— Что вы, нет! — вскрикнула Эстер. — Не беспокойтесь обо мне, я не замёрзну.

— Давайте, не спорьте. Я настаиваю и не передумаю.

— Будь по-вашему, благодарю вас, — продев руки в рукава, она зябко закуталась в шерстяную ткань.

И пошли они по заснеженным улицам Петрограда к больнице, что пролегала по пути к дому товарища Эвентовой. Она то и дело поворачивалась к своему спутнику, виновато глядя на него. Ей и в пальто, пришедшемся в самый раз, было холодно, а представить, каково идти в одной рубахе было и вовсе немыслимо.

— Мне больно на вас смотреть, Феликс Эдмундович, — прошептала девушка.

— Вам тоже пришлось помёрзнуть из-за нашего непутёвого сотрудника.

После больницы чекист и революционерка направлялись к её дому. Замёрзший Дзержинский с большой радостью принял приглашение на чай с мёдом. В ту ночь они не сомкнули глаз. После того, как Феликс нашёл старую фотографию девушки с митинга, на котором она выступала с речью, он принялся расспрашивать о революционном прошлом, приведшем её за решётку. Он смотрел на запечатлённую три года назад Эстер, и даже чёрно-белая фотография позволила ему ярко увидеть её образ: красный платок, золотистые, подобные пшеничным колоскам волосы, великоватое старое пальто на худом стане… Историй у каждого накопилось на годы вперёд, и всё хотелось рассказать в одну ночь.

Следующий выходной чекист так же провёл в компании новой знакомой. Слишком уж многое желал он узнать про эту смелую девушку и самому о немалом хотелось с ней поделиться. Но воспоминания и переживания современных дней всё не иссякали, даже когда растаял снег, и зацвели вишни да абрикосы, покрылись зеленью деревья…

— И правильно, поделом ему. Так и надо с врагами народа, — Эстер восхищённо смотрела на Феликса, и наблюдала, как его лицо прояснилось. — А рубашку вашу я постираю, — девушка беззастенчиво дотронулась до ворота, расстёгивая пуговицу за пуговицей, когда на кистях её рук крепко сомкнулись пальцы председателя ОГПУ. Железная хватка не позволяла ни отстраниться, ни шелохнуться. Мужчина молчал и не сводил с неё глаз, и Эвентова не могла понять, что сокрыто в этом зловещем взгляде. От него становилось не по себе: может, Феликс Эдмундович что-то узнал? Чтобы хоть как-то скрыть свою тревогу, она неуверенно добавила, — я приготовила ужин, — и улыбнулась одними уголками губ. Взгляд её метался от непроницаемых серых глаз гостя к его безмолвным устам.

— Потом, — лукаво ухмыльнувшись, отмахнулся Дзержинский, — всё потом, — он отпустил её руки и взял за подбородок, решительно притянул к себе и поцеловал. Слишком долго Эвентова мечтала об этом, прокручивая воспоминания ушедших дней, что теперь попросту пришла в замешательство. Она обхватила ослабшими от удовольствия руками разгорячённую спину чекиста, и покорно отступала под его натиском в прокуренный зал. Мужчина нетерпеливо расстёгивал запятнанную краской рубашку, открыв тонкую шею девушки, и прильнул к ней, покалывая нежную кожу жесткими усами и бородой. Она уперлась в стол, заваленный книгами и незаполненными историями болезней, которые Феликс бесцеремонно сбросил на пол. Он грубо вцепился мозолистыми пальцами в бёдра девушки и подсадил её на освобождённую поверхность, продолжая осыпать поцелуями открытые участки тела.

*

— А ведь в восемнадцатом мы так же стояли на балконе, только видели перед собой Петроград, — мечтательно вспоминала Эстер, глядя на улицу Герцена. — И много курили, так много, что, наверное, запах въелся на века.

— Да, помню. Кажется, изменились только города, а всё остальное осталось прежним, — Феликс повернулся к собеседнице и игриво поднял бровь, а затем продолжил смотреть куда-то вдаль.

С мокрой рубашки, перекинутой через верёвку, на пол капала холодная вода.

— Я взял две путёвки на август в Кисловодск. Вы были там когда-нибудь? — прервал повисшую тишину Дзержинский.

— Нет… А вы?

— Был, в прошлом году. Отдыхал в одиночестве от кремлёвской суеты и всех этих политиканов, окружённый невиданными красотами и чистым воздухом, здоровье заодно поправил. Вот и решил, что вам было бы полезно съездить, — он приобнял Эстер за талию, согревая прохладной дождливой ночью. — Что скажете?

