Что же задумала Бобриха?

Скорей всего, трупы, разбросанные по деревне, уже подобрали люди Карабина. А на вече, что так предвкушал лесоруб, откроется страшная правда – убийца-то… Марков! Завтрашнее сборище, первое после пропажи обозчиков, точно будет походить на шутовское представление. Бобриха, роняя слезы, обвинит во всех смертях Маркова, как единственного выжившего на пьянке, на которой охотника видели многие. Люди Феклы докажут – пришелец вздумал сместить несчастную главу руками Митрича, а наивный лесоруб окажется повинен лишь в том, что попал под ядовитое влияние чужака, пришедшего из самого Яро-края! Митрича нарекут невинным мучеником, а Бобриха прилюдно разыграет скорбь. Она расскажет, как важен голос каждого жителя Речного, раздаст нуждающимся продукты, оставшиеся в схроне после долгого накопления, а охотника толпа повесит в назидание тем, кто решиться попирать свободу народа.

– Если так, то… Черт подери, как это будет смешно, – Марков затянулся, выкинул окурок на землю и отправился домой.

Оказавшись внутри, Марков помог жене раздеться – та вроде не отнекивалась, что дало Маркову хоть какую-то надежду на тихое искупление. Он не исключал, что ей, может, уже все равно. Зверолов пытался уловить мысли супруги, украдкой заглядывая в ее пустые высохшие глаза.

– Что ты все смотришь на меня? Есть будешь? – спросила Юля, перебирая посуду, оставленную в печи.

Черт. Забыл убрать. А осколки… Не пропустил ли я какой-нибудь мелкий на полу?

— Нет, – покачал головой Марков. – Я затоплю печь. Ложись спать.

– Не хочу, – промолвила Юля, не поднимая взгляда.

Она пошла к погребу, достала из подпола овощи и принялась резать подмерзшие стебельки. Затупившийся нож громко пересекал увядшие волокна, а хрустящие звуки раздражали Маркова сильнее, чем состояние жены, которая походила на привидение.

– Не надо ничего. Я же сказал, не хочу есть, – Марков мечтал выхватить нож из напряженных рук жены и вышвырнуть его прочь на улицу.

Но Юля, погрузившись в себя, продолжала кромсать пожухлую зелень. Нелепые телодвижения не стесняли супругу, что увлеклась неумолимым потоком раздумий. Она устремила пустой взор куда-то на стол, и Марков ощущал, как тяжело крутятся черствые мысли в голове у супруги. О чем думала Юлия Прокопьевна? Может, она хотела простить Маркова? Или, возможно, предвкушала момент долгожданного расставания, когда наконец сумеет выдворить его за порог и громко захлопнуть перед его носом дверь? Охотник с удовольствием разделил бы личные муки жены, однако его терзало внезапное наваждение, что неуклонно вторило:

Завтра ты умрешь. Точно умрешь. Живого места не останется. Ты прознаешь такую боль, что даже отморозки открестятся от тебя.

— Я затоплю печь, – сказал Марков, сотрясая голосом натянутый струной мозг.

– Ага, – проговорила Юля, собирая разбросанные по столешнице остатки зелени.

Он заложил в печь дрова, заготовленные, к слову, покойным лесорубом пару недель назад, и зажег огонь. Молодое пламя весело затрещало – оно будто было не в курсе кончины Митрича и тараторило вслух радостные новости. Марков подул на пламя, дабы разгорелось уверенней, и закрыл дверцу печи. Он сел на кровать, оперся на руки и тупо уставился на Юльку, что закинула горшок внутрь печи.

Опять белка…

Мясо зашипело в горшке, и дом быстро наполнился запахом залежалого прогорклого блюда. Но Марков носа не воротил, и, глотая слюну, уселся за стол в ожидании пресного ужина. Несмотря на отказ, есть хотелось сильно, и даже до тошноты надоевшая белка в голодных глазах казалась императорским кушаньем. Как только нагретая еда вышла из печи и оказалась на столе, Марков без промедлений накинулся на бельчатину. Юля не успела сесть, как с мясом было покончено. К злосчастным овощам охотник не притронулся, а Юлька, чувствуя презрение мужа к странной нарезке, хотела что-то сказать, но вдруг раздались громкие глухие удары. От неожиданности она подскочила на месте.

