Он не торопится - но она готова ждать сколько угодно. У Джейн убитое дыхание и желание такое сильное что хочется откусить собственный палец, но если Генри показывает ей, что еще рано значит так и есть.

Мужской язык скользит по ее белью — продавливает слабо ткань в углублении ее влагалища, и Джейн послушно вытягивается всем телом, стонет.

— Скажи что хочешь этого, любовь моя.

Первый бормочет, но точно знает что Элевен слышит его: ее чувства обострены до предела.

— Я… я хочу, пожалуйста, умоляю, Генри.

Мужчина слышит в ее голосе всхлипы — и это забавно до чертиков; вот что бывает, когда не трогаешь ее достаточно долгое время.

Векна стягивает, помедлив, с нее трусы, тянет к коленям, и сразу лезет к ее лицу — чертовски сильно хотелось ее поцеловать.

Он узко жмется к женским губам, лезет внутрь языком, и она так тяжело дышит, заливает его рот солеными слезами: она ненавидит целоваться с ним, никак не может привыкнуть к такой страсти, потому что это самое грязное — самое мерзкое, потому что поцелуй это проявление любви, а у них любви нет, никогда не было и не будет — как и во всем этом ублюдочном мире. Джейн знает это на отлично, выученное давно правило, факт и аксиома. Но Генри постоянно липнет к ней с поцелуями, потому что она дается, а ему нравится, ему вкусно и хорошо, и внизу от этого становится сладко и жарко, больно по-хорошему.

Генри умышленно давит Эл пахом в лобок, глубоко — она обязана прочувствовать всё его (пока еще хлипкое) желание и любовь. На это девочка кривится — ее косит не туда, ей не нравится и ей неприятно. Она не знает, даже будучи шестнадцатилетней девушкой, достаточно половозрелой, что этот его жест значит — но ей на каком-то животном уровне от подобного противно. Такое, конечно, уже было: не слишком часто, может раз пять, но ни к чему в итоге не приводило. Генри был сдержан и осторожен — он бы никогда не стал заниматься с ней любовью полноценно без ее четкого (на самом деле, любого) согласия. Но сегодня у него были все шансы.

Он всегда заставлял ее делать то, чего она не хотела, хотя был в истину уверен, что это ее личный, не продиктованный его давлением, выбор. Векна высокомерен и эгоцентричен — он видит в ней себя, а следовательно думает, что знает о ней всё. Знает чего она хочет, а чего нет.

И даже сейчас — когда Эл всем своим видом показывала, что ей неприятно от настолько глубокого контакта, Первый все равно предпочитал не замечать и быть уверенным в том, что она его желает. Нет, желала она не его — никогда не желала, она желала именно что получить оргазм — получить чувство чего-то томного, сладкого и приятного в этом месте, в котором ничего подобного не было и близкого. Естественно, он этого не понимал. Никогда не поймет — слишком самовлюблен.

Генри отлипает от Джейн только тогда, когда чувствует, что возбудился полностью. Тогда, когда покрыл все лицо девушки влажной слюной: от лба до подбородка, от скул до губ. Тогда, когда в достаточной степени измазал ее своими нечистыми прикосновения: прошелся руками по ключицам и голым бедрам, по талии и по ее шершавым ладоням с обкусанными до коротких бороздок ногтями и кровоточащими заусенцами на пальцах. Когда сунул в ее влагалище два пальца до одной фаланги.

Джейн не хорошо, и она усиленно потеет — вся красная, словно кровь, вытекающая из ее друзей потоком, тогда, когда Векна с самодовольством убивал их, изламывая и перекручивая, разрывая на части и куски костей. Нервничает — сжимает крепко простыни под их горячими телами.

— Сними это для меня, Элевен.

Джейн с задержкой поднимает на Генри туманные глаза и глядит вопросительно, и мужчина пытается объяснить ей свою просьбу улыбкой.

— Вот это. Одежду, — он вытаскивает из ее влагалища свои уже влажные и уже горячие пальцы и жмет их к груди девушки. Пачкает-не пачкает, не важно: у нее итак вся одежды грязна и пропитана потом и еще черт пойми чем.

Девушка хмурится — до нее, как обычно, доходит не сразу. Он никогда не просил ее делать что-то подобное.

— Пожалуйста, милая.

