Там, во снах, он звал лаоши Лань Чжанем, не стесняясь стонал под сильными, сладко-болезненными прикосновениями, вздрагивал от каждого поцелуя-укуса, от проникновения длинных пальцев в своё тело. Да, он видел все эти весенние картинки с мужчинами в Нечистой Юдоли — не стоило и сомневаться, что шишу Хуайсан полон сюрпризов. Позволив однажды Вэй Усяню дожидаться в своих покоях, он небрежно оставил сборник Лунъяна прямо у себя на столе. Времени, чтобы изучать все подробности, хватило с лихвой. Воспоминания услужливо предлагали каждую ночь картинки с самым замысловатым использованием лент, колец и шариков, которые Лань Чжань мог бы применить, чтобы подготовить их обоих к соитию.
Со временем фантазии становились все менее стыдливыми — от чего пальцы на ногах непроизвольно поджимались, а между ног болезненно пульсировало каждый раз, когда он представлял, как Лань Чжань перевязывает себе член лобной лентой, чтобы продержаться как можно дольше, как проталкивает несколько собранных на нить нефритовых шариков в тело Вэй Усяня, а затем медленно вытаскивает и заменяет их своим перевязанным лентой членом.
Шарики он, в конце концов, купил в одной из лавок Гусу. Впервые использовав игрушку на себе, он кончил с такой силой, что пришлось закусить запястье, чтобы не разбудить криком других учеников. След от укуса болел еще несколько дней и, потирая зудящую кожу, он представлял, что это след от чужих зубов.
Вэй Усянь чувствовал, что от жары, горячих, липких снов и постоянного присутствия лаоши уже больше не может дышать. Лаоши проводил практические занятия по технике боя с учениками, а вечерами наступало их личное время для музицирования. Только вдвоем. Технику Расспроса Вэй Усянь освоил еще прошлой весной, этим летом лаоши обучал Упокоению и Подавлению.
Несколько раз он ловил на себе задумчивые взгляды Цзэу-цзюня, тот улыбался своим мыслям, вежливо кивал, но больше не пытался поговорить. Даже после того, как однажды застал их с лаоши на поляне с кроликами.
Вэй Усянь лежал на спине, положив голову на колени лаоши и рассказывал, как ранней весной ходил на ночную охоту с Цзинь Лином, и тот умудрился так подвернуть ногу, что какое-то время пришлось нести его на спине под раздражающе-взволнованный лай Феи.
— Не понимаю, почему он так её любит!
— Вэй Ину не нравится Фея?
— Не то, чтобы… ну кролики мне нравятся больше. Кролики и лаоши! — Вэй Усянь хитро улыбнулся и запрокинул голову, чтобы увидеть выражение лица лаоши. Хангуан-цзюнь продолжал невозмутимо гладить чёрного кролика, весьма бесцеремонно пытавшегося бороться с Вэй Усянем за внимание и место на его коленях. Вэй Усянь всё-таки победил. Лаоши перевел взгляд, странно посмотрел и едва заметно кивнул.
— Мгм.
Вэй Усянь не смог удержаться от довольного смешка — лаоши принадлежал только ему и никакие кролики или другие существа, не могут претендовать на его внимание. Даже…
— Брат, — лаоши поднял голову и произнёс своим ничего не выражающим — только для посторонних! — голосом.
— Я просто гулял. Не буду вам мешать.
Ещё одним человеком, чьи взгляды на себе иногда ловил Вэй Усянь, был Лань Сычжуй. Не то, чтобы другие на него не смотрели — слишком уж часто он привлекал внимание, особенно Лань Цижэня, который, словно коршун, неотступно следил за ним, готовый в любой момент растерзать зазевавшуюся добычу. Достопочтенный дядюшка будто ждал, что Вэй Усянь вот-вот превратится в чудовище и сожрёт его обожаемых благопристойных Ланей. Или развратит, а потом сожрёт. Стоило ли говорить, что все, кроме одного единственного Ланя, находились в полной безопасности. А тот единственный, кто интересовал Вэй Усяня, и так давно ему принадлежал.
После ночной охоты, на которую Хангуан-цзюнь взял лучших учеников, Сычжуй, глядя на него своими красивыми оленьими глазами, склонив голову на бок и закусив губу, неожиданно произнёс:
— Вы похожи с Хангуан-цзюнем.
Вэй Усянь вздрогнул, дёрнул плечом, сбрасывая покрывало холодных мурашек.
— Я не его сын!
Сычжуй забавно моргнул, на мгновение став похожим на ребёнка.
— Что? Нет. Я не это имел в виду.
Задумчиво закусив губу, он некоторое время смотрел на Вэй Усяня потом качнул головой, словно сбрасывая морок, чуть виновато улыбнулся и поклонился. Гуль его знает, что он там имел в виду.
