— Нашел, что читать! Выброси! — Цзинь Лин вспыхнул моментально, как талисман воспламенения. Он попытался выхватить свиток, но Вэй Усянь был готов к такому повороту событий, поэтому свиток тут же оказался вне досягаемости шисюна.
— Эй! Это мне шишу подарил! — закинув в рукав ханьфу свиток, Вэй Усянь ловко перемахнул через стол и в один миг оказался возле дверей. — Они росли вместе и были братьями, неужели тебе не интересно?
— Не были они братьями! Ни по матери, ни по отцу! Ненавижу его! Он убил моих родителей! Если он возродится, найду и убью! Для этого мне не нужно ничего про него знать! — Цзинь Лин совершенно не интересовался историей, а любое упоминание Старейшины моментально вгоняло его в бешенство. Впрочем, в этом он совершенно походил на дядю Чэна.
Вэй Усянь хотел бы сказать, что в случае чего поможет брату разделаться с переродившимся основателем Пути Тьмы, но сначала он собирался узнать всю историю целиком. А кто бы не хотел? Что может быть интереснее рассказа о жизни двух братьев, один из которых пошёл по Пути Тьмы, а второй по правильному Пути? Хотя шишу говорил, что друзей было четверо: дядя Чэн, шишу Хуайсан, Старейшина Илина и Хангуан-цзюнь. Последнего, кстати, тоже нужно будет попробовать расспросить.
Для Вэй Усяня оставалось загадкой, почему все, включая Цзин Лина, сторонятся лаоши Ланя. Он только с виду такой строгий и холодный. На самом деле, если посмотреть внимательно, в глубине глаз — Вэй Усянь видел — ему очень грустно и одиноко. И хотя у всех трёх его дядей не было жен и детей, именно лаоши выглядел так, словно потерял кого-то очень дорогого. Надо будет узнать, была ли у него когда-нибудь жена…
Так… Старейшина Илина, свёрток, бежать! Но сначала — оставить последнее слово за собой:
— Врага нужно знать в лицо! — успел выкрикнуть Вэй Усянь, прежде чем выбежать за дверь и с бешеной скоростью пересечь двор, стремясь убраться подальше от разъяренного брата.
Вечер, перед ужином — лучшее время, чтобы искупаться. Жара уже спала, а вода за день успела хорошенько нагреться. На ходу скинув одежду, Вэй Усянь с разбегу обрушился в озеро. Обычно они делали это вместе с братом, но сегодня, похоже, Цзинь Лин слишком зол, чтобы составить ему компанию.
Погрузившись с головой в теплую, ласкающую тело стихию, Вэй Усянь распахнул глаза — ему нравилось смотреть на слегка искажённый, немного мутный и оттого нереальный подводный мир. Задержав дыхание, он выставил вперед ладони, пытаясь поймать крохотных вертких рыбок — конечно же, бесполезно, они никогда не давались в руки. Но он не отчаивался, однажды, удача встанет на его сторону, и он обязательно их перехитрит. Может, попробовать притвориться мёртвым?
Случайно задев лежащий на дне острый камень, он оступился, с размаху проехал по дну ступнями, поднял облако ила и распугал всю живность. Не сегодня.
Вынырнув на поверхность и отфыркиваясь, Вэй Усянь поплыл к середине озера, аккуратно огибая еще не распустившиеся бутоны лотоса. Совсем скоро Пристань Лотоса окутает волшебный аромат, который невозможно ни с чем спутать и ничем заменить, а пока плотные бутоны едва заметно колыхались на зеркальной поверхности озера, плавными линиями нарушая его ровную гладь. Вэй Усянь старался плыть аккуратно, прорезая воду тихими, чёткими гребками, чтобы не потревожить затаившееся в глубине солнце, и притворяясь, что он вовсе и не человек даже, а самый настоящий озёрный житель. И внизу у него никакие не ноги, а рыбий хвост, а если оскалиться, то мир увидит острые клыки, которыми Вэй Усянь-повелитель вод кромсает мелких рыбешек, как семена лотоса.
Проплыв чжанов {?}[Чжан — мера длины, равная 3,2 м] двадцать и почувствовав усталость, он перевернулся на спину и, раскинув руки, подставил лицо уже не обжигающим, а теплым солнечными лучам, позволяя высушивать капли воды прямо на коже. Лежать бы так вечно!
— Вэй Усянь!
Но нет…
Лихо перевернувшись, он обернулся в сторону берега — дядя Чэн вместе с Цзинь Лином — предатель! — стояли прямо возле его сброшенной неаккуратной кучей одеждой. Сердце на миг остановилось, и в груди похолодело, словно он плескался не в теплой воде, а окунулся в ледяной горный источник. Свиток!
Он рванул к берегу так быстро, как только мог, но все равно опоздал. Дядя держал в руках свиток и уже занес руку.
