УЕДИНЕНИЕ Люблю я тишь густых лесов, Люблю я музыку ручья, В раздумье средь немых холмов Люблю скрываться я. Зелёный полог, а под ним Лучей серебряных струи; Травой лепечет ветер-мим Истории свои. Далёк отсюда грубый мир; Ни тяжкий вздох, ни громкий шаг Моей души священный мир Уже не оглушат. Я лью здесь слёзы без стыда, Чтоб душу умягчить верней — Так дети хнычут иногда На лоне матерей. Когда же в сердце мир и лад, Ещё чудесней — снова там Бродить в истоме наугад По дремлющим холмам. Тогда переживаю вновь Минуты радостей былых; Скрывает радужный покров Круженье лет пустых. О дар дыханья — чем ты мил, Когда печаль — удел людей? Закончить нам во тьме могил Чреду ненастных дней. А час надежд — неужто он Нам годы скорби возместит? И расцветающий бутон Пустынный скрасит вид? О годы жизненной весны, Любви, невинности, добра! Сияй сквозь дней нелепых сны, Прекрасная пора! Я зрелость лет готов отдать — Шеренгу блекнущих картин — Чтоб вновь ребёнком малым стать На летний день один. 16 марта 1853 г.[36]
ПАРКЕТНЫЙ РЫЦАРЬ Кобылка — блеск! Ни ест, ни пьёт: Ведь не охотник я, Скакать верхом, чтоб гадкий пот Струился в три ручья — Она мне служит круглый год Сушилкой для белья. А вот седло. — «Но где тогда И стремя, ногу класть?» — Да нет; похоже, сэр Балда Мою не понял страсть. — Седло барашка, господа; Такой скотинки часть. И напоследок удила. — «Но что вам проку в них?» — О нет, их роль не так мала, Ведь я, признаться, лих: Куда бы мысль ни завела, А рифма сдержит стих. ТРИ ГОЛОСА Первый голос [37] Он песню радостную пел, Был весел смех его и смел, А с моря ветер прилетел; Лихим наскоком молодца, Коснувшись дерзко и лица, Он шляпу с головы певца Смахнул, — и вот она у стоп Какой-то девы, что как столп Сперва стояла, хмуря лоб, А после длинный зонт рывком Воздела и вперёд штырьком Вонзила в тулью прямиком. Поддев, в его направив бок, Полей порвала ободок, А взгляд был холоден и строг. Он как в угаре подбежал, Но грубых слов поток сдержал, Промолвил только, дескать, жаль Хорошей шляпы — не секрет, Как дорог нынче сей предмет; А он на званый шёл обед. «Обед! — (Был кислым девы тон.) — Не просто ль к праху на поклон, Что на тарелках разложён?» Со смыслом, как ни посмотри, Словцо, хоть заключай пари; И обожгло его внутри. Сказал: «Иду же не в сарай! Иду... питаться, так и знай. Обед обедом, чаем чай». «Ах так? Чего же ты умолк? Иль не возьмёшь ты, видно, в толк: Баран бараном, волком волк!» Его ответ — лишь стон немой, И мысль: «Ступай и дальше пой!» А следом мысль: «На месте стой!» «Обед! — (Был гневен девы глас.) — Вино глотать, — шипящий газ, — Себя являя без прикрас! Твой чистый дух с которых пор Снисходит к скопищу обжор, Жующих сор, несущих вздор? Ты любишь слойку и пирог? Но и без них (пойми намёк) Воспитанным ты быть бы мог». Но возразил он слабо здесь: «И кто воспитан, хочет есть; Питание на то и есть!» И вновь она словами бьёт: «Увы, встречается народ, Не чувствующий фальшь острот! И каждый этот негодяй От общих благ имеет пай — Ему и хлеб, и воздух дай! И человечий облик им Мы нашим разумом дарим, Как шимпанзе или иным...» «Ну, это к вам не пойдёт: Ведь всем известно, — молвил тот: — Присутствующие — не в счёт». Она издала волчий рык; С опаской он на грозный лик Взглянул — там знак мелькнул на миг, Что видит дева свой разгром, Хотя не признаётся в том, Лишь мечет молнии и гром. Не речь его, но говор вод Она, казалось, признаёт. «Кто дал — не одному даёт». В ответ — ни за, ни впоперёк — Промямлил: «Дар развить бы в срок», — Но сам тех слов понять не смог. Она же снова: «Если б так! Сердца бы все стучали в такт, Но мир широк — прискорбный факт!» Сказал он: «С Мыслью мир един. Так Море — шири и глубин Лишь Образ видимый один». Она: «Тут в логике изъяны. Мир — вовсе и не