Время застыло мухой в янтаре — тягучее, жаркое лето, облепило тело, как пропотевшее нижнее ханьфу. Хотелось вырваться на свободу, окунуться в ледяной источник, где однажды Вэй Усянь увидел израненную дисциплинарным кнутом спину обнаженного Хангуан-цзюня. Пропитанная едким уксусом мысль о том, что эти шрамы, наверняка, связаны со Старейшиной Илина не давала покоя, но спросить напрямую он пока не решался. Слишком много вопросов накопилось, слишком долго он ждал.
Ближе к середине лета Вэй Усянь почувствовал, что готов. Больше не осталось сил ждать, смотреть на лаоши, видеть сны с его участием, ловить на себе подозрительные, любопытные или задумчивые взгляды окружающих — не то, чтобы последние его особо волновали, но вкупе с остальным, утомляли.
Он понимал, что тянет время, но вдруг стало страшно. Почему-то он не сомневался, что на этот раз точно получит ответы на все вопросы. Всё станет на свои места, и он сможет двигаться дальше.
Наверное.
Накануне, после занятий, они с лаоши сидели возле ручья. Солнце устало клонилось к закату, уже не припекая, а ласково согревая и оглаживая тело. Вэй Усянь стянул сапоги и опустил ноги в прохладную воду. Искоса глянул на сидящего, как всегда с идеально-прямой спиной, лаоши и решился:
— После встречи Сюэ Яном, я много думал, он кое-что тогда мне сказал… Вы были друзьями со Старейшиной Илина?
Со стороны в позе лаоши не поменялось ничего, но Вэй Усянь знал, куда смотреть и потому разглядел, как едва заметно напряглись плечи, чуть поджались губы, а во взгляде снова появилось это странное, тёмное, мучительное выражение. Он перевёл взгляд и посмотрел на Вэй Усяня:
— Нет. Мы не были друзьями.
Вэй Усянь медленно кивнул, получив подтверждение своим мыслям. Сделал глубокий вдох — Хангуан-цзюнь всё ещё молча смотрел на него в ожидании продолжения — и выдохнул:
— Если не друзья, то кто? — не дождавшись ответа, уточнил. — Любовники?
— Нет, — слишком тихо, но они сидели совсем рядом, поэтому Вэй Усянь расслышал. Он ожидал другого ответа, но тогда остался ещё последний вариант.
— Один любил, а второй нет?
Молчание длилось слишком долго. Он думал, что уже ничего не услышит. Спустя вечность в тихо дрожащем над холодным горным ручьем разгорячённом воздухе послышалось:
— Мгм.
Вэй Усянь не поворачивал головы, глядя на собственные ноги в воде, шевелил пальцами, пытаясь поднять песок со дна. Следующий вопрос дался с трудом.
— Это был ты? Ты любил его? А он тот, кто не ответил на чувства?
На этот раз ответом стал только едва ощутимый тихий выдох. Этого было достаточно.
Когда Вэй Усянь обернулся, увидел лишь удаляющуюся напряжённую, словно натянутая тетива, спину Хангуан-цзюня.
Он смотрел вслед своему прекрасному, удивительному любимому лаоши, сжав кулаки и впиваясь ногтями в ладони с такой силой, что казалось, ещё чуть-чуть и кожа порвётся. И всей душой ненавидел Старейшину Илина.
— Как он посмел? Как посмел не любить тебя? Как посмел бросить, оставить одного в этом мире? Я бы так никогда не поступил!
Но, конечно, ему уже никто не ответил.
Откинувшись назад, он подставил лицо мягким лучам солнца, позволяя им высушивать лишнюю и совсем неуместную сейчас влагу.
Ни одна живая душа не видела, как он уходил из Облачных Глубин в конце часа тигра. {?}[c 07:00 до 09:00] За время своих частых вылазок в Гусу за вином, Вэй Усянь успел изучить расписание всех патрулей и приучить лаоши Ланя к определенному времени своих прогулок. Так что, никого не встретив, он спокойно покинул резиденцию и сразу свернул с дороги в рощу. Сначала он просто шёл в темноте, петляя меж деревьев, затем, зажёг талисман и перешёл на бег. Пока бежал, перечислял правила, которые сейчас нарушал: «Гулять по ночам, быстро ходить, шуметь, держаться подальше от плохих людей, поддерживать во всем дисциплину, не вести себя вызывающе…». Тут мысль сбилась, потому что он не смог определить — то, что он собирался сделать, относилось к просто вызывающему поступку или нарушению запрета общения с плохими людьми? Так и не придя ни к какому выводу, Вэй Усянь побежал еще быстрее. На меч он подняться так и не решился, боясь привлечь внимание, а расстояние предстояло преодолеть приличное, чтобы звуки флейты точно никто не услышал.
