— Это пройдет, — Векна кладет руку на ее спутанную макушку. — Все пройдет, Элевен, я клянусь тебе.

Его клятвы никогда ничего не стоили.

Эл решает снова стать сильной. Вряд ли она сможет вернуть свои способности, но она планирует хотя бы набрать потенциала на два действия: 1. крепкий удар по голове Генри или хотя бы укус за его теплые пальцы. 2. суицид.

Второй вариант крайне спорный, но самый простой, так что Эл точно держит его в своей горячей и мертвой голове. У нее больше нет ни единой причины жить, не считая мести — но тогда она эгоистка, потому что в первую очередь хочет избавить себя от страданий разных видов, и только потом уже обелить честь ее мертвых товарищей. Ей невыносимо совестно пред старой собой: гордой, волевой и храброй, но Векна забрал не только ее силы, не только ее друзей и семью, не только ее смысл жить, но еще и все ее положительные качества. Запрятал их куда поглубже, на самые нижние этажи человеческого сознания, далеко-далеко, там, где ни он, ни она больше не смогут их отыскать.

Сначала Элевен предпринимает попытки восстановить свой рассудок, посадить мозг на силовые тренировки: математика не получается, числа не складываются, арифметика не идет. Тогда придется начинать с самого простого, возвращаться к началу: считать. Просто считать. Например, дни, проведенные с Векной. Это не выходит: что день, что ночь, тут не отличаются. Время не идет. Тут вообще все на удивление однородно и одинаково — плоско и просто. У Генри чертовски странные представления о прекрасном.

Тогда она начинает просто считать секунды. Зачем минуты. После и часы. Это очень сложно, она постоянно сбивается, у нее в голове цифры плавают и вертятся, как узоры на гобелене.

Но она старается. Ради себя. В итоге, если с учетом конской погрешности в несколько часов, то после того позорного случая буквально падения пред Векной, он провел с ней три полных часа, двадцать одну минуту и двенадцать секунд. Не скрывая, Эл гордится своей промасленной дырявой памятью, которая не запоминает более ничего кроме трясущихся цифр. С другой стороны, ее уже тошнит от этих самых циферок поэтому она принимает решение временно остановить подсчеты. Ведь все это делалось только с целью отдрессировать, вернуть в прежнюю колею ее поврежденный мозг — откровенно, ей глубоко плевать, сколько этот сумасшедший ее охаживал.

— Ты бы не справилась без меня.

Однажды он вырывает ее из доброго сна своим бормотанием; ей уже не трудно спать рядом с Векной, она вообще теперь больше всего обожает спать.

— Я знаю, что ты не переносишь одиночества. Твой главный недостаток.

Генри бубнит себе под нос, кажется, даже не замечая сосредоточенных, уверенных, хотя и мутных глаз собеседницы, направленных на его губы. Элевен хочет плюнуть ему в лицо — этому лжецу, предателю и убийце. Даже если он и прав (а он не прав, точно нет, если Джейн любит своих друзей и семью и не представляет без них свою жизнь, это еще не значит, что она теряет рассудок от одиночества. Он сам выдумал себе этот факт.) то Эл уверена, что лучше проведет сто лет в одиночестве, чем хотя бы еще час с ним.

Она открывает рот — но у нее там сухо и пахнет дохлятиной, и язык не подает признаков жизни. Поэтому Джейн делает свой самый яростный взгляд и совершает попытку помотать головой. Выходит не слишком хорошо, но лучше, чем обычно. Пытается соскочить с его колен — но Векна как всегда держит крепко, цепляется за нее костлявыми пальцами, не давая уйти от себя больше чем на пару сантиметров.

Генри посмеивается.

— Такая упрямая, — и кладет перепачканную в чем-то ладонь на девичью щеку. — Возможно, тебе стоит перестать обманывать саму себя, Элевен.

Она хочет укусить его, но только глупо по-собачьи скалится; показывает свои острые зубки, и Генри натурально хохочет — давно он не видел чего-то настолько глупого.

— Замолчи, — девушка отплевывается горьким словом; своими игривыми реакциями он оскорбил ее забитую честь и достоинство, и злость, о, такая желанная, позволяет девушке даже оказать что-то похожее на робкое сопротивление.