Мысль, но Страны! Моря — простые океаны. Вот и закончил на смех курам Свои сужденья ты сумбуром, Поскольку начал каламбуром. Кто любит „Таймс“ и кем любимы Рождественские пантомимы — Дела того непоправимы!» Ему б ответить в тот же миг, А он пристыженно поник: «Почище, чем играть в безик!» Прочёл в её глазах вопрос, Хотел ответить её всерьёз, Но ничего не произнёс. Сестрой витражного окна Его щека, что её видна: Зальёт румянцем — вновь бледна… Смягчила жёсткости налёт, Когда сказала в свой черёд: «Меньшого больший превзойдёт». «Настолько этот факт весом, — Промолвил он, — и нов притом, Что даже нужды нету в нём». И поднялась в ней страсть волной. Встряхнула злобно головой: «Нет, есть — для случая с тобой». Но, видя, как дрожит бедняк И к жалости взывает как, Смягчила вновь и тон, и зрак. «За Мыслью обратись к мозгам: Её доставит Разум нам, Идеи укрывая там. Кто ищет истины исток, Зрит вглубь, поймёт: Идей поток Из Образов и проистёк. Предмет учёнейших забот Та цепь и круг чудесный тот: Ведь Мысль нам Образы даёт». Они пошли; был ровен шаг, Но видеть мог, вглядевшись, всяк Его лицо объявший мрак [38]. вернуться Стихотворения «Уединение», «Путь из роз», «Жена моряка», «Фотосъёмка Гайаваты», поэма «Три голоса» и рассказ «Новизна и романтичность» первоначально появились в разное время в журнале «Поезд» («The Train: A First-Class Magazine»). Первые два стихотворения впервые были подписаны именем «Льюис Кэрролл» при публикации их в первом томе названного журнала (1856). Настоящее стихотворение специально подвергается разбору в известной книге Ирины Галинской «Льюис Кэрролл и загадки его текстов», однако поскольку «исследовательница» называет это стихотворение исключительно поэмой (ведь по-английски «стихотворение» будет «poem»), становится ясно, что Кэрролла она не читала. Дату под стихотворением мы ставим в тех случаях, когда она имеется в изданиях так называемого «Полного Кэрролла», составленного Эликзендером Вулкоттом. вернуться В отечественном кэрролловедении данное стихотворение считается пародией на Теннисоновы «Два голоса» (первоначально названные «Мыслями о самоубийстве»). Теннисон написал своё стихотворение, находясь в очень удручённом состоянии духа, вызванном смертью его неразлучного друга Халлама, причём и Теннисон и Халлам были ещё очень молоды, только-только вышли из стен университета. Тем не менее очень часто доводы тех, кто стремится видеть в том или ином Кэрролловом стихотворении именно пародию и однозначно указывают на объект этой пародии, можно аргументировано оспорить. Вместе с тем приведём начало стихотворения Теннисона, довольно длинного. Два голоса Был шёпот? мыслей круговерть? — «Со скорбью, смертный, топчешь твердь! Не лучше ль сразу встретить смерть?» «Да отдалится этот брег, — В ответ я молвил, — где навек Для нас, прекрасных, свет померк». На это голос вновь изрёк: «Летал тут утром мотылёк, Покинув тёмный уголок. Вовне направленный порыв, Скорлупку кокона разбив, Явил прекрасное из див — Как белизны комок живой Оно взметнулось над травой, Травой росистой, огневой». Сказал я: «Мир наш, завертясь, Прошёл чрез пять природных фаз; Теперь, в шестой, он лепит нас. Даёт нам разуму с лихвой, Не то что живности какой, И сердце вкупе с головой». Но слышен глас, простой шумок: «Гордиться нечего, дружок. Ты в высь взгляни, как мир широк. В мозгах тот факт прикинь и взвесь: Миров вокруг не перечесть, Похуже и получше есть. И для страстей, надежд и вер Поярче ты найдёшь пример В тех сотнях миллионов сфер. Тебя хоть по ветру развей, — Шептало в голове моей, — Не горе для вселенной всей». Но я ответствовал: «Так что ж? Уж этот шарик тем хорош, Что на другие не похож». И тут же голос в свой черёд Ответ насмешливый даёт: «Но кто оплачет твой уход? И чей поникнет