Гостье не пришлось ожидать приглашения — часовые раскрыли перед ней двери сразу же, как она вошла в приёмную. Лениво обыскав, ей позволили войти. Волнение росло с каждым шагом к человеку, который когда-то давно устроил её в «Искру». Обменявшись приветствиями, Сталин указал врачу на место за столом, а сам сел напротив. Он говорил много, не скупясь на время, словно и впрямь был рад гостье из солнечной Одессы, с которой не виделся более пяти лет, задавал ей вопросы, расспрашивал о жизни, как партийной, так и личной.

— Что же ты, не вышла замуж? — неожиданно поинтересовался мужчина.

— Ещё нет, слишком много работы, не до этого было, — отмахнулась Эстер.

— Труд — это хорошо, но нужно подумать и о создании советской семьи, — он гулко засмеялся, а затем вмиг стал серьёзным. Слишком уж далеко пустая болтовня увела его от истинного объекта их беседы.

— Успеется ещё, — пробормотала под нос девушка. Во всей этой ситуации она была рада, что нет у неё близких, за жизни которых пришлось бы беспокоиться по пути в Москву и в этом кабинете.

— Да, успеется, — кивнул Коба, а затем резко встал. Следом за ним встала и Эстер. Обойдя широкий дубовый стол, он подошёл к подчинённой и положил ей руку на плечо, а затем убрал. Эвентовой этот жест напомнил игрока, коснувшегося шахматной фигуры, однако не решавшегося сделать ею ход. Но, как и в шахматах: дотронулся — ходи.

— Я помню тебя с таких лет, — Сталин показал ладонью рост на уровне своего плеча. — Совсем юной девочкой, горящей революционным запалом. Ты — одна из тех, в чей преданности нашему великому делу у меня никогда не возникало сомнений. Поэтому я хочу поручить одно ответственное задание именно тебе, — разумеется, Сталин полагался не только на верность девушки идее — он понимал, что страх за свою жизнь не только не даст ей отказаться, но и не позволит совершить никаких ошибок.

Эвентова нервно сглотнула: а вот и разгадка.

Дзержинский сел на подоконник и, чинно спросив разрешения, закурил. Его безупречные аристократические манеры каждый раз покоряли Эстер. Пока мужчина не видел, она не сводила с него взора: без всяких сомнений за эти годы он изменился. Слегка ссутулились широкие плечи, лицо испещрили морщины, а в стальном взгляде виднелась какая-то потаённая усталость, нечто такое, о чём он не мог рассказать. Сперва показалось, что лишь одна неизменная косоворотка, в которой революционерка впервые увидела Феликса, оставалась прежней, пусть и слегка выгоревшей от времени, однако со временем она поняла, что перед ней всё тот же пылкий Рыцарь Революции, чьё сердце не очерствело с годами самоотверженной государственной службы.

— Уж не ожидал я вас встретить прямо здесь и сегодня, — он повернулся к врачу, а та в свою очередь опустила глаза, перебирая пальцами край своей шерстяной красной шали. Периферийным зрением она видела, как мужчина рассматривает её, и невольно улыбнулась одними уголками губ. — Не понятно мне только, почему вы перестали отвечать на мои письма?

Эстер Йосефовна вмиг посерьёзнела. Ей стало так стыдно и горестно, что она не решалась повернуться к революционеру.

— Мне пришлось покинуть тот адрес, который я вам назвала. Белые устроили обыск, и мне пришлось бежать. В моей сумке тогда были только документы и новые шрифты. Это было всем, что я имела на протяжении последующих месяцев. Вернуться означало вновь попасть в тюрьму, — девушка говорила правду, хотя и сама понимала, что это не отговорка. — Возможно, ваши письма попали им в руки.

Дзержинский встал и нервно зашагал по кабинету: его разозлило не столько такое оправдание, как сама мысль о том, что их переписку могло читать какое-либо третье лицо.

— А потом? — он всё не унимался и продолжал расспросы, ведомый скорее не обидой, а профессиональным желанием вывести лжеца на чистую воду. Мужчина остановился прямо перед Эвентовой. — Ведь мой адрес вы знали. Если у вас не было времени тогда, то через год, через два.

