтением никак не вязалось. Тогда как для Илая это «осквернение» было лучшим способом своё почтение выразить. Он бы занимался этим ночью и днём, благоговейно и обстоятельно, превращая любую подворотню в святилище и каждую минуту в торжество.

— Моё имя тебе ни к чему. Ты, кажется, забыл, кого именно тут допрашивают, — сказала Дева, вытягиваясь на ложе из белых одежд, будто это могло помочь допросу. — Лучше расскажи об этой печати.