– Зэев!

– Он плавать не умеет! – раздался чей-то испуганный голос.

Мальчишки попрыгали в воду…

Шуну сидел, вытянув ноги, на плетённом из тростника коврике. Голова его была покрыта льняным платком, на поясе – набедренная повязка серого цвета, какой обретает вещь из-за долгой носки. Уперев иссиня-чёрную бороду в волосатую грудь, он жилистыми руками перебирал части бича, с тоской смотрел на расплетённые косички, изготовленные из тонкой козлиной кожи. В местах соединения кожа вытянулась, истончилась, кое-где и вовсе истлела, пришла в негодность. От бахромы на конце хлыстика не осталось и следа. Кнутовище тоже требовало ремонта: отверстие для ремешка-наручника треснуло, грозило расщепить рукоять пополам.

«Мда-а, из козлиной кожи хорошо сумки шить, кошельки да передники. А на кнут надо – толстую и широкую, – потеребил мочку уха Шуну. – Чтобы не из лоскутков кроить полоски, а из цельного куска. Бычья шкура – самое то».

Шуну посидел, повспоминал, кто из поселенцев в последнее время колол скотину.

«Нет таких, – с сожалением покачал он головой. – В город надо идти, к брату. Махли как-никак менялой при храме работает, наверняка, достанет».

За низкой, по пояс высотой, тростниковой изгородью, разделяющей двор от переулка, пробежали трое мальчишек лет шести-семи, с криками: «Тётя Либа, тётя Либа!» – скрылись у соседки в хижине. Гонцы что-то наперебой затараторили, из их гвалта Шуну различил лишь несколько слов: река, Зэев, Горус. Раздался женский вскрик, звук треснувшей глиняной посуды.

Во двор жилища выскочила соседка и, на ходу покрывая голову платком, устремилась к переулку.

– Что случилось, Либа?! – с места крикнул Шуну.

Соседка остановилась, растерянно переминаясь с ноги на ногу. Руки её нервно теребили край платка.

– Представляешь, Горус моего сыночка спас! – всплеснула женщина руками. На её лице отразились и радость, и испуг одновременно. – Мальчишки сказали: еле откачали моего… – дрогнул её голос.

Женщина заплакала, закрыв лицо ладонями.

– За что? За что боги наказывают меня?! – запричитала она. – Бедный мой мальчик! Сколько бед на его несчастную голову…

Шуну уже хотел было отложить в сторону своё занятие, как из жилища выбежала его жена Кара, бросилась к подруге.

– Либа, что случилось?! Дорогая, что с тобой?! – приобняла она соседку за плечи.

Так, обнявшись, они направились к жилищу соседки.

«Что у женщин за натура такая, радоваться надо – пацан живой остался, а они…» – покачал головой Шуну.

Его взгляд упал на разобранный кнут.

Он задумчиво огладил бороду.

«В город идти надо, да бороду сбривать жалко: вон она, какая длинная и густая выросла! Если египтяне увидят меня в таком виде – несдобровать: вместе с бородой можно и головы лишиться. Скажут ещё, что подражаю фараону…»

Шуну, не вставая с места, дотянулся до корзины у стены жилища, сгрёб в неё части бича, сел, скрестив ноги.

«Куда, интересно, дочка подевалась? Вроде, недавно тут крутилась».

– Гила!

«Нет её. Наверное, у подружек. Гилу не пошлёшь в город: кто матери будет помогать? Агарон утром рыбы принёс, сейчас отсыпается. Вечером опять пойдёт, пока половодье, запасаться рыбой надо. Улов хороший! Надо почистить да засолить. Работы для Кары с Гилой – на весь день. Остаётся – Эли. Точно, как я сразу не сообразил! – хлопнул себя по коленям Шуну. – Горус, товарищ его, чем не помощник, вон какой здоровый! Пусть вместе и идут!»

Довольный, Шуну заозирался: с кем бы поделиться радостью от решения проблемы.

«Интересно, Эли тоже на речку бегал? Ну, я ему всыплю, когда придёт. Нет, надо просто поговорить с ним, как с взрослым, объяснить, что детство кончается, пора за ум взяться. Почти на каждом занятии ему учитель делает замечания, недавно при встрече Шамма пожаловался: мечтает наш Эли много на уроках. Есть в кого: в брата моего старшего, Шамея. Тот тоже много мечтал, пока в одну ночь ему не пришлось убегать из Египта…»

Громкое хрюканье раздалось из хлева.

Шуну не спеша поднялся, направился на кухню. Взял большой глиняный горшок, куда жена складывала отходы – внутренности и остатки рыбы, и понёс в хлев, находившийся напротив кухни через коридор.

