Состояние Эл немного улучшается. Говорить ей сложно, дырень в животе еще болит, но из глаз пропадает мутнота, и Элевен почти уверена что может воспринимать окружение более-менее достоверно.
Генри молчит, и Джейн уже думает, что ответа не дождется.
— Зачем мне «убивать» тебя? — в голосе Первого интерес, но робкий. Обычно она не стремится с ним разговаривать.
— А зачем ты убил остальных?
Это не разговор, а обмен вопросами, на которые никто не хочет отвечать.
— Потому что никто из них не заслужил жить в этом новом и прекрасном мире.
Векна закрывает ладонью девичьи глаза. У Джейн во рту появляется горечь, как змеиный яд.
— А я заслужила?
Генри нервно усмехается.
— Ты особый случай, Элевен. Не думаю, что должен тебе это объяснять.
Вообще-то должен. Джейн не понимает — не то чтобы она стремилась, ей плевать, как обычно, но было бы интересно составить в голове логическую цепь и найти возможность заставить Векну себя убить.
Что ж, тогда Эл научится ходить заново. Бегать, драться, рычать и скалиться — специально для Векны, потому что единственное, что приходит в ее крученную голову это то, что Генри терпеть не может, когда кто-то, а особенно она, идет против него. Он не терпит сопротивления — и она сыграет на этом. Позже. Когда сможет встать на обе ноги.
Возможно, ее организму стоит восстанавливаться быстрее.
Потому что Генри сходит с ума гораздо активнее, чем раны в ее голове и животе затягиваются.
Джейн почти засыпает, когда это происходит — всего через несколько часов после их последнего разговора? Не то чтобы она хорошо помнила. В любом случае, на ее губах — теплое и влажное, нежное и легкое. Ее целуют, нагло, наклоняясь, просто так и без повода. Если бы это был Майк, она бы и не обиделась, просто мягко улыбнулась сквозь дрему — но Майк мертв и единственный, кто мог это сделать, помимо Демогоргона (лучше бы это был он), чертов Генри.
— Прости, — в темноте его голубые глаза горят красным безумием, как у чумной крысы. Джейн снова страшно. Впервые за долгое время. — Я поспешил.
Его голос между шепотом и бормотанием — он словно пьян. Отстраняется непринужденно, будто ничего и не было.
— Слишком хотел попробовать тебя на вкус.
От его слов Элевен трясет. У них действительно настолько сильная ментальная связь, что сходят с ума они не по одиночке, а на пару?
Генри оказывается мало, и он снова наклоняется к Эл, в этот раз целуя увереннее, горячо: будто она его молодая любовница. Джейн хочет плюнуть ему в рот, а лучше укусить за язык; но от таких прикосновений ее парализует, и она умудряется собраться с мыслями только тогда, когда он отшатывается в почти пьяной горячке. На губах у него блестит ее слюна, и Первый нагло облизывается: кот и сметана.
— Тебе нравится?
Джейн не нравится. Она в шоке — и у нее дрожит язык. Однако, она не хочет, чтобы он воспринимал ее молчание как согласие.
— Нет. — Эл произносит медленно и тихо, но старается звучать как политик — со всей уверенностью, которая у нее еще осталась.
— Нет? Ну нет значит нет, — Генри ухмыляется и откидывает голову назад, вне поля ее зрения. Джейн надеется, что он сломает себе шею.
Эл понятия не имеет, что это было — но больше подобного не повторяется. Его прикосновения в основном аккуратны, хотя все так же грязны и мерзки как обычно. Но больше никак поцелуев. С другой стороны, он уже переступил черту — и Джейн уверена: если он захочет, он сделает с ней все, что угодно. Даже думать страшно — она, к счастью, не думает: ей на такое не хватает сил. Элевен просто принимает через силу его сладкие подачки с ложечки, его бинты на живот и его объятия — потому что надеется, что это поможет ей излечиться.
Однажды у Джейн меняется на глазах обстановка — она просыпается не на стылой сырой земле, а на относительно мягкой кровати. Лежа на боку, в позе эмбриона. Сначала она даже думает, что все, что было до — самый страшный кошмар в ее жизни, и сейчас она проснулась у себя дома, с семьей.
Ну, конечно, это не так.
— Тебе здесь нравится?
Высокий и белый лишь на вид, Генри стоит перед ней — и она взглядом упирается в его паховую область. Это лучше, чем смотреть в его глаза.