— С вами? — она удивлённо подняла на мужчину свои большие серо-голубые глаза и радостно улыбнулась.

— Ну, конечно, — крепче прижав к себе врача ответил чекист.

— Тогда — хоть куда, — склонив голову к его груди, прошептала Эвентова. — Не ехали бы вы только на дачу завтра, побыли бы со мной, — с наигранной обидой в голосе проговорила девушка, не рассчитывая ни на что, кроме отказа.

— Как же это не ехать в единственный свой выходной? — он озвучил её догадки, но в завершение добавил: — А вы со мной поезжайте. Покажу вам Любаново. В своё время, когда было мне совсем плохо, я там здорово подлечился.

Эстер расслабленно закрыла глаза, представляя грядущий день, и в этот миг все тяжкие раздумья её покинули. Было просто хорошо и не до каких-либо сует.

*

Товарищ Эвентова более часа стояла за кулисами, не чувствуя усталости в ногах, и внимала пламенной речи Железного Феликса. Перед ЦК, в переполненном зале он смело повторял всё то, на что неустанно сетовал в письмах, что так и не дошли до адресатов, и в той же прокуренной кухне на улице Герцена — порицал коррупцию, бюрократизм, бесхозяйственность, между строк — политику генсека, прямо — людей, составляющих его окружение. Весь доклад он произносил бойко и громогласно, его глаза горели, со лба стекал пот, а руки то и дело сжимались в кулак, как бы показывая готовность объявить войну всем предателям заветов Владимира Ильича. Но как бы рьяно не звучал его голос, он терялся среди множества других: занятые собственными обсуждениями, члены Комитета, казалось, и вовсе не слушали председателя ОГПУ, и Дзержинский, несомненно, это видел. Зоркие глаза чекиста быстро нашли в зале того, кто по сути был виновен в банкротстве системы управления:

— А вы, товарищ Пятаков, — Феликс Эдмундович привлек внимание Георгия Леонидовича, обратив суровый взгляд на этого человека, что за всё это время так и не прислушался к его взываниям, предпочтя собственные интересы государственным. — Вы — самый крупный дезорганизатор промышленности. Вы позабыли о тех словах, которыми напутствовал вас товарищ Ленин в сентябре двадцать второго. Я вам напомню: сокращать госаппарат и исключить любые непроизводительные расходы. Вам уже приходилось отвечать за неисполнение своего служебного долга и за проявленный бюрократизм, но вы, по-видимому, учиться на своих ошибках неспособны. Только если вы тотчас не примете меры, не перейдёте от волокиты к работе, кризис приобретёт необратимый характер.

Гнев, обрушенный на заместителя председателя ВСНХ, заставил аудиторию на время утихнуть и притаиться, но затем обсуждения продолжились вновь, и речи Рыцаря Революции, что более походила на бессильный отчаянный крик, вновь никто не внимал. А Дзержинский всё так же произносил свой доклад, не минуя ни единой реальной проблемы, которые после смерти Ленина никто не оговаривал, но говорил, казалось, в пустоту. Глаза, горящие огнём, смотрели болезненно уставшим взором в зал, а разжавшийся кулак лёг на больное сердце.

Эстер Йосефовна заметила, как измождёно выглядел мужчина, и, несомненно, поняла, что прижатая к груди рука — отнюдь не ораторский жест. Невыносимой тяжестью на неё давил гул зала, заглушавший революционера, девушка видела, как он нервничает и пытается достучаться до публики, но всё тщетно. Пальцы до боли сжались в кулак и Эвентовой стало так так горестно от тех перемен в людях, что ещё девять лет назад были готовы отдать всё ради победы коммунизма. Глаза защипало от слёз, и только она достала платок, чтобы утереть их, как ощутила на себе тяжёлую сильную длань. В свободную руку кто-то настойчиво пытался вложить портфель. Врач всё-таки взяла его и услышала низкий мужской шёпот: «Время пришло. Дашь ему то, что лежит внутри. Необходимая дозировка записана на подкладке. Билеты в потайном кармане». Прежде, чем она успела обернуться, неизвестный уже устремился прочь, но Эстер схватила его за плечо, не давая уйти, как минимум чтобы запомнить лицо. Он всё-таки остановился и обратил на неё сердитый взгляд.