Открытые обмороженные места очень болели в горячей воде ванны. Я долгое время с прямо-таки животным удовольствием сидела в горячей воде, освобождаясь от струпов, грязи и вшей, и мне понадобилось четыре ванны, чтобы отмыть до розового цвета свою чернобурую кожу.

Л'ри-аны отвели меня к анфиладе комнат в карантинном зале, пришла женщина, чтобы остричь мои безнадежно свалявшиеся волосы. После этого они стали короче, чем то предписывалось имирианской модой. Я сидела у камина, завернувшись в мягкую ткань, и слушала стук дождя по узким окнам.

— Кристи! — Марик, входя в комнату, одергивал на себя одежду из хирит-гойена. Его кожа снова обрела свой телесный цвет, а ее зимняя расцветка только едва наметилась. — Здесь, внутри, спокойнее. Все эти люди…

— Это трудно переносить, я знаю. Думаю, мы к этому привыкнем.

Он закрыл ставни на ромбовидных окнах. В небольшой комнате было тепло, свет ламп и огня в камине падал на висевшие на стене ковры. Здесь можно было бы легко заснуть.

Марик присел к огню, в руках он держал кувшин с вином. На кровати была разложена чистая одежда, и я проковыляла туда, чтобы одеться.

Марик наклонился вперед и от жара огня повел пальцами по своей гриве.

— С'арант, вы заплатите ее мне, когда она высохнет?

— Конечно, через минуту.

Ни один ортеанец не может сам заплести себе гриву, а она у Марика, прежде коротко постриженная, стала уже довольно длиной, чтобы соответствовать даденийской моде. Мне опять вспомнились причины этого обстоятельства: в подобных связанных между собой общинах ортеанец никогда не живет без брата или сестры, без родителей или малышей, поэтому ему никогда не приходилось самому выполнять эту простую работу.

Я надела сорочку и только зашнуровала брюки, как услышала, что открылась дверь.

— Боюсь, что сейчас начнется. Я спрашиваю себе…

Вошел ортеанец средних лет, его безукоризненная грива и плечи были влажными от дождя. На меня дохнуло. Хлынувший в кровь адреналин на секунду оглушил и ослепил меня, показалось, что я снова в низменностях возле Топей, в телестре Эт.

— Я сразу пришел, только об этом услышал. — Пожатие его шестипалых рук было сухим и крепким. — Вы не ранены?

— Нет, я… — Меня слепили слезы облегчения. Я вытерла глаза и крепко держалось за его руки, чтобы справиться со своей истерикой. — Нет, нам хорошо. Хал, как приятно снова вас видеть.

Не требовалось говорить еще что-либо. Между нами снова возникли старые, дружеские отношения, как только он вошел в комнату. Я вспомнила, как Рурик сказала: «Он хороший человек: не доверяйте ему». О хорошем мне ничего не было известно — он обладал типичной ортеанской склонностью к интригам и неверности, — но доверять ему я не могла.

— Теперь, — сказал он, когда мы уже сидели у камина, — пусть Ховис и СуБаннасен попытаются сообщить Короне неправду. Теперь-то они в наших руках!

— Они здесь?

— Т'Ан переезжает вместо с двором. Но Ховис находится здесь по приглашению, которое Сутафиори послала ему в Корбек. Что же касается Т'Ан Рурик и меня, — сказал он, — то она прибыла в Корбек примерно в то же время, когда меня приволокли туда обратно, и мы там затеяли изрядный скандал. Но никогда бы не подумал, что мертвая свидетельница вернется.

Мы вместе рассмеялись. Потом я сказала:

— Значит ли это, что на Землю сообщили о моей смерти?

— Да, ваши люди были об этом проинформированы.

— Это вызовет бюрократическую неразбериху. — Мне было трудно разъяснить ему, что я при этом имела в виду. Поскольку напрашивалась прямая связь, я продолжала: — Если здесь Ховис, то это означает… Фалкир тоже здесь?

Он кивнул и осторожно посмотрел на меня.

— Да, он где-то здесь. — Возникла пауза. — Сетин умерла, старик Колтин тоже; это увеличивает наши трудности.

Я почувствовала одновременно облегчение и печаль, но не знала что из них перевешивало.

