Затем всё же перевёл взгляд на Цзинь Лина и склонил голову в приветствии.

— Молодой господин Цзинь.

Приглядевшись, Вэй Усянь вспомнил этого юношу. Обладателя утончённой внешности и изысканных манер звали Лань Сычжуй и, кажется, он являлся другом его несносного брата. Воистину противоположности притягиваются.

— Ну, раз с церемониями покончено, можем мы уже войти? — Вэй Усянь поймал себя на том, что почти приплясывает от нетерпения, словно танцует на раскалённых углях.

Сычжуй протянул жетон все с той же целомудренно-терпеливой улыбкой на лице. Если бы Вэй Усяня спросили, он бы сказал, что именно так выглядит истинно-ланьское достоинство и благородство. И долготерпение. И красота, чего уж там. Но его никто не спрашивал, шисюн позади продолжал изображать раненую змею, остальные ученики давились смешками.

Получив вожделенный жетон и уже не слушая наставления о том, что завтрак подадут в конце часа Дракона — кто вообще, кроме кроликов, может жевать местную унылую травяную пищу?! — рванул в глубь резиденции на поиски лаоши.

Он бежал мимо живописных беседок, спрятанных в пышной зелени цветущих кустарников, мимо журчащих ручьёв с каменистыми берегами, окутанными молочной утренней дымкой, и совсем не смотрел на всю эту ухоженную, идеальную красоту. Самоё лучшее, что скрывали здешние стены, принадлежало ему. Ну или будет принадлежать. Совсем скоро.

Сердце тревожно сжималось — с момента, когда он в последний раз ступал по каменистым дорожкам Гусу прошло слишком много времени, слишком давно он не видел лаоши, не чувствовал затаенную в глубине светлых глаз тёмную, мутную боль, которая отступала, стоило только им остаться вдвоём, не дотрагивался тайком, обмирая от восторга, до развевающихся на ветру концов его лобной ленты, не… не…

Едва прибыв в Гусу, впервые официально, а не в гости к лаоши, он уже не шел — почти бежал, наплевав на все их скучные правила. Жадно хватал ртом воздух, задыхаясь, словно внезапно отрастил рыбьи жабры, и сейчас единственное, что его могло заставить снова начать дышать, это возможность окунуться в…

— Молодой господин Вэй?

…эти глаза.

Нет.

Похожие, но другие.

— Цзэу-цзюнь.

— С прибытием в Облачные Глубины, — казалось, глава ордена ничуть не удивлён появлением внутри резиденции кого-то, кто сломя голову, задрав ханьфу едва не до середины бедра и запыхавшись, словно охотящийся за сбежавшей коровой крестьянин, нёсся по идеально выметенным дорожкам. Почему-то подумалось, что явись он сейчас перед Цзэу-цзюнем с раскрашенной краской лицом верхом на орущем осле и вопящий во всю глотку, тот бы даже бровью не повёл. Вот это выдержка. Истинный Лань.

— Осмелюсь предположить, что вы ищете Лань Ванцзы?

От лаоши Лань Сиченя отличала мягкость тёплого, понимающего взгляда и необычайно душевная улыбка. Он также поражал нечеловеческой красотой, статью истинного небожителя и величественными манерами. Отличие было лишь в одном — он не лаоши.

Кажется, от него всё ещё ждали ответа.

— Да, — сообразил он наконец, отмерев и вспомнив о приличиях. — Я только что прибыл на обучение, мы давно не виделись, хотел поздороваться, — он склонился в почти церемониальном поклоне.

— Что ж, позвольте, проводить вас к брату, — неожиданно предложил Лань Сичень и, сделав приглашающий жест рукой, добавил. — Только, если вы не против, не будем торопиться.

Даже если бы он попросил пожевать сырую крапиву или булыжник, Вэй Усянь с радостью согласился бы.

Лаоши! Он сейчас увидит лаоши!

Его план, многократно изменённый с учётом обстоятельств и новой информации, в главном оставался неизменным. Он давно и точно знал, что будет делать этим летом и нисколько не сомневался в успехе. Больше никакой боли в глазах лаоши, никаких тайн. Он вырос и теперь сам сможет решать, как дальше жить. И с кем.

— … об успехах в музицированиии.

А?

Кажется, он прослушал вопрос. Его рассеянность, судя по понимающей улыбке главы Гусу Лань, не осталась незамеченной.

— Я наслышан о ваших успехах в музицировании. Ванцзы говорил, что ваше мастерство игры на флейте с каждым годом всё совершеннее, — с истинно ланьским терпением и доброжелательностью повторил собеседник.

