В любом случае, если вернуться к реальности, Питер пока ничего не предпринимал. Хищники всегда выжидают, перед тем напасть на жертву. Жертвой, правда, Элевен он не считал — но выжидать все равно нужно. Удобный момент изменит все, вернет их отношения в привычное русло, — а пока он будет постепенно надламывать плотину своими мягкими улыбками и добрыми словами.
***
— Знаешь, Элевен, это выглядит так, как будто…
— Шах и мат, — девочка горделиво объявляет. Питер слышит ее голос впервые за долгое время.
Сейчас она готова лопнуть от высокомерия и торжественности — ее первая в жизни победа в шахматах. Ее первое чувство, что чего-то она и стоит.
Питер косо улыбается. Честно говоря, он не ожидал, что она сможет выиграть его хотя бы раз за жизнь.
Тем не менее, он чертовски горд за Эл. И пусть это немного сказывается на его самооценке: подумать только, его обыграл ребенок. Стареет, видимо.
— Браво, Элевен, — он, закрепляя свои словами, совершает один хлопок в ладоши и откидывается на спинку стула. Прикрывает глаза. — Сейчас ты заслуживаешь всех мировых похвал.
Девочка краснеет: Питер единственный и первый человек, который от чистого сердца за нее радуется. Ей нравится — в груди словно распускаются яркие желто-розовые цветы-тюльпаны, о которых санитар ей однажды рассказал.
Элевен улыбается так ярко и выразительно, по-настоящему, — ни одна искусственная улыбка Питера с этим не сравнится.
Улыбается второй раз, за все время, что провела в лаборатории.
И первый раз за жизнь ощущает откровенно, что счастлива.
А потом начинаются испытания Папы. И Элевен спускает с небес на землю.
Безусловный, полнейший провал. Крах.
Испытание с лампочками — самое простое, которое вообще можно придумать. Это базовый уровень, и эту задачку может частично выполнить даже самый маленький в их группе. В общем, это могут все, кроме Элевен. Ничего нового в этом не было — у Эл никогда не получалось. Она вообще в какой-то момент жизни была уверена, что попала в лабораторию по ошибке, и нет у нее никаких сверхъестественных сил. Но Папа убеждал ее в обратном, и она продолжала безуспешно пытаться; Питер учил ее не сдаваться, не смотря ни на что. Правда, говорил он про шахматы, но Элевен все равно умудрилась подвязать его мысль к другой теме. Вряд ли он будет возражать.
Однако, сегодня Папа был особенно строг и немного раздражен. Вместе с ним были какие-то другие люди: важные, все, как один, в холенных костюмах, прилизанные и приятно пахнущие. В руках они держали то ли блокноты, то ли папки-планшеты и крайне внимательно наблюдали за подопытными, пока Бреннер что-то объяснял и рассказывал.
Когда пришла очередь Эл, она, как обычно, не справилась. Вообще. Может у нее и были шансы — во-первых, после своего выигрыша в шахматах, ее воодушевление были таким ощутимым, что до него, кажется, можно было дотянуться руками. Во-вторых, она уже была достаточно взрослой, и ей правда-правда хотелось порадовать Папу. Показать ему, что она заслуживает его любви. Но чересчур тщательные взгляды незнакомцев и других детей потушили весь ее запал и желание. Когда она была младше, она не слишком обращала на такое внимание — может, возраст изменил ее, а может Питер. Не важно, в любом случае, она натурально опозорилась. Такое еще можно было стерпеть: ей не в первой. Но доктор Бреннер, ее любимый Папа, самый близкий человек, сделал то, что стерпеть вообще бы никто не смог.
— Элевен, ты совершенно никчемна.
Доктор выпаливает злостно, не подумав. И сразу, одумавшись, зовет следующего подопытного для испытания, прогоняя Эл обратно в строй.
Он не извиняется, и как будто мгновенно забывает сказанное. Словно ему все равно, как это скажется на будущем.
Сумрачные наблюдатели на реплику закрывают глаза. А вот Элевен, остолбеневшая и опозоренная — нет.