— Мне все равно. — это правда лишь отчасти. Здесь мягко и намного приятнее, чем на улице или где она там была.
Генри усмехается и садится рядом, на край кровати.
— Очень жаль. — его широкая ладонь ложится на женское бедро, и Элевен понимает, что ничего хорошего ее сейчас не ждет. — Я очень хотел порадовать тебя. Ты такая хмурая в последнее время.
Его рука нагло скользит по ее джинсам.
— Смотреть тошно. — он издевается, наверняка от скуки, надевает на себя старую маску санитара Питера.
Джейн не отвечает, стискивает зубы и молится, чтобы эта глупая игра, которую он затеял, быстро ему надоела. Однако, Векна не отступает.
Наклоняется к ее щеке, прижимая ее своим телом к кровати — у Элевен автоматически краснеет лицо. Мужчины могут делать так только с теми девушками, с которыми у них романтические отношения.
— Ну же, Элевен. Осмотрись хотя бы ради приличия.
Она выполняет его просьбу — неосознанно, любопытство берет верх.
Становится нехорошо и в глазах опять муть, в этот раз еще и влажная, когда она видит и понимает — это, черт возьми, ее старая комната в доме отца. Точь в точь — единственное, что выбивается: полностью закрытая дверь и отсутствие внятного света.
— Мне было крайне нелегко это создать, знаешь ли. Твоя память сейчас как Кносский лабиринт. Может подаришь мне улыбку за старания, Элевен? — Генри мурлыкает игриво, сегодня у него особенное настроение, мудак, липнет к ее щеке губами — целует, якобы, звереныш.
Элевен игнорирует и откровенно, пусть и беззвучно, рыдает. Воспоминания тисками сжимают ее горло, душат ужасно, и во всем опять виноват Генри. Как обычно, во всех ее проблемах виноват он и только он.
Векна на ее реакцию хмурится и цокает языком. Он не хотел издеваться, его мотивы были искренними, но в чувствах людей он всегда разбирался плохо.
Он не знает, как стоит успокоить Джейн, поэтому оставляет на ее щеках влажные следы своих губ — как метку собственности, и уходит, молча, потому что смотреть на слезы Элевен у него нет никакого желания.
Здесь тепло. Не жарко, как снаружи, а именно что тепло — комфортная температура, Элевен как будто снова оказалась дома. Конечно, это фикция, пусть и крайне умелая. Джейн понятия не имеет, как Векна это сделал — с другой стороны, вряд ли сейчас есть хоть что-нибудь, чего бы он не мог.
Эл здесь хорошо — это правда. Сначала воспоминания ударили ей апперкот, но потом отступили на второй план. Тут уютно, мягко, приятно пахнет (не сладким мусором и гнильем, как обычно), а еще, что самое главное — здесь нет Генри. Последнее временно, это понятно и идиоту, но эти моменты, которое она проводит в блаженном одиночестве, будто снова возвращает ее в детство — не кошмарное детство в лаборатории, а детство с Хоппером: в его доме, когда он холодными зимними вечерами рассказывал истории из своей молодости. Хочется, чтобы это длилось вечность. Вечность в одиночестве, тепле и уюте.
Перехочется. Векна приходит — такой же, как и обычно. Ничего нового нет ни в его фигуре, ни в его лице.
Джейн как по условному рефлексу начинает мутить сильнее, когда он садится рядом. Не здоровается — в этом нет смысла. Здесь вообще ни в чем не смысла: идеальный бессмысленный мир.
Он подтягивает ее скорбное тело на себя — в тесном объятии, таком же грязном, как его выскобленная белая форма.
— Извини, если чем-то обидел. Я действительно хотел тебя немного порадовать.
Джейн жмется носом в верхнюю пуговицу на его рубашке — утыкается крепко; у нее на переносице от такого контакта точно останется яркий круглый след. Да плевать — лишь бы он быстрее перестал ее трогать нагло и, блять, везде. Его отпечатки на ней повсюду: талия, плечи, бедра, живот — он обводит ее руками что слепой, изучает каждый контур ее фигуры и дышит так сипло и тяжело, что Элевен кажется, что он пьян или под кайфом. Девушка закусывает язык и думает о том, что сейчас лучший момент на сопротивление. Генри читает ее мысли — точно читает, Джейн в этом уверена, потому что он толкает ее на кровать, обрывая все ее планы. Она падает безвольно и в голове у нее дрожь и карусели — господин король сошел с ума.
