Софья с Иоанном были обвенчаны во временной деревянной церкви, которая была поставлена над алтарем внутри строящегося кафедрального храма Успения Богородицы. Судя по описаниям, венчание прошло тихо и скромно. И это понятно: шёл траур по недавно усопшему великокняжескому брату Юрию.
Неизвестно, откуда взял свои сведения о бракосочетании «независимый» летописец, но совсем по-другому, более обстоятельно, описывает процесс обручения и венчания Иоанна и Софьи свидетель события, автор Московского летописного свода. Он утверждает, что венчал Иоанна с Софьей не протопоп коломенский, а сам митрополит:
«И по сем внидоша в град ноября 12 в день четверток. Митрополит же сам вшед в церковь и възложи ризы на ся и знамена царевну крестом и прочих с нею христиан и отпусти ея из церкви, и поидоша с нею к великой княгине Марье. И князь великы Иван тогда обручав ту царевну по обычаю, яко же достоит государьству их, и поидоша ко церкве на литургию. Митрополит же Филипп служил того дне обедню в церкви пречистыа Успениа в деревянои, иже бе поставлена в новоначалном храме пресвятыа Богородица, и отслужив обедню венчал благоверного великого князя Ивана Васильевича всеа Руси со православною царевною Софьею со дщерью Фоминою деспота Аморейского; а сын той Фома царя Мануила Цареградского, брат же царя Ивана Калоана и Дмитреа и Констянтина. Бе же на венчании их мати великого князя великаа княгини Марья и сын его и братиа его, благоверный князь Андреи и Борис и Андреи, со всеми прочими князи и бояры своими, и множество народа, и тот посол Римскы Антонеи лягатос со своими Римляны».30
Освобождение венецианского посла Тревизана. Почти все летописи упоминают о том, что после возвращения из Рима сват великокняжеский Джьан Баттиста делла Вольпе (Иван Фрязин) был схвачен и «ограблен». Они же частично объясняют причину его «поимания». Свата наказали, в первую очередь, за то, что скрыл от Иоанна цель приезда посла Тревизана и тайно отправил его в Большую Орду. А заодно и за все остальные «грехи»: что обманул москвичей, приняв на Руси православие, а в Рим явился католиком и активным сторонником унии, что «провёл» и самого папу римского, убедив того, что Москва готова принять унию.
Однако напомню, Вольпе недолго пробыл в «поимании»: вскоре мы видим его в числе крупных заимодавцев нескольких князей, в том числе и Андрея Меньшого Вологодского.
О дальнейшей судьбе венецианского посла Тревизана также известно из летописей.
«Тогда не было известий у венецианского князя, дошел его посол до Орды или нет. Тогда великий князь послал к нему в Венецию Фрязинова брата31, упрекая его: «Почему ты так поступил, нанеся мне бесчестье, через мою землю тайно послал посла, меня не предупредив». Брат Фрязинов Антон поехал и сказал ему все, что посол его сидит, пойманный, в тюрьме. Тот князь с Антоном передал великому князю просьбу прекратить вражду, а посла отпустить в Орду. «А если будет нужно что на снаряжение, то дай ему, а я сам заплачу», – сказал он. Тогда великий князь после разговора с Антоном посла отпустил, а с ним переводчика и дьяка, и семьдесят рублей дал ему, а сказал семьсот, и послал все получить. И дошел этот посол до Орды, звал царя в поход, а тот ничего не обещал и приказал татарам проводить посла к морю».32
Некоторые российские историки охотно повторяют эту басню «независимого» летописца о, якобы, обмане Иоанна, делают выводы о его жадности. О том, что эта басня – враньё, говорят несколько фактов.
Во-первых, ни один из сохранившихся в венецианском архиве документов, касающихся Тревизана, а их немало, не говорит о том, чтобы Иоанн потребовал с города какие-то деньги за содержание их посла. А отчет о столь значительной сумме и источниках её получения непременно бы обсуждался на сенате и сохранился в протоколах. Историк и иезуит конца XIX века Павел Осипович Пирлинг, работавший в архивах Италии над книгами о России времени Иоанна III, уверенно пишет: «Тревизан не только был освобожден от оков и возстановлен в своих правах, но и получил подарок в сумме 70 рублей».33
То есть Иоанн не только не потребовал с Венеции каких-либо денег, но и, потратившись на содержание и снаряжение их посла, ещё и сделал ему подарок – 70 рублей – а это, по тем временам, значительные деньги!
Во-вторых, надо иметь в виду, что сумма в 700 московских рублей конца XV века – это около 60 кг (шестидесяти килограммов!) серебра. И государь не мог потребовать столько денег даже за трёхлетнее содержание посла – с 10 сентября 1471 года по 19 августа 1474, даже учитывая то, что он обеспечил его всем необходимым для достойной поездки в Орду, дав ему людей, коней, снабдив подарками для хана и его окружения, без которых в Большую Орду нельзя было являться: «а подмогши его всем, и людьмии коньми и поминкы».
