Рядом с писцом присел другой писец, через час их было уже трое на ступенях храма.

Махли с напарником по имени Ако, полным египтянином с несколько отвислым носом, стояли возле лавки с тандыром в ожидании, пока юный пекарь разогреет им принесённую Эли рыбу. Из-под сени акации они наблюдали за тем, как их товарищ, молодой меняла, справляется без них.

Вот, на ступени поднялся торговец мясом, высокий египтянин в кожаном фартуке поверх схенти, сунул парню в руки порожний мешок и папирус величиной с ладонь. Меняла засунул записку в сумку на поясе, быстрым шагом направился за угол храма. Там, в одной из пристроек, жрецы хранили подношения богам от страждущих. Что-то, как и полагается, шло на алтарь, что-то, жрецы оставляли себе, остальное – обменивалось на серебро. Фрукты, овощи и сладости: всё, что жрецы сочли ненужным, избыточным, уходило на рынок. Остатки жертвенных животных забирали мясники. Торговцы благовониями и сувенирами тоже в накладе не оставались…

Менялы вели неспешную беседу, как вдруг Махли ощутил тревогу, лёгким сквозняком проникшую в его душу. Он огляделся. Нет, его взор ни за что не зацепился, что могло бы стать причиной беспокойства. Лишь взгляд узких глаз Цафната, сына Хафрома, стража кошек в храме, немного дольше, чем обычно, задержался на нём. Ну и что с того: какую угрозу может нести ему этот худой мальчишка?

– Что-то голова разболелась. Вроде, и духота спала, – Махли с силой потёр ладонью шею.

– Освежиться тебе надо, и всё пройдёт, – оглянулся Ако на глиняную лавку пивовара, стоящую чуть в стороне от тряпичных навесов. – Сейчас, принесу.

Напарник ненадолго отлучился. Вернулся он с небольшим кувшином.

Они забрали в пекарне тарелку с рыбой, накрытую лепёшкой, у торговца зеленью заняли немного сельдерея и укропа, уселись на земле в тени высокого шатра брадобрея.

Махли с удовольствием поедал рыбу и запивал её пивом, изредка бросая взор на пятачок возле храма. На ступени поднялся торговец сладостями, заозирался…

– Не дадут спокойно поесть, – забурчал напарник Махли. – Посиди, скоро вернусь, – он тяжело поднялся и, вытирая руки о набедренную повязку, направился к храму.

Внимательно выслушав полного продавца, он, как и молодой меняла, утвердительно кивнув, исчез за углом.

Тем временем вернулся молодой меняла, согнувшись в три погибели под тяжестью груза на спине. Торговец мясом подхватил мешок на руки, прижимая его к животу, засеменил в сторону своей лавки.

Махли в задумчивости жевал рыбу, изредка выплёвывая косточки. Ему вспомнилась сегодняшняя встреча с Потифаром.

«Надо же: перепутать моего племянника с давно умершим мальчиком, совсем из ума выжил старик, – качнул головой Махли. – Хотя постой, какой он старик? Ему не больше сорока… Надо же, что горе с человеком сотворило? А я ведь помню Потифара, когда они вместе с беременной Эрте только-только прибыли в город».

Махли вспомнил те события, как будто они были вчера.

Потифар, невысокий стройный мужчина, часто наведывался в свой строящийся дом посмотреть, как продвигаются дела.

Однажды он заявился на стройку со своей женой – красивой египтянкой. Эрте уже вот-вот должна была родить. И Потифар решил порадовать жену, показать ей их будущее жилище. Он очень бережно поддерживал Эрте под локоть и с радостью показывал ей почти достроенный дом.

Но тут его отвлекли, и он на минуту оставил жену. Ей было тяжело стоять, и она решила отойти в тенёчек. И запнулась о камень.

Упала она неудачно – на живот.

Поднялся переполох.

Бригадир послал подмастерье за врачом, но тот уехал из города.

Женщине становилось всё хуже. Было понятно: начались роды. И некому было помочь ей.

Махли пожалел женщину, и сказал Патифару, что его бабка Хенех считается в деревне лучшей травницей и повитухой.

