Это был Цафнат, сын стража кошек.

До ушей Махли долетали слухи, что сын Хафрома нечист на руку. «Ну и что с того, – рассуждал Махли, – каждый зарабатывает на жизнь, как может».

Так рассуждал он ровно до того момента, пока сам не оказался жертвой.

Волна возмущения захлестнула его грудь: «Ах, ты, пакостник! Всё время улыбается при встрече, здоровается, а на уме-то у него, оказывается, вот что!»

В один прыжок Махли оказался рядом с воришкой, схватил его за ухо. Другой рукой он попытался дотянуться до подельника Цафната, совсем юного подростка. Но тот юркнул под его руку, стремглав выскочил в коридор. Дверь, распахнувшись, с грохотом ударилась о стену…

Внезапная боль в подреберье заставила Махли сложиться пополам. Он недоуменно посмотрел на свои руки, зажимающие рану: кровь струилась тонкими ручейками сквозь пальцы.

Подняв глаза, он увидел Цафната, с ужасом наблюдавшего за ним.

В голове Махли зашумело, ноги вдруг стали непослушными. Он опустился на пол. Не удержался, завалился на спину.

Меняла больше не чувствовал своего тела. Мысли наплывали друг на друга, путались: «Сейчас придёт Мерит, а у меня – беспорядок. Сын Хафрома зачем здесь? Надо его прогнать».

Он начал задыхаться, широко открыл рот в попытке заглотить побольше воздуха, всё тело его напряглось, руки и ноги судорожно вытянулись.

Внезапно перед Махли предстал человек с головой шакала.

«Анубис, – понял меняла. – Сейчас он подхватит мою душу и полетит в Дуат, подземное царство Осириса15, дабы в судный час положить на чашу весов богини справедливости Маат. Неужели, египтяне всё же приняли меня за своего, раз допускают хабиру в свой загробный мир?» – уже перед самым погружением в небытие счастливо улыбнулся Махли.

Шуну отнёс бычью шкуру на другой конец деревни, в мастерскую кожевников. Старший мастер согласился её выделать, но с уговором: половину кожи оставляет себе.

«Половину, так половину. Главное, чтобы мне на кнут хватило. Самому заняться шкурой – затратно. Воду – надо? Надо. А чтобы её натаскать, осёл нужен. Хорошо ещё, если осёл при бурдюках будет. Если, нет – опять к кому-то идти, кланяться. Соль нужна для рассола. И немало. Рыбу тогда нечем будет солить. И на еду не останется. Потом шкуру надо будет мездрить, обезжиривать, жировать. Нет уж, каждый должен заниматься своим делом!»

Шуну мог рассчитаться и серебром, что принёс сын, тогда вся кожа осталась бы у него. Но пока неизвестно, каким путём серебро попало в руки Эли, никто не должен знать об этой странной истории.

Шуну возвращался от кожевника домой, а в голове свербела одна мысль: «Правду ли Эли сказал, или – соврал? Какой глупец всучил моему сыну серебро? За что?! Если это – правда, брат чем думал, когда отпускал детей одних, с кучей серебра в корзине?! Не мог Махли так поступить! Или мог? Голова кругом. Пока с братом не увижусь – не будет моей душе покоя!»

Ещё издалека Шуну услышал тонкий голос, похожий на плач ребёнка. Не узнать Кеби мать Горуса было трудно.

Египтянка, невысокая женщина средних лет, в длинном платье, с платком на плечах, стояла посреди двора и что-то рассказывала Кара. Горус и Эли стояли подле. Завидев хозяина дома, египтянка замолкла, суетливо накинула платок с плеч на голову.

Кара дождалась, пока Шуну подойдёт к ним, протянула ему горсть рубленых пластин на ладони.

– Вот, у Горуса было. Говорит, Эли подарил, – с беспокойством смотрела Кара в глаза мужу.

– Это так? – Шуну строго уставился на сына.

Эли не смутил суровый взгляд.

– У Горуса нет отца. Кто ему поможет?

Шуну увидел упрямую складку у сына на переносице и подумал: «А может, всё правда? Может, действительно ему серебро подарили? Мало ли что в жизни случается? А Эли прямо смотрит, глаз не отводит…»

И махнул рукой:

– Ладно, Кеби, оставь серебро себе. Горус, надеюсь, не забудет доброту моего сына, выручит, если что… – положил он руку на голову Эли.