Вылив корм в корыто, Шуну некоторое время наблюдал за тем, как две свиньи и с десяток поросят поглощают пищу.

«Быстро поросята вес набирают, одного уже можно заколоть и зажарить, – мечтательно улыбнулся он. – Надоело на одной полбе сидеть».

Шуну в сопровождении суетливых кур вернулся во двор, снял с плоской крыши жилища, покрытой соломой, невыделанную козью шкуру, бросил у стены, сел.

Какая-то мысль вертелась у него в голове, какая – не мог вспомнить.

Взгляд Шуну упал на корзину с кнутом.

«Ах, да! Эли – мечтатель. Такой-же, как Шамей».

Шуну прижался спиной к неровно оштукатуренной стене, закрыв глаза, погрузился в воспоминания…

Фараон Аменхетеп IV в одночасье сменил своё имя на Эхнатон, и объявил о единобожии. То ли голову ему напекло в тот момент, то ли ещё чего, неведомо никому. Фараон воздвиг грандиозный храм богу Атону, якобы, единственному творцу вселенной.

Для всех это был удар, в первую очередь, для жрецов прежних богов!

Лишившись поддержки, храмы начали приходить в упадок, некоторые и вовсе закрылись.

Шамей всей душой прикипел к новой вере, не раз посещал храм Атона, чтобы послушать проповедь из уст самого Эхнатона, наместника Единого бога.

Он пытался и соплеменникам привить любовь к единобожию, но наткнулся на стену непонимания с их стороны.

Всё закончилось со смертью Эхнатона: его зять, воссев на трон, восстановил почитание Амона и иже с ними. Начались гонения на бывших сторонников единобожия, в числе коих оказался и Шамей.

Так и вышло, что Шамей сложил нехитрый скарб в узел, и дождавшись, когда очередной караван отправится на восток, ушёл вместе с ним.

Лёгкая поступь Кары прервала воспоминания Шуну. В руках у неё он увидел большую глиняную кружку.

– Либа угостила вином, – протянула она кружку ему.

– Ты, смотри-ка, из граната! Где она его раздобыла?! – вдохнул Шуну терпкий аромат, прежде чем припасть губами к вину.

– Говорит, для особого случая берегла. Сегодня – тот самый случай.

– Эхе-хе, бедовый пацан у неё растёт, – вытер губы ладонью Шуну. – В отца. Недавно приковылял к нам во двор с куском козлиной кожи, с Эли склонились над ней, что-то высматривают. Дай, думаю, и я погляжу. И что ты думаешь, это было?! Карта! Самая настоящая карта! Отец ему когда-то рассказывал о Ханаане, а этот хромоножка потом по памяти углём на коже нарисовал: где он находится. Горы, пустыни! И дорожка – как пройти туда. Красиво получилось у него, ничего не скажешь, – заулыбался Шуну. Опомнившись, он напустил на себя серьёзный вид. – Я спросил у него – зачем ему карта, а он мне отвечает, мол, когда он и наш Эли вырастут, по этой карте они выведут всех хабиру в Ханаан! Представляешь?! Я ему велел спрятать её от греха подальше и никому больше не показывать. А ещё лучше – сжечь.

Кара понимающе улыбнулась.

– А ты почему не пьёшь? – Шуну протянул ей кружку.

– Мы с Либа уже попробовали, хватит. Дети скоро придут, голодные, – добавила она, переступая порог.

«Повезло мне с женой: спокойная, заботливая, работящая, – думал Шуну, потягивая вино. – Гила и Эли лицом в неё пошли: глаза серые, прямой нос. Агарон – моя копия: нос с горбинкой, губы тонкие. И характером дети отличаются: старший больше молчит, а Эли с Гилой как начнут языками чесать – не остановишь. Разные у нас дети, словно, не одна женщина их родила. Другой, на моём месте, засомневался бы в верности жены, но только не я! А чего мне сомневаться, когда прямо под боком живой пример: Шамей и я – одно лицо, Махли, средний брат – совершенно по-другому выглядит. Как-то в детстве он глаза сурьмой подвёл, на шею чей-то ускх10 нацепил – вылитый египтянин! Оттого Махли и в городе смог обосноваться, что египтяне его за своего принимают. Всегда при деле, сам не бедствует, и нам помогает. Жалко, родители рано умерли, что мои, что Кара, не видят, каких Махли высот достиг. Забрала чума с собой много стариков в нашей деревне. Да и не только стариков… Мда-а, вроде, недавно буйствовала эта зараза, а гляди-ж ты, уже лет десять минуло. Эли тогда только родился…»