— Мне хотелось написать, но, когда газеты трубили о ваших новых назначениях, мне было совестно отнимать ваше время, — Эстер сделала ещё один шаг вперёд. Невысокие каблуки уравнивали её в росте с собеседником, потому их острые взгляды были устремлены ровно друг на друга. Наверное, именно с таким непроницаемым лицом он допрашивал особо опасных врагов народа, но только отчего-то девушке не было страшно, то ли от того, что уже приходилось бывать в роли «врага народа», то ли от особого отношения к своему товарищу.

— Ну, а сейчас вы написали бы мне? — с ухмылкой спросил чекист. В глазах Эвентовой на долю секунды мелькнула растерянность — вопрос был с очевидным подвохом.

— Может быть, — удачно увильнув от ответа, её уста так же изогнулись в лукавой усмешке.

Спустя полчаса председатель ОГПУ расположился в кресле врача вполоборота, то поглядывая в журнал, который он лениво перелистывал, то на свою давнюю знакомую, что сидела на подоконнике против лунного света.

— А что случилось с Серафимой Абрамовной? — Феликс Эдмундович поинтересовался наконец судьбой своего предыдущего кардиолога.

— Ох, — с наигранной грустью вздохнула её преемница, — умерла несчастная.

— От чего же? — мужчина подозрительно сощурил глаза, чувствуя, что дородная старушка умерла далеко не своей смертью.

— Честно скажу: не знаю, — отмахнулась Эстер. И вдруг её озарила мысль, что всё не так случайно. Откуда вдруг взялось вакантное место, сразу, как только Иосифу Виссарионовичу потребовалось вызвать свою бывшую подопечную в Москву? Эвентова оставила эти раздумья — правду ей уже никто не расскажет. — Так на что жалуетесь? — врач поняла, что праздные беседы с председателем ОГПУ, пусть он и её добрый товарищ, до добра не доведут, и перешла сразу к вопросу, по которому он и пришёл.

— На всё! Проклятые взяточники и бюрократы ведут нашу молодую страну к неизбежному кризису. Мы не проблемы решаем, не работаем, а пишем бесполезные бумажки. Несметное количество бумажек! А потом эти люди удивляются, — осознавая, что уже начинает приходить в ярость, Феликс Эдмундович остановился, и глухо засмеялся, но было явственно слышно в этом смехе нескрываемое отчаяние. Эвентова лишь кивала, неуверенно улыбаясь в ответ, а сама диву давалась — насколько бесстрашен и прямолинеен этот человек в такое неоднозначное время. Кем бы он ни был, такие слова опасны.

— А к доктору тогда зачем пожаловали? — Эстер лукаво ухмыльнулась.

— Измучил же я бедную Серафиму Абрамовну, а ведь она прекрасно знала, что мешало мне спать ночами.

— И что же?

— Тахикардия, будь она неладна. Сейчас я покажу, какое убойное зелье она мне подавала. Учитесь, так сказать, молодежь, — его тонкие уста изогнулись в весёлой улыбке, пусть она и выглядела слегка зловеще при таком измученном усталом взгляде. — Несите сюда корвалол, пустырник и валерьянку.

Девушка послушно зашагала к стеклянному шкафу, звонко стуча каблуками. Со скрипом отворилась дверца, и врач, ещё не особо ориентируясь в новом кабинете, выискивала подходящие лекарства. Её удивило, что полки, к которым вроде как никто не прикасался с момента её приезда в Москву, были безупречно чистыми, так же, как и медикаменты. «Неужели они и сюда добрались и подменили совсем всё, даже безобидную валерьянку?» — ужаснулась Эстер. Её рука на мгновенье замерла над последней бутылочкой, но она всё же взяла её, чтобы не навлечь на себя лишние подозрения. «Или уборщица успела прибраться» — успокоила себя она.

Эстер Йосефовна подошла к Феликсу Эдмундовичу и передала ему то, что он попросил. Мужчина по-хозяйски взял один из стаканов с надколотым краем и наполнил его водой.

— Что ж у вас, дома таких нету? — Эвентова не смогла промолчать и озвучила вопрос, что будоражил её любопытство.

— Какие-то есть, — опираясь на стол, революционер собирался было готовить себе снадобье, но заданный вопрос остановил его, — только это не так интересно. Серафима Абрамовна всегда беседовала со мной, покуда обоих не начинало клонить в сон. Такое простое, искреннее общение без лишних церемоний и лицемерия было моей единственной отрадой. Днём на простые разговоры времени нет, зато долгие ночи в моём распоряжении. Надеюсь, и вы будете так же ответственно, — Дзержинский сделал акцент на последнем слове, — относиться к гиппократовому делу.