Мужчина послушно останавливается. Его лицо снова спокойное и непринужденное. Он дает Джейн пару секунд на то, чтобы успокоиться, — а потом наклоняется и жмется губами к ее хмурому горячему лбу.

Это даже не поцелуй, а просто касание — легкое и бессмысленное; но для Эл — крайне интимное. Грязное. Она замирает, и у нее перехватывает горло. Адреналин бьет в кровь, и Джейн почти уверена в том, что если ей выпадет удачный момент — она встанет и убежит. К ее невезению, Первый знает каждый ее выпад и реакцию, знает наперед все ее планы и решения, поэтому крепко держит ее тело подле себя, не позволяя даже трястись.

— Перестань играть со мной в сопротивление, Элевен.

Девушка не знает, что это вообще должно значить — кажется, Генри разучился общаться с людьми. Или потерял рассудок. Может все вместе.

Он отстраняется. На его лице снова улыбка. В этот раз какая-то шакалистая; Джейн может сказать, что ничего хорошего это не сулит.

— У тебя мой запах.

Элевен перекашивает, она кривится и почти чувствует, что ее постоянная тошнота делает еще один шаг до кислой рвоты. Векна вскармливает ее сладкой питательной смесью — выхаживает, как раненного птенца.— Здесь время не идет, — поясняет мягко и бессмысленно; Джейн не интересно, заталкивая в ее сухой рот ложку за ложкой чего-то, на что Эл даже не хочет смотреть, — и тут нет бессмысленных физиологических потребностей. Однако твое тело сейчас экстренно нуждается в пищи, иначе оно не сможет полностью восстановиться, — Генри надавливает на рану в ее животе. Девушка вздрагивает — Первый, возможно, этого и добивался: реакции. Чертова дыра в животе все никак не может зажить — времени прошло так много, что волосы Эл успели отрасти сантиметров на десять, и она все еще здесь: такая же мокрая и болезненная. Это странно: Джейн не читала ни одного медицинского справочника, но почему-то уверена, что так быть не должно. Сейчас она даже не уверена, что у нее в животе именно ранение: ее застарелая кофта давным-давно пропиталась потом и грязью насквозь, и она уже давно не видела, чтобы на ней появлялись новые, глубокие красные следы от текучей раны. Иногда одежда просто становилась мокрой — как будто Эл усиленно потела. Может, у нее в животе не глубокая дыра, оставленная чем-то склизким и подвижным, твердым отчего-то, что арматура, а безмерная разумная червоточина — и сочится из нее вовсе не кровь, а целительный сок или коровье молоко, сперма или обильно, как при запихивании в горло щетки, слюна. У Джейн явно совсем мутит сознание, потому что Генри делает ей перевязку: может, впервые за все время, и ее пульсирующая язва болит и воет, истекает и мажется от давления, и это так неприятно, так мучительно, что еще мгновение и Элевен потеряет сознание, провалится в мир пустоты.

Элевен не снятся сны. Она ненавидит это — потому что сны могли вернуть ей рассудок, могли вернуть ей ее семью и друзей, ее любимого парня, ее город. Но все, что она видит — ничего. С другой стороны, все лучше, чем времяпровождение рядом с Генри. Генри мягок и обходителен: он больше не делает ей больно — в этом нет необходимости, сейчас она слабее новорожденного ягненка; постоянно гладит ее по голове, цепляет непослушные кудрявые локоны, окручивает их пальцами; и держит ее только у себя на коленях; она почти никогда не сопротивляется и не пытается сбежать — она не может, хотя Первому больше нравится думать, что ей просто нравится быть с ним так близко.

Но Генри все равно отвратителен. Хуже не бывает. Может, если бы ей стерли все воспоминания о его поступках, она бы так и не считала. Джейн бы любила его искренне — была очарована и мечтала только о том, чтобы он как можно чаще касался губами ее лица. Однако, она знает о нем все — намного больше, чем ей хотелось бы. И поэтому она уверена в том, что ее нынешняя ситуация худшая из всех возможных. Ей нужно выбираться из этой компостной ямы.

— Почему ты до сих пор не убил меня?