— Да он нёс какой-то сумасшедший бред, я вообще ничего не понял… — пожал плечами Вэй Усянь. Он старался спокойно смотреть в суровое дядино лицо, но чувствовал, что ему не особо верят. Неожиданно, язык, словно сам выдал: — Вообще он как-то странно склонялся над тем человеком в гробу, как будто поцеловать хотел. И так нежно с ним разговаривал, словно с женщиной. Но он же тоже мужчина, да?
Увидев, как скривилось лицо дяди Чэна, он понял, что принял правильное решение.
— Так, всё, убирайся! Цзинь Лин, уведи его!
Кинув прощальный взгляд на лаоши и поймав в ответ почти незаметную ободряющую улыбку, он послушно отправился за Цзинь Лином и несколькими адептами Ланьлин Цзинь и Гусу Лань ждать взрослых за городскими воротами.
Цзинь Лин орал так, что заложило уши.
— Идиот! Ты мог погибнуть! Как тебе вообще пришло в голову сбежать неизвестно с кем?
В какой-то момент даже показалось, что ударит, но один из адептов Лань, с глазами, как у олененка, его остановил.
— А как ты здесь оказался? — наверное, инстинкт самосохранения всё-таки ещё не успел развиться. Эту фразу Вэй Усянь однажды слышал от шишу Хуайсана. Похоже, он знал, о чём говорил.
— Я сам тебя убью. И прикопаю, чтобы точно не выбрался, — выдохнул брат и больно пихнул кулаком в плечо.
Его наказали. Впервые в жизни выпороли так, что сидеть не получалось ещё несколько дней. Дядя не разговаривал с ним и вообще делал вид, что его не существует. Правда флейту оставили — стараниями лаоши. Но это оказалась единственная поблажка. Свой двенадцатый день рождения он встретил запертым в комнате без возможности даже выйти на улицу.
К вечеру пришёл вернувшийся из Башни Кои брат. Он принес чай и сладкие булки.
Есть не хотелось. Они посидели в молчании, старательно избегая смотреть друг на друга. Шисюн церемонно разлил чай и пригубил с таким видом, словно сидел на совете заклинателей. Вэй Усянь отвернулся к окну, сквозь прорези в стене вечернее солнце чертило на полу комнаты узорчатые тени. Казалось, что эту пропасть не перешагнуть уже никогда. Вэй Усянь не собирался ничего говорить, он вырвалось само. Отчаянное, злое и безнадёжное:
— Теперь я знаю, кто я. И если выяснится, что ты знал и не сказал, я тебя никогда не прощу, слышишь?
— И кто же ты?
— Я сын Старейшины Илина и Хангуан-цзюня!
Цзинь Лин поперхнулся, закашлялся так, что чай пошёл носом.
— Чей сын?
— Плохо слышишь от старости? — огрызнулся Вэй Усянь.
— Ты же знаешь, что два мужчины не могут родить ребенка? — прокашлявшись и успокоившись после совершенно неуместного приступа смеха, спросил брат. — Вроде, тебе не пять, должен понимать…
— Ты плохо слушаешь, — даже не пытаясь скрыть раздражение, Вэй Усянь помахал рукой перед лицом брата, чтобы привлечь внимание. — Старейшина Илина! Я его ребенок. Он сам меня родил. Он был величайшим темным заклинателем, основателем Тёмного пути, ты правда думаешь, что он не смог бы? И что теперь ты со мной сделаешь? Во мне течёт его кровь! Пронзишь мечом? Лин-сюн? Что теперь? — ещё немного и начнётся истерика. Умереть обливаясь соплями и слезами — постыдней смерти трудно представить.
Вэй Усянь смотрел на замершего в напряжённой позе брата и буквально кожей чувствовал, как привычный мир окончательно покрылся густой сеткой трещин и уже никогда не станет прежним. Всё, что он знал о себе оказалось ложью, он был всего лишь наследником Темного Пути, помехой для всех заклинателей. Его держали как опасную зверушку на поводке, чтобы не упустить момент, когда он пойдет по пути своего отца.
Цзинь Лин наконец отмер, моргнул несколько раз, словно приходя в себя, и поднялся со своего места. Вэй Усянь напрягся — он так и не решил, будет ли сопротивляться. Найдётся ли хоть кто-нибудь, кто станет горевать о нём после смерти? Может быть, лаоши Лань? Или он тоже вздохнёт с облегчением и с удовольствием сбросит тяжёлый груз?