— Что произошло дальше с этой дикаркой? — с интересом спросил он. — И… где Телук?

Сейчас я знала, что снова была в этом мире, и приняла его тяжесть на свои плечи. Марик явно ждал, что я отвечу на вопрос.

— Ее убили обитатели Топей, — сказала я. — Телук мертва.

К концу недели (после того как отсыпалась целыми днями) я стала беспокоиться насчет расследований. Состоялись два из них, которые можно было бы назвать «срочными» из-за скорости, с которой по городу распространялся скандал: расследование отчета о моей «смерти» в Корбеке и расследование дела о наемном убийце каким-то лицом или несколькими лицами, которые не были установлены, но предполагалось, что они относятся к кругу членов телестре СуБаннасен. Я надеялась, что будет вскрыт ряд неправомерных действий.

Поскольку здесь сейчас одновременно находились оба двора — как даденийский та адур, так и имирианский такширие, — расследование возглавляли Т Ан Сутаи-Телестре и Андрете, а слушания велись на обоих языках.

Чиновником Андрете, ведшим расследование, оказался тот самый Сетелен Касси Рейхалин (не упомянувший о нашей встрече возле ворот Л Ку). Соответствующим чиновником со стороны Короны был Первый министр Имира. Несмотря на старческие морщины, лицо его показалось знакомым, и я ничуть не удивилась, узнав, что родом он был из телестре Ханатра, а звали его Хеллел.

— Сколько я должна сказать? — спросила я Халтерна, когда на второй день мы с ним протискивались по изрядно заполненному залу с низким потолком.

— Очень немного. Вас вызовут, чтобы вы подтвердили показания, какие дали ранее.

Халтерн разговаривал с человеком, у которого были резкие черты лица. Я узнала его. Он присутствовал на той роковой для меня трапезе в Дамари-На-Холме: Бродин н'ри н'сут Хараин. Я откинулась назад в своем резном деревянном кресле, которое стояло вблизи украшенной узорами железной чащи с горящими углями, несколько которых стояло в зале, и положила распухшие ноги на подушку. Все еще невозможно было натянуть на них сапоги; они и выглядели, и ощущались, как куски сырого мяса. Поэтому я забинтовала их и надела несколько пар носков.

— За телестре Талкул: Верек Ховис!

Ортеанец поднялся, присутствовавшие удостоверились, что это был действительно он. Затем он вышел вперед. На нем была ремондская одежда, казавшаяся в сравнении со светлыми одеяниями Пейр-Дадени грубой. Выглядел он точно так же, каким я его запомнила.

Свет, падавший через ромбовидные окна на мозаичный пол, слепил меня. При воспоминаниях о доме-колодце и камерах мною овладело чувство горечи.

Ясными глазами и совершенно равнодушно он смотрел на меня через зал, однако исходившая от него волна ненависти была подобна ушату холодной воды. Я чувствовала к нему отвращение. Оно не вязалось с моральным обликом моей профессии, однако…

Он сказал:

— Могу ли я отвечать за действия старого человека и сумасшедшей хранительницы колодца?

Они не могли выманить его из этой оборонительной позиции.

— Колтин был старым человеком, — сказал он, его мягкий голос доходил до каждого в шестиугольном зале. — Теперь мне кажется, что он был дряхлым стариком. Я мог бы, конечно, отрицать, что понимал это, но, это было бы неискренне. Мы все это знали. Он был старым человеком, но был нам также хорошим с'аном, и его убило бы понимание того, что он более не годился для своей должности.

Мы… Позвольте мне быть до конца честным, мы ожидали, что он скоро умрет. Мы не знали, что он еще сможет натворить столько бед, пока он их действительно не натворил. Мы относились к нему как к нашему с ану, мы повиновались ему как нашему с ану, и, может быть, то и другое было не верным. Однако мы делали это по одной единственной причине, за что нас никто не может осудить.

Ортеанцы проглотили сказанное.

— Он, что не скажет, то соврет! — прошептала я. По-английски.

— Да, — прошептала в ответ Халтерн, понявший по тону, что я имела в виду. — Но как нам это доказать. Колтин мертв, Сетин тоже.

«И Телук», — подумала я. Заслуживающих доверие, свидетелей осталось немного.