Потифар сначала с сомнением отнёсся к словам хабиру, обещал подумать, но глядя, как страдает жена, кивнул на арбу строителей:

– Вези свою бабку!

Ну, Махли и привёз.

Со двора роскошного особняка наместника фараона, где Патифар с женой жили, пока строился их дом, через широкий оконный проём Махли видел, как в просторном помещении его бабка Хенех – живая сухонькая старушка с подслеповатыми небольшими глазами, помогла жене Потифара встать коленями на глиняные кирпичи, испещрённые заклинаниями. Две женщины в светлых накидках держали Эрте за руки.

Запах благовоний доносился на улицу, как и голос Хенех, читающей заговор.

Вдруг Эрте не просто закричала – зарычала! Бабка засуетилась. И тут раздался детский крик.

Махли разулыбался от счастья, как будто это его ребёнок родился. Но потом засмущался и пошёл поправлять сбрую мула.

Потифар на радостях подарил Хенех мешочек серебра, отрезы тканей и ещё много чего.

После, при посещении строящегося дома Потифар почему-то именно с ним, с единственным хабиру в их артели, советовался: где лучше поместить спальню, служебные помещения, кухню, в каком месте прорыть канал, через который будет поступать вода на участок, где раздобыть саженцы для будущего сада. Начальник Махли, длиннорукий коренастый египтянин по имени Джед-Амен-иуф-анх, поначалу ревниво относился к такому положению дел, но со временем – обвык. Увидев Потифара, приближающегося к дому, предупреждал: «Махли! Твой идёт, иди, встречай!» И, улыбается во весь рот…

Когда, со стройкой было покончено, и пришла пора расставаться, Потифар отвёл Махли в пустую, ещё без мебели, комнату, достал из сумки на плече тряпичный свёрток и протянул ему со словами:

– Подарок тебе за сына.

Махли бережно развернул тряпицу и чуть было не задохнулся от счастья: перед его взором предстал кинжал с бронзовым клинком с обоюдоострой заточкой, рукоять была наборной из чёрного дерева, с навершия на Махли взирало око Гора из эмали со зрачком из лазурита.

Жаль, никто не видит, какой красотой обладает Махли – никому, кроме стражников, не позволено носить оружие по городу. За все эти годы только семья брата и видела его кинжал. Так и лежит он в его жилище на самом дне комода. Достанет его Махли, протрёт тряпочкой, полюбуется, и обратно – в комод, от посторонних глаз подальше.

Со временем Потифар дослужился до должности главного судьи, стал уважаемым человеком в городе. Но и тогда он не забыл о Махли, помог ему устроиться в храм менялой. Как и его напарники, Махли теперь получал из рук жреца-уаба14 долю за совершённую им работу.

Потом случилась – чума. Единственный сын Потифара Какемур, которому на тот момент было тринадцать лет, заразился страшной болезнью и умер.

Сказать: Потифар страдал – ничего не сказать. Потифар чуть с ума не сошёл от горя. Лишь любовь и забота его жены не дали ему окончательно потерять рассудок.

С тех пор судья сильно сдал. Вот и сегодня, ни с того ни с сего, объявил, что Эли – его сын.

«Голова болит от всех этих переживаний, – потёр виски Махли. – Пойду-ка я домой, отлежусь…»

К удивлению, Махли, дверь в его жилище была не заперта. Через узкую щель тусклый свет проникал в общий коридор.

Он сунул руку в сумку на поясе: ключ на месте.

«Говорил, замок надёжный, а на деле оказалось…» – недобрым словом вспомнил Махли египтянина, продавшего ему запор.

Махли ещё чуть приоткрыл дверь, просунул голову в щель.

Два подростка стояли на коленях перед комодом у изголовья топчана, спиной к двери, и тихо перешёптывались. Увлечённые содержимым плетёного короба, они не заметили возвращения хозяина жилища. Тот, что был повыше, выудил со дна ящика свёрток. Раздался восторженный вскрик, когда перед их взором предстал кинжал. Бирюзовое око Гора смотрело на них с навершия, бронзовое лезвие тускло блестело в сумрачном свете, проникающем в комнату через проём под самым потолком.

Желая рассмотреть добычу, нескладный паренёк с маленькой головой встал с места, поднял кинжал к свету.