Брат медленно подошел, опустился на пол рядом, заглянул в глаза и произнёс с кривой усмешкой:
— Знаешь ты кто? Ты мелкий придурок. Нет… ты — идиот! Ещё раз услышу подобную чушь, сам тебе ноги вырву, даже дядю Чэна звать буду.
И вдруг сделал то, чего Вэй Усянь меньше всего ожидал — обнял за плечи и ткнулся губами куда-то в затылок.
Вэй Усянь осторожно выдохнул, сделав два вывода: шисюн ничего не знал и убивать его пока не собирался. Наверное, больше не стоит говорить с ним об этом. Нужно найти другой способ узнать всю правду до конца.
========== 3 глава (16 лет) ==========
Комментарий к 3 глава (16 лет)
Четыре предупреждения к главе:
1. С этого момента можно официально зафиксировать до некоторой степени ООС Вэй Усяня. Всё-таки это его следующее перерождение и душа получила определенный опыт в прошлой жизни.
2. Вэй Усянь достиг возраста согласия (даже по законам Российской Федерации. Возраст согласия в Китае 14, но мы не будем рисковать). И тем не менее все рейтинговые сцены все равно – только в его голове.
3. Обучение в Гусу, если я правильно помню, в прошлой жизни проходило в возрасте 15 лет. В этой жизни – Вэй Усяню 16. Потому что, мы все понимаем, почему.
4. Намёк на вертикальный псевдоинцест (помним, что всё в голове!)
Четыре года спустя. Нечистая Юдоль.
Как осужденный, права я лишен
Тебя при всех открыто узнавать,
И ты принять не можешь мой поклон,
Чтоб не легла на честь твою печать.
За четыре года Вэй Усянь успел не только разработать в деталях, но и многократно усовершенствовать свой план. Не сосчитать, сколько раз он находился в шаге от того, чтобы начать действовать. Как же он ненавидел ждать! Но больше он не позволит запутать или обмануть себя. Он узнает правду чего бы это ни стоило. И в любом случае, время наконец настало. Впереди его ждало целое лето в Гусу, и дядя Чэн больше не сможет ему помешать. А значит, он так или иначе узнает всё.
Правда, в его идеально выстроенный план вмешались некоторые… обстоятельства.
Он рос среди мужчин, рядом с братом и дядей, его воспитывали сразу три лучших заклинателя мира. Вместе с другими учениками клана он прогуливал занятия, ходил на ночные охоты, спал, ел, мылся, купался голышом, медитировал. Он привык видеть мужское тело с рождения, с момента, как помнил себя. Но только один человек появлялся перед закрытыми веками, когда по ночам жаркое, стыдное, порой мучительное возбуждение скручивалось тугим змеиным узлом внизу живота.
Все началось со стыдных снов — и в этом не было ничего необычного. Голос, как когда-то у шисюна, сломался, на теле появились волосы, а вечерами ученики часто обсуждали крепкие бедра и другие округлые выпуклости деревенских девушек. О девушках из ордена, конечно, вслух не говорили, но многие — Вэй Усянь не сомневался — думали. Правда, он ловил себя на том, что не особо интересовался этими разговорами. Чаще всего в такие моменты он думал о своем плане или о лаоши. О том, когда сможет увидеть его следующий раз; о том, как не рассердить дядю Чэна, потому что тот может наложить запрет на встречу с Хангуан-цзюнем; о том, как они пойдут вдвоём на охоту и как лаоши будет улыбаться глазами; о его вечном «мгм» на все просьбы Вэй Усяня; о его теплой ладони на затылке и безупречной, невозможной, нечеловеческой красоте, от которой щемит сердце.
Он не помнил, что именно снилось в самый первый раз, но проснулся на мокрых простынях и сначала не понял, что случилось. Потом, когда осознал, стало немного стыдно, белье неприятно липло к влажному телу, а когда все засохло, стало неудобно и он вертелся до утра, маясь от непонятного удушья. Бросало то в жар, то в холод, трясло, знобило, но к рассвету, когда он уже решил, что заболел, отпустило.
«Мокрые» сны стали повторяться, но теперь он прекрасно всё помнил. Сначала появились сильные, крепкие руки, пальцы, которые давили, нажимали… везде, но не больно, а так, как нужно, хорошо. Потом к рукам добавился голос — низкий, глухой чем-то смутно знакомый. Мужчина из снов всё еще не имел лица, но он трогал, гладил, целовал в шею, в затылок, шептал что-то успокаивающее и прижимал к себе с нечеловеческой силой.