Элевен все равно на его «пожалуйста» или на его «милая». Грош цена его словам. Но она все равно слушается — не понятно почему. Как домашний звереныщ — реагирует на его нежный тембр и выполняет команды.

Разве что, пальцы дрожат, и она никак не может ухватиться за низ собственной кофты. А когда она все-таки наконец это делает, ей не хватает сил, чтобы потянуть ее до конца через верх. Ее всю колотит от разврата, и она слабо соображает, что происходит.

Генри лишь лукаво улыбается на эти нелепости, а когда понимает, что сама она справиться не сможет, поддается к девушке ближе, вперед, и, прочувствовав ее дрожь, помогает ей закончить с кофтой.

Элевен остается в одном лифе — и Генри жадно ее осматривает. Ему не тринадцать, чтобы краснеть от вида голой кожи, да и обнаженной он Элевен видел не раз — тогда, когда обмывал ее от пота, жира и крови. Но в этот раз всё иначе — ситуация другая.

Кладет обе руки на ее живот, дает ей возможность привыкнуть, и протягивает свои следы от пупка до мягкой груди. Нажимает слабо, вытягивает из Эл глубокий выдох.

— И это тоже.

Эл не понимает, смотрит на него вопросительно. У нее мозги гудят и дымятся, как несмазанный и пыльный кулер процессора.

— Сними, — Генри лишь посмеивается на эту нелепость и гладит ее по лифу размеренно.

До нее доходит не сразу, а когда доходит, она слабо кивает и заводит руки за спину. Кое-как нашаривает застежки и петельки лифа, и дрожащими пальцами цепляется. Но медлит — нет смысла смущаться: Первый исследовал ее столько раз и тщательно своими пальцами и языком, и видел ее голое тело, и казалось бы: ничего нового, смысла смущаться нет, но она чувствует подвох. Хотя, в конечном счете все равно расстегивает лиф. Нет ничего такого, что Генри с ней не делал, во всяком случае, она так думает, и нет ничего более грязного, чем то, что происходит сейчас. Без разницы.

Бюстгальтер падает Элевен на колени — и она просто глупо на него пялится.

— Ты невероятно сексуальна, — Генри делает интимный комплимент самым соблазнительным голосом, кой только мог, рассматривая небольшую грудь Джейн, и упирается лицом в девичью шею. Прижимает Эл спиной к матрасу, отвлекает.

Джейн не реагирует на откровенность. Она не совсем понимает, что значит «сексуальна». И ей нет до этого дела.

Генри совсем иссушил ее сердце и душу, превратил в инертное и безэмоциональное существо, и теперь она ему покорна и податлива — но не потому, что желает его, совсем нет. Она желает не его, она желает удовольствия, до которого только он, крайне умелый и старательный, может ее довести. Сама она не умеет — даже не понимает, как это работает, и ее нелепые попытки так и не смогли привести ее к пику. Генри нужен ей как красивая, очень симпатичная секс-игрушка, пусть сам он этого и не понимает. В этом уродливом мире нет ничего, похожего на любовь, удовольствие или радость для нее, и единственный способ отвлечься — грязный интим и язык Генри, которым он с радостью доводил ее до эйфории. Конечно, приходилось терпеть ненужные прелюдии: его мажущие прикосновения и липкие, сахарные до приторности поцелуи на устах и не только, но она была готова жертвовать многим ради секундного удовольствия. Потому что больше ничего у нее не было. Именно поэтому ее любимым видом секса был тот, когда Генри молчал стягивал с нее трусы, впивался в нее ртом и доводил ее до пика всего за несколько минут, а потом отстранялся, молча и больше ничего не делая. Но это происходило редко — потому что Генри считал, что тоже достоин некоторой награды, а еще потому что считал, что ей совсем не противно от того, как он ее трогает.

Ей даже больше не вспоминался Майк. Только Генри — психопат, моральный урод и ублюдок, убивший всех ее друзей и превративший некогда прекрасный мир в кучу мусора и потрошков, на которой теперь с горделивостью восседал, что на троне. Плевать. Не важно. Похуй.

Мужчина отвлекает ее от сумасбродных мыслей, когда трогает ее грудь влажными от ее смазки пальцами — сдавливает соски, наблюдает за реакцией. Она выгибается и стонет, как по приказу. Его девочка.