От понимания того, что серебро у них остаётся, Кеби радостно заулыбалась. Её маленькое морщинистое лицо, похожее на обезьянью мордашку, засветилось от счастья.

– А я испугалась, – затараторила египтянка, взяв Горуса за руку. – Думала, мой охламон стащил где-то.

Горус возмущённо заворчал:

– Чего сразу стащил?!

Когда они ушли, Шуну всё-таки дал подзатыльник сыну. Не сильно, скорее – для острастки.

– В следующий раз у меня разрешение спрашивай, прежде чем что-либо раздавать, понял?

– Понял, – буркнул в ответ Эли.

Глава 3

Зэев с несколькими мальчишками стоял во дворе своего жилища, наблюдал за тем, как на соседнем дворе отец Эли привечал гостя. Это он, Зэев, и его товарищи, сопроводили знатного господина в богатом одеянии и его слугу к соседям. Египтянин так и спросил, застав их компанию за игрой: «Где живёт мальчик по имени Эли, у которого дядя Махли жил в городе?»

Дядя Шуну низко кланялся знатному гостю, каждый раз, при поклоне, трогая за край его одежды. Во имя бога Амона-Ра просил прощения у египтянина за свою бороду: не до неё было, болел сильно, чуть живой остался. Если господин велит, он тут-же отрежет её самым тупым ножом, что найдётся в деревне, чтобы впредь неповадно было. Нет?! Не надо?! Ну и хорошо, как только господин покинет его жилище, он не мешкая, сбреет бороду. Амон-Ра тому свидетель. А пока, пусть господин простит его за бедность, за то, что ради гостеприимства вынужден пригласить столь высокого гостя в своё жалкое жилище. За то, что ему, бедному хабиру, придётся потчевать дорогого гостя простой пищей, тем, что Амон-Ра послал ему за его честный и тяжёлый труд.

Тётя Кара, Агарон и Гила всё это время стояли, сгрудившись у входа в дом, низко склонив в почтении головы.

Гость, невысокий египтянин в длинной прямой тунике, в кожаных сандалиях, с широкими золотыми браслетами на запястьях и щиколотках, чуть склонив голову, слушал приветственную речь хозяина жилища.

Дождавшись, когда дядя Шуну закончит рассыпать перед ним восхваления, он велел хозяину не возносить его столь высоко, напомнив, что на суде у Осириса они все будут равны.

Наклонился, чтобы отогнуть край холщовой ткани на большой корзине у ног.

Мальчишки чуть изгородь не свалили, пытаясь разглядеть что там?

Египтянин велел слуге внести в дом корзину. По тому, с каким трудом тот поднял её, было видно: подарков – много.

Вскоре двор соседей опустел. Но, ненадолго. Из жилища выбежал Агарон.

– Кто-нибудь, сбегайте в мастерскую кожевников, позовите Эли домой, – оглядел Агарон взволнованными глазами мальчишек.

Двоих как ветром сдуло.

Агарон вернулся к себе.

Переулок начал быстро заполняться людьми. Самые любопытные из них негромко окликали мальчишек, требуя рассказать о случившемся. Но, не добившись внятного ответа, сами строили догадки.

Наконец, Эли в сопровождении уже не двух, гораздо больше, мальчишек, появился в начале переулка. Он недоуменно крутил головой. Казалось, все жители деревни собралась на крохотном пятачке перед его домом.

Гила выбежала во двор. По её заплаканным глазам было видно, что она чем-то расстроена. Но, завидев брата, она широко заулыбалась, замахала ему руками:

– Эли, братик, быстрей иди домой!

Прошло немало времени, когда они вновь вышли во двор: египтянин, его слуга, и вся семья Эли.

Совершенно не обращая внимания на многочисленную толпу зевак, они тепло попрощались у калитки, словно были знакомы тысячу лет.

Вельможа погладил Эли по лысой голове, и со счастливой улыбкой на загорелом лице широко зашагал по переулку. Слуга – за ним.

Семья Эли, живо переговариваясь, поспешила обратно в дом.

– Эли, иди сюда! – Зэев замахал руками, пока друг вслед за своими не скрылся внутри.

– Эли, Эли, иди сюда! – закричали мальчишки наперебой.

Уж очень им всем хотелось из первых уст узнать, с какой целью столь знатный господин посетил их деревню.