колосок На поле смысла, коль песок Твой личный занесёт росток?» А я: «Но знать тебе ль дано, Чем сердце жаркое полно, Как трудится внутри оно?» «Но сердце, — голос продолжал, — От мук страдает, как от жал; Кто б умереть не возжелал? С душевной мукой не уснуть И мыслям связность не вернуть, Не истребить страданий суть». «Не станем муки брать в расчёт — И вид цветущий наш вот-вот Счастливый случай привлечёт: Ещё наступит перелом». А он: «Ну да! Бьёт жизнь ключом, И вдруг — разбит параличом». Вздохнул я: «Смерть не так страшна, Коль знаешь: снова семена Вокруг повысадит весна. И в сферы высшие войдут Жрецы наук, продолжив труд, Хотя меня не будет тут». А голос вновь: «Но хмурый срок Рассветов серых недалёк, И ляжет седины снежок. Не меньше будет род людской Взирать со сладкою тоской В простор небесный и морской; Не меньше понастроят сот Трудяги-пчёлы в каждый год, Не меньше примул расцветёт». Но я ответил: «Чередой Пора минует за порой, Преобразуя мир земной...» и проч. Представляет интерес окончание этого стихотворения, поскольку третью строку предпоследней строфы цитирует Артур Форрестер, герой «Сильвии и Бруно» (см. примечание к соответствующему месту восьмой главы второй части романа). Спор заканчивается нравственной победой авторского «я» над «голосом», после чего Я вдаль пошёл. В груди моей Толчки рождала зыбь полей, Надежду делая смелей. О щедрость часа дорогого! Зима ли впрямь была сурова? В траве цветы раскрылись снова! И пенье птиц в минуту эту Как будто возвестило свету: О зле тут и понятья нету! Крепка опора — круг земной. Какой несом я был волной В пучину думы столь дурной? Забыт незримый скорби витязь. Того услышать вы стремитесь, Кто говорит нам: «Веселитесь!» Итак, Кэрролловы «Три голоса» являются, скорее, перепевом Теннисонова стихотворения, то есть стихотворением той же формы, на схожую тему, но с иной творческой задачей. И всё-таки в «Трёх голосах» едва ли не пародийно обыгрываются некоторые пункты из рассуждений «Двух голосов». Например, в первом стихотворении мы встречаем реплику «Но мир широк — прискорбный факт» вопреки оптимистическому восклицанию из второго «Ты в высь взгляни, как мир широк!». Имеются и другие совпадения, создающие антитезу. Вносит Кэрролл в своё стихотворение и элементы столь любимой им языковой игры, прямо с Теннисоном не связанной (и тогда главный герой, в уста которого вложена такая игра, получает нагоняй от своей суровой собеседницы). Данная тематика, занимала и других поэтов. Из известных у нас стоит упомянуть Роберта Сервиса, написавшего стихотворение с таким же названием, «Три голоса» (перевёл Юрий Лукач), и место действия там тоже морской берег. вернуться А вот это не переосмысление ли также и следующих строк поэмы Мильтона «Потерянный Рай» (книга 5): «...Но знай, у нас Гнездится в душах много низших сил, Подвластных Разуму; за ним, в ряду, Воображенье следует; оно Приемля впечатление о внешних Предметах, от пяти бессонных чувств, Из восприятий образы творит Воздушные; связует Разум их И разделяет. Всё, что мы вольны Отвергнуть в мыслях или утвердить, Что знаньем и сужденьем мы зовём, — Отсюда возникает. Но когда Природа спит, и Разум на покой В укромный удаляется тайник, Воображенье бодрствует, стремясь, Пока он отлучился, подражать Ему; однако, образы связав Без толку, представленья создаёт Нелепые...» (Это Адам рассказывает Еве. И дальше:) «...Перейдём к трудам Приятным нашим, — в рощах, у ручьёв Среди цветов, струящих аромат Из чашечек открытых, где всю ночь Они его копили для тебя!» Адам утешил милую супругу, Но две слезинки на её глазах В молчанье проступили, и она Отёрлась волосами... (Пер. Арк. Штейнберга.) У Кэррола всё наоборот — глаголет женщина, и она отнюдь не утешает; пускает слёзы, соответственно, мужчина. |