Образ жадного государя никак не вяжется с отношением Иоанна к венецианскому же послу Контарини, который несколько позже также попал в Москву из Большой Орды, как говорится, босый и голый, ограбленный, да еще и в больших долгах: его выкупили из татарского плена русские и татарские купцы. Иоанн заплатил все долги посла, одел – обул, содержал почти полгода, одарил шубами и мехами и за свой счёт отправил домой, не ожидая никакой выгоды, не требуя возвращения затраченных средств. И не кто-то «независимый», а сам Контарини описал всё это в своей книге «Путешествие в Персию».
Да и все прочие послы, включая европейских и многочисленных татарских, брались в Москве на содержание великим князем, их вместе со слугами месяцами бесплатно кормили, возили по стране и до границы, обеспечивали всем необходимым. Послы получали также и ценные подарки: дорогие шубы, меха, серебряные кубки и прочее. Надо заметить, это не было принято в других государствах. Например, воевода Стефан Волошский, насильно задержав у себя русских послов с мастерами почти на два года, затребовал за их содержание с Иоанна более ста тысяч «денег оттоманских». Об этом сообщил ему крымский хан Менгли-Гирей: «<…> ино за ними сто тысячь, и семь тысяч и шесть сот и сорок и четыре денги отаманские учинилися; и от воеводины речи догадалися есмя, те денги сполна в руки не взяв, не отпустит ему, молвя, нам грамоту прислал».34
Конечно же, Стефан эти деньги получил от Иоанна. Так что запись «независимого» летописца об обмане Иоанна – ни что иное, как обычная сплетня, которую почему-то, не утруждая себя исследованием, охотно повторяют некоторые современные историки.
Год 1473
Пожар в Москве. Смерть митрополита Филиппа
В средневековой Москве пожар был частым явлением. Случалось, чуть ли не целиком выгорали и сам город, и посад. Митрополит Филипп, у которого апрельский пожар 1473 года спалил весь двор и большую часть припасенного для строительства нового кафедрального храма материала, воспринял его, как наказание Божие за грехи. И не смог пережить этого потрясения.
Подробно и красочно описывает пожар и смерть митрополита свидетель, московский летописец. Обратим внимание, что Иоанн снова сам участвовал в тушении весьма опасного пожара, причём летописец считает лишь его заслугой то, что смогли отстоять, спасти великокняжеские хоромы:
«О пожаре. Тое же весны апреля 4 день в неделю 5-ю поста, еже глаголется похвалнаа, в 4 час нощи загореся внутри города на Москве у церкви Рожества святыа Богородица близ, иже имат предел Въскресение Лазарево, и погоре много дворов, и митрополичь двор згоре и княже Борисов двор Васильевича, по Богоявление Троицьское, да по житиици городскые, и дворець житничиои великого князя згорел, а Большей двор его едва силою отняша, поне же бо сам князь велицы был тогда в городе, да по каменои погреб горело, что на княже Михайловиче дворе Андреевича в стене городнои, и церкви Рожества пречистые кровля огоре, тако же и градънаа кровля и приправа вся городнаа, и что было колко дворов близ того по житничнои двор городнои выгоре. Исходящее же уже последнему часу нощи, а огню уимающуся митрополиту же Филиппу из загородиа пришедшу же ко церкви Пречистые, поне же бо от пожара того вышел бе из града в манастырь святого Николы Старого, и въшед в церковь Пречистые и нача молебен пети со многими слезами у гроба чюдотворца Петра. Тогда же в то время прииде ту и сам князь велики и виде его плачющася и начат глаголати ему: «отче господине, не скорби так богу изволившу, а что двор твои погорел, аз ти колико хочешь хором дам, или кои запас погорел, то все у меня емли».35 Мня бо его о том плачущася, а он по многом плачи начат изнемогати телом, почат бо слабети рука ему, тако же и нога, а князю великому ту же сущу. Митрополит же начат глаголати ему: «сыну, богу так изволившу о мне, отпусти мя в манастырь». Князь же велики не попусти воле его быти, отъити где за град в далнии манастырь, но отвезоша его в близ ту сущии манастырь к Богоявлению на Троицкои двор, и яко отвезоша его тамо, он же в той час посла по отца своего духовного и святых тайн причастися, и маслом повеле свящатися. Князю же великому глаголаше и приказываше толко о едином что бы церковь совършена была, тогда бо бяше еще возделано ея до болшего поаса до половины, иде же киоты святым начаты делати на всею трех стенах. По сем же начат о том же деле церковном приказывати Володимеру Григорьевичю и сыну его Ивану Голове36 и то им приказываше, иже уготовлено бе у него на съвръшение церкви, но токмо попецетеся, а то готово есть, тако же и прочим приставником церкве тоя все о том не умолкаа глаголаше, и о людех, их же искупил бе на то дело церковное, приказывал отпустити их по животе своем. Всем же приходящим к нему, князем и княгиням и бояром и священником и всему православному хритианьству, подал мир и благословение и прощение и конечное целование, а сам тако же у всех прощениа прося. И тако день той преиде, еже есть в 5 апреля, нощи же тоя первому часу исходящу отъиде к богу. Мнози же о сем глаголаху, яко видение виде в церкви. По преставлении же его обретошася под свиткою на теле его великы чепи железны, иже и ныне зримы суть на гробе его, а преже того ниже духовнику его, ни келеинику никако же ведомы были, ни иному кому».37