В ряду, возле нее слышны насмешки. Злые дети издеваются, нашептывают ей в уши саркастично: «никчемная, бесполезная», «мусор и ничтожество», «бедняжка Элевен, только не заплачь». В этот раз она не может такое игнорировать — и девочке так плохо, что она боится умереть от сердечной боли прямо здесь, в этом строю. Слезы она пока сдерживает — иначе будет еще хуже.
Утопая в собственной печали, Элевен совсем забывает про Питера, также присутствовавшего в комнате. Может если бы они встретились глазами, и он бы подарил ей сочувственную улыбку — стало бы проще, но Эл даже не думает о такой возможности. Ее разбили, как хрустальную вазу; первое в ее жизни предательство со стороны близкого, единственного близкого человека — Папы.
Питер же наблюдает тщательно — обычно ему не слишком интересно, что происходит во время испытаний, и он старается не нервировать Бреннера лишний раз сосредоточенными взглядами на его воспитанников. Исключение, конечно, Элевен. Сначала, еще давно, он наблюдал за ней прямо и не скрываясь, а потом, когда его внимание стал замечать Бреннер, он начал прятать свое любопытство. Но этот момент, это испытание — особенное. Питер не ждал (хотя надеялся), что у Эл получится — но еще сильнее он не ожидал такой реакции Бреннера и других детей.
Откровенно, не тая, Питеру и до этого чертовски не нравилось, с каким скрытым презрением на Элевен глядит Бреннер; еще больше ему не нравилось то, с какой открытой ненавистью на нее смотрят другие дети. Так же, как на него когда-то.
Но то, что произошло минуту назад: это общественное обесславливание — выходит вообще за любую грань разумного. Элевен подобного не заслужила — такая умная, чуткая, невинная и просто прекрасная девочка, как она, точно нет. Такое, честно, никто не заслужил — но Эл, по мнению Питера, не заслуживала подобного втройне. Санитар ненавидел — его распирало от злости и ярости на этих глупых, слепых и безучастных людей. Скоты. Давно он так открыто не показывал свою ненависть — но удержаться было трудно. Тем не менее, он ничего не мог сделать. Во всяком случае, пока. Он отложит свою праведную месть на потом.
С другой стороны, было еще кое-что, помимо мести, что он мог бы сделать для блага Элевен.
***
Эл не помнит, как добралась до своей комнаты в тот день — у нее болела голова и грудь, ноги заплетались, а в голове до сих отдавались противные смешки и голос Папы. Безумно хотелось плакать — и именно этим она и занялась, как только зашла в палату и свернулась на кровати уродливым клубком. Девочка не знала, почему ее так ненавидят братья и сестры. Невдомек ей было, что детям не нравилась ее будто бы горделивая отстраненность, задумчивость и бедность речи. Детям вообще нужно мало причин, чтобы кого-то возненавидеть — кого-то, кто отличается от них. Ее же слабость была просто отличной фиктивной причиной насмехаться и тыкать пальцем — идеальный вариант.
Тем не менее, братья и сестры, которые не любят ее — это еще даже не полбеды. Настоящие проблемы заключались в Папе. Господи, Папа, человек, который был ей дороже всего на свете. Она разочаровала его — и он ее разлюбил. Ничего хуже на свете быть не может. Эл действительно бесполезное ничтожество.
Из долгих, мрачных раздумий Элевен вывел звук открывающейся двери. Девочка сразу встрепенулась, села на край кровати и постаралась вытереть длинными рукавами слезы: никто не должен видеть ее такой уязвимой.
Она глянула красными глазами в сторону входившего. В тайне надеялась, что это Папа пришел извиняться.
Ну, к ее разочарованию, это был Питер. Она вспомнила, что во время ее позора, он тоже был в комнате испытаний и все видел. Наверняка пришел из-за этого. Только зачем конкретно?
Мужчина быстро закрыл за собой дверь. Как всегда, санитар добродушно улыбался. Так, будто бы и не задумывал ничего плохого, как остальные здесь. Одна рука у него была за спиной, точно он что-то прятал, другой он показал жест «тише», приложив в губам указательный палец.
Мужчина делает шаг в сторону Элевен.
— Привет.
Ответом ему служит всхлип. Элевен хочет поздороваться и спросить: «Что ты здесь делаешь?», но у девочки не получается: язык не шевелится и лежит у нее во рту что мертвый кит.