— Нет! Дядя! Стой! Не надо!
Свиток вспыхнул в один миг и ничего не стало. А Вэй Усяню пришлось выходить на берег под испепеляющим взглядом дяди и раздражённым — брата.
— Тебе ноги переломать? — обычно дядя закипал моментально, вот и сейчас от него прямо-таки полыхнуло яростью.
— Предатель, — бросив сердитый взгляд на брата, Вэй Усянь шмыгнул носом. У того хватило совести отвести глаза.
— Я запрещал говорить про Старейшину Илина, тем более читать про него! — дядя еще больше повысил голос, на этот раз вкладывая в крик силу. Воздух вокруг завибрировал, а в ушах неприятно зазвенело.
— Но почему нельзя? — Вэй Усянь правда не собирался плакать, но в глазах резко противно защипало, наверное, вода попала. — Он же был твоим шисюном!
— Он был темным заклинателем и виновен в смерти тысяч людей, в том числе родителей Цзинь Лина! Он принёс слишком много боли людям, которые его любили и предал их! Он всё разрушил! Уничтожил! Что ещё ты хочешь о нём знать?! — дядя кричал, но пугало не это. К крику Вэй Усянь привык, тем более, дядя Чэн никогда не исполнял своих угроз. Сейчас же красивое лицо безобразно исказилось, а его выражение, обычно острое, как наточенная стрела, больше всего походило на черную грозовую тучу — мощную, страшную и полную непролитой боли.
Всё ещё стоявший по колено в воде, Вэй Усянь отмер и медленно, каждой мышцей своего тела ощущая непомерную тяжесть, наконец вышел на берег, подошёл к дяде и, склонив голову, тихо произнёс:
— Прости. Я просто хотел узнать его историю, чтобы… чтобы… — он запутался и сбился, снова хлюпнув носом, надеясь только, что никто не заметит его слабости. Даже не глядя на дядю Чэна, он чувствовал, что тот раздражённо поджал губы — повеяло таким холодом так, что и теплые закатные лучи солнца не помогали.
— Одевайся и марш на ужин, — кажется, дядя немного отошел, по крайней мере, перестал кричать. — А главе клана Цинхэ Не пора прекратить забивать тебе голову неподобающими историями! Что ещё задумал этот интриган… — последнюю фразу, впрочем, дядя произнес совсем тихо, уже удаляясь по дорожке в сторону сыхэюаня {?}[Сыхэюань тип традиционной китайской застройки.].
Цзинь Лин трусливо сбежал следом, игнорируя яростные молнии, которые мысленно метал в него Вэй Усянь. И чего привязался? Давно пора вернуться в свой любимый Ланьлин Цзинь, его там уже, наверное, заждались.
Зябко ежась от прохладного вечернего ветерка, налетевшего с той стороны озера, где солнце уже спустилось к верхушкам деревьев, окрашивая небо яркими предзакатными мазками, Вэй Усянь спешно натягивал одежду. Попрыгав на одной ноге, он вытряс воду из ушей и поскакал за дядей и братом.
На следующий день в Пристань Лотоса прибыл Хангуан-цзюнь.
Каждый раз, когда Вэй Усянь встречался со Вторым Нефритом клана Лань, у него перехватывало дыхание. Но вовсе не так, как у других, которые почему-то считали его действительно высеченным из неживого камня. Разумеется, красоту его третьего дяди, вполне можно сравнить со статуей какого-нибудь древнего божества из храма, но дело было вовсе не в этом.
Дух и в самом деле захватывало именно из-за невероятного сочетания недвижимой красоты, идеальности на грани божественности и живых эмоций, запрятанных так глубоко, что никто — он знал точно! — кроме Вэй Усяня не мог их разглядеть.
Однажды Цзинь Лин с абсолютной серьёзностью заявил, что Хангуан-цзюнь ненастоящий. Полная ерунда! Потому что Вэй Усянь знал правду — под идеально-гладкой, будто шёлковой белой кожей, текла вполне себе настоящая, живая красная кровь.
Убедиться в этом он смог, когда как-то гулял с лаоши Ланем в Облачных Глубинах и с разбегу, пытаясь поймать кролика, рухнул на землю и ободрал колени. Испугаться не успел, его сразу подхватили на руки и отнесли в цзинши. Вэй Усянь — не слишком-то переживавший, потому что больно почти не было — всё время, пока лаоши Лань обрабатывал ссадины и зачем-то передавал духовную энергию, разглядывал его невозмутимое лицо. Именно тогда, увидев капли крови из прокушенной губы, он и понял, что за недвижимой строгостью скрывается что-то ещё. Что-то, что очень хотелось потрогать руками, чтобы убедиться в своей правоте, но он так и не осмелился.
