Эстер Йосефовна промыла кисть в воде и погрузила её в тёмно-зелёную акварельную краску, рисуя шинель председателя ОГПУ. К планшету, опирающемуся на спинку стула, образуя таким образом импровизированный мольберт, был прикреплён тот маленький угольный набросок. Она писала его без пафоса и героических гипербол, напротив, подчёркивая недостатки, что составляли неповторимый образ Дзержинского: глубокие морщины на щеках и высоком лбу, болезненно бледный цвет кожи, тёмные круги под глазами как следствие перманентного недосыпания — именно эти детали делали его, взирающего с портрета, будто бы живым. Какой-то необъяснимый импульс заставил девушку потянуться рукой к нарисованному лицу, очерчивая его овал, но вместо шероховатой, не до конца просохшей бумаги ей хотелось ощутить горячую кожу этого мужчины.

В дверь раздался один глухой удар. Именно так всегда оповещал о своём приходе главный чекист. Соображая уже на ходу, революционерка схватила планшет и спрятала его за шкаф, а недокуренную папиросу затушила и бросила в пепельницу. Пришлось распахнуть все окна, чтобы выветрить табачный дым, казалось, уже въевшийся в стены этой съёмной квартиры. Делать всё приходилось быстро: пусть Феликс Эдмундович больше не стучал, ожидая за дверью, пока хозяйка сможет его принять, ей всё же не хотелось испытывать его терпение. Причесав напоследок волосы, она открыла ему, тот без слов вошёл и приветственно обнял девушку. Дзержинский снял шинель, и Эвентова увидела пятна крови на его неизменной косоворотке.

— Что это? — спросила девушка, изумлённо осматривая вошедшего с головы до ног.

— Расстреляли попа из Вологодской области, — с некоторым отвращением чекист посмотрел на свою любимую рубашку, обагрённую кровью врага народа. — Вёл антибольшевистскую агитацию и религиозную пропаганду, зазывая к себе наивных крестьян. Справлял церковные обряды, да только брал за них деньгами и едой. Отъел себе брюхо, обдирая до нитки безграмотный люд, а остальных запугивал адом и вечными муками. Часто на него жаловались, а после постановления о разрушении церкви в Вохтоге так вообще начал подбивать людей на беспорядки и сопротивление власти. Что уж там, испугался за свою золотую жилку! Тут терпение наше и лопнуло: устроили проверку, а у него дом, словно царская казна — награбил, негодяй. И захотелось мне лично посмотреть на человека, что так бессовестно обманывал людей. Я увидел истинное лицо буржуазии: наглое, бесчестное, с меркантильными глазами, в которых виден лишь блеск звонкой монеты. Я ему задавал вопросы — он всё отрицал, но в итоге всё же смалодушничал и предложил мне взятку, — Дзержинский говорил, а его руки тряслись от злости, — ну, а я для себя понял, что поучительных бесед с ним не выйдет, да пустил негодяю пулю, аккурат промеж его поросячьих глазёнок.

Эстер задумалась: когда-то методы ВЧК были куда мягче. Она улыбнулась одними уголками губ.

«Это ошибка! Ошибка!» — кричала юная девушка в одном белом халате, которую вели по февральскому морозу двое статных мужчин, удерживая её под руки, а третий, самый старший, указывал им путь. Все прохожие оглядывались на неё, кто — с сочувствием в глазах, кто — с одобрением неустанной борьбы с контрреволюцией.

— А в «чеке» и разберёмся, ошибка или нет, — ухмыляясь, проговорил один из её конвоиров, заглядывая в миловидное личико пойманной.

Тот же самый человек, что ворвался к ней прямо на работу, потом и допрашивал её.

— Я — коммунистка, — уже устав повторять, твердила Эстер Йосефовна. — Если вы обыскали мою квартиру, то должны были найти ордер о моём аресте за марксисткую пропаганду в Мазурах. Нашли бы мой партбилет.

— Нашли то, что нашли. Контрреволюционная литература, — констатировал чекист, кивнув на неведомую Эвентовой книгу. — С закладочкой… Интересная книга?

— Да не моё это! Сосед напросился в гости, я его за порог пустила, но когда он дал знать о своих намерениях, вытолкала вон. Он, наверное, и донёс на меня.

— Все сейчас так говорят, — мужчина рассмеялся, а сырые подвальные стены эхом отразили его хохот.