— Благодарю. Лаоши Лань слишком добр ко мне, — ему даже удалось изобразить благопристойную мину. Не хватало, чтобы у него отобрали флейту до того, как… — Мне далеко до адептов Гусу Лань. Надеюсь, что во время обучения смогу потренироваться в игре на гуцине.

— Разумеется, — кивнул Цзэу-цзюнь и замолчал.

На взгляд Вэй Усяня они шли слишком медленно, но подгонять Лань Сиченя, конечно, не решился. И лишь только, когда среди окутанных туманом белоснежных стен и черных крыш показался уединенный дом лаоши, позволил себе ускорить шаг.

Хангуан-цзюнь стоял на пороге — как всегда, безупречный, строгий и прекрасный, словно сошедший к простым смертным небожитель. Вэй Усянь всегда знал, что этот мир не достоин… Лань Чжаня.

Если подумать, то мгновения, когда лаоши поворачивается и на его недвижимом лице мелькает первая тень узнавания, глаза чуть теплеют, а уголки губ едва заметно вздрагивают — всегда самые волнующие. Моменты встречи после расставания.

Если подумать, то следующие за ними мгновения — это когда Вэй Усянь кидается к лаоши и обхватывает руками, ногами, всем телом, вдыхая родной запах с едва ощутимым ароматом сандала и благовоний — всегда самые дорогие.

Если подумать ещё, то сразу после этого наступают моменты, когда большие мягкие ладони накрывают макушку и лёгкими, нежными движениями приглаживают вечно растрепанные, даже собранные в хвост, волосы — самые болезненные. Потому что под этими прикосновениями Вэй Усянь всегда начинает дрожать.

Но если совсем серьёзно подумать, то на этот раз ничего из этого делать нельзя. Потому что Вэй Усянь вырос. Потому что теперь прикосновения лаоши вызвали бы совсем другую дрожь.

Поэтому всё, что он себе позволил — подбежать и склониться в приветственном поклоне.

— Лаоши…

— Вэй Ин.

Он ещё успел, как всегда, поймать отголоски затаённой боли в золотистых глазах, которая тут же поблекла, сменившись узнаваемой, тягучей, ласковой теплотой, от которой внутри разгорался, распуская раскалённые лепестки, нестерпимо обжигающий цветок. Лаоши ждал его. Вэй Усянь видел это в каждом незаметном для других движении ресниц, губ, в каждом вдохе и взгляде.

Дни собрались в бесконечную цепочку нудных занятий, церемонных приёмов отвратительно-пресной пищи, ночных бдений, когда ему даже удалось несколько раз сбежать в Гусу за легендарной Улыбкой императора и, конечно, быть пойманным (но не наказанным!) лаоши.

В первый раз его застукали прямо на стене, когда он перебирался — со всей возможной осторожностью — чтобы в спокойствии и одиночестве вкусить напиток богов.

Лаоши, казалось, ждал именно его. Может быть, и правда ждал? Вэй Усянь уже успел выпить один кувшин прямо по дороге и два прихватил с собой. Лаоши возник прямо перед ним, выйдя из тени, словно собрался прямо из воздуха. Вэй Усянь бы не удивился, сумей Хангуан-цзюнь провернуть нечто подобное.

Нервно засмеявшись, он, совершенно не смущаясь, протянул сразу оба кувшина:

— Лаоши! Я не смог устоять… — он посмотрел в непонятно-потерянные глаза и запнулся. Хотел ещё добавить, что больше не в силах сопротивляться искушению такой силы, но слова застряли в глотке. Выражение лица лаоши было… странным.

— Вэй Ин.

И на этот раз интонация не поддавалась определению.

— Я, знаю, знаю, правила… — смиренно вздохнул он, но кувшины не отдал.

Лаоши смотрел странно, словно видел его впервые или же наоборот, встретил давнего знакомого. И всё это не имело смысла.

Наказания не последовало, но с тех пор лаоши неизменно угадывал, когда Вэй Усянь нарушал режим, сбегая после отбоя в Гусу за вином, и всегда ждал на стене. Молча провожал до комнаты и так же молча уходил.

Мучительные кошмары отступили — они всегда растворялись, когда Вэй Усянь ночевал в Облачных Глубинах. Наверное, даже их пугали бесконечные правила и праведность ланьцев. Но на место кошмаров заступили совсем другие сны и обосновались со всей возможной бесцеремонностью. Бельё приходилось застирывать каждое утро.