— И как же вы различаете, кто врёт, а кто — говорит правду?

— А вы меня убедите, что вас оклеветали, — он говорил тихо, опасаясь нежеланных слушателей, и, подойдя ближе, дотронулся до горящих от мороза щёк девушки.

— Можете провести повторный обыск, чтобы убедиться, — врач мотнула головой, сбрасывая ладонь чекиста с лица.

— Ага, — более не прикасаясь к заключённой, он кивнул какой-то своей мысли, — ну, можем договориться и по-другому, — самоуверенность и спокойствие, с которым мужчина предлагал сделку, указывали на некоторый устоявшийся опыт в таких делах.

— Я — не преступник, чтобы платить за своё освобождение! Да как вы смеете порочить само звание чекиста?! Я буду говорить только при начальнике, иначе все узнают о ваших делах!

— Ты не в том положении, чтобы угрожать мне! — мужчина обнажил пистолет и положил палец на предохранитель. — Последний раз тебе предлагаю сделать выбор или отсюда ты уже никогда не выйдешь! — из-за собственного крика он не услышал, как за спиной скрипнула дверь.

— Вы — позор нашего молодого государства, — с холодной усмешкой проговорила Эстер, смело и отчаянно глядя в дуло пистолета.

— Да как ты посмела?! — с размаха мужчина дал девушке пощёчину, от чего она пошатнулась на стуле и едва удержала равновесие. — Своё я всё равно возьму, — плотоядно ухмыляясь, прошептал он.

— Конечно возьмёшь, — вскипая от злости прошипел Дзержинский, застывший в дверях. — Твоё — пуля в голову, — председатель ВЧК подходил ближе, не сводя взгляда с допрашивающего, на чьём лице застыла гримаса ужаса.

— Нет… Нет! — отнекивался чекист. — Мы поймали контрреволюционного агитатора, вот, что мы у неё нашли, — дрожащей рукой он выхватил найденную книгу, выставив её перед собой как щит.

— Да хоть кого… Бить и угрожать беззащитным, тем более связанным заключённым недопустимо! Задержите его, — повелел Феликс, и на его команду пришли его верные чрезвычайники. Они обезоружили и обездвижили нарушителя, дожидаясь дальнейших указаний. Сам председатель ВЧК зашёл за спину девушки и начал развязывать грубую бечёвку, сковавшую её околевшие руки. На запястьях он увидел характерные раны. — За одно обращение на ты и грубости в адрес задержанной вам полагается удаление из Комиссии и арест на три месяца, но это недостаточное наказание за вашу вину.

— Прошу, смилуйтесь, — завопил обвиняемый, но Дзержинский был непреклонен. Он молча махнул рукой и схваченного мужчину увели.

— Как ваша фамилия? — Феликс Эдмундович придвинул стул и сел напротив девушки.

— Эвентова, товарищ председатель.

— Принесите мне дело Эвентовой и передайте протокол допроса! — крикнул им вслед главный чекист, а затем внимательно посмотрел на задержанную. Её фамилия показалась ему знакомой.

Изучив все необходимые материалы, он понял, что не обознался: освобождённая из Бутырской тюрьмы 1 марта 1917 г. политзаключённая-коммунистка, сотрудница «Искры», член партии, по данным обыска, на книжных полках — марксистская литература, агитационные листовки, портрет Розы Люксембург и Маркса, — Дзержинский недоумевал, как такой человек вообще мог попасть в застенки ВЧК.

— Вы свободны, прошу простить за это недоразумение. К сожалению, нынешние времена вынуждают лишать свободы невинных людей.

— Я всё понимаю, и это верно. Социалистическое отечество в опасности, — с улыбкой отмахнулась Эстер.

— Позвольте провести вас, — снимая зимнее пальто с гвоздя предложил Феликс, — на улице уже темно.

— Темно? Казалось, ещё час назад был полдень. Здесь совсем теряешь счёт времени. Тогда буду вам благодарна.

— Где ваша верхняя одежда?

— Осталась в больнице, — пожала плечами врач. — Меня схватили на рабочем месте.

— Негодяи, — прошептал чекист. — Такой мороз за окном, снег лежит… Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, хорошо, — неуверенно ответила девушка.

— Вы пойдёте в моём пальто, — не желая слышать отказа, он подошёл к ней сзади и приготовился надеть его на девушку.