– Это… Это кто-то стучит? – испуганно спросила жена.

Марков встал с недовольным лицом и пошел к выходу. Юля прекрасно понимала, кто стоял на пороге дома, но до последнего боялась открыться пугающей истине. Охотник без вопросов мигом распахнул дверь, впустив в семейное гнездышко незваных гостей да ледяной воздух.

– Здравствуй, душенька моя! – послышался знакомый хрипловатый голос, что не спутал бы с другим ни один житель Речного.

На пороге стояла сама Бобриха, а рядом с ней переминался подмерзший Карабин. Фекла Ивановна без приглашения переступила обувь у двери и, не разуваясь, прошла в центр комнаты. Карабин, не церемонясь, последовал примеру госпожи. С трудом добытое тепло Бобриху не волновало – еще бы, ведь денежки от дров миновали ее карманы, и распахнутую настежь дверь она оставила на откуп Маркову. Глава Речного всегда выглядела странно, но сейчас решила себя превзойти по всем фронтам. Женщина была крупной и невысокого роста с широкими покатыми плечами, короткими и пухлыми руками, что вечно лежали скрещенными на груди, будто Бобриха не переставая молилась богам. Лицо Ивановны покрывала россыпь морщин, которые были небрежно замаскированы толстым слоем муки. Щеки неимоверно горели красным цветом свеклы. Седые волосы женщина всегда неаккуратно собирала в пучок. Для визита к семейной паре Бобриха зачем-то надела тяжелую шубу из медведя, которую в свое время Марков продал за бесценок, лишь бы усмирить тетку и снизить торговый оброк на ярмарках. Карабин тоже вырядился необычно, но практично: напялил на себя короткую дубленку и плотные штаны от ватника, на ногах валенки. На спине у караульного висел Зверобой, готовый к битве при любой возможности. Никто не знал, откуда у начальника караула глухой деревни столь необычное оружие – винтовка с рычажным механизмом перезарядки. Сторожа поговаривали, что Карабин достал оружие в Яро-крае, полном диковин, но Марков чувствовал, что усатый ее где-то выменял, либо стащил втихаря у бухого обозчика по молодости.

– Да-а-а… Девочка моя, давно я тебя не навещала, – Бобриха осмотрелась с надменным прищуром. – Дела делами, но ты совсем запустила свою лачугу. Бардак какой. Папка-то твой таким чистоплюем был. Ты хоть приберись маленько потом.

– Я просто… – начала оправдываться Юлька. – Мы вот…

– Я присяду? – начальница вежливо прервала лекаршу и указала на небольшой стул, нагретый Марковым.

– Конечно, Фекла Ивановна! Вот сюда! Да, сюда! – вновь затараторила Юлька.

Бобриха опустила непомерный зад на крошечный стул, и Марков тут же услышал громкий хруст.

Твою мать, а если она сейчас грохнется?

Но сиденье выдержало наперекор судьбе. Карабин последовал за дамой и встал за ее спиной. Усатый при любом удобном случае сверкал Зверобоем, и сегодняшний вечер не стал исключением – мужик скинул винтовку с острого как сосулька плеча и приставил оружие дулом в половицы. Юлька от такой картины опешила, не в силах вымолвить ни слова. А наглая Бобриха вела себя так, будто не придавала странному визиту ни малейшего значения. Фекла держалась настолько уверенно и привычно, словно ходить по ночам к дочери Прокопия – это давняя семейная традиция нескольких поколений, живших еще во времена заселенного Покинутого.

– Может… – Юля замялась и покраснела. – Может, хвои заварить? Посидим, попьем…

– Не откажусь, – Бобриха скрестила руки на коленях и вполоборота посмотрела на Юлю. – Только побыстрей, душенька. А что у тебя на щеке, кстати? Вот, на правой.

– Да ничего, – она отмахнулась и впервые глянула на Маркова. – Упала.

– Девочка моя, у меня от тебя нет секретов, знай это. – Бобриха отряхнула невидимую грязь с колена. – Я и хочу, чтобы и ты мне не врала.

– Я не вру… – прошептала лекарша, будто стыдясь ее взгляда.

– Вано Федрыч, вот! Сколько тебе говорила, золото, а не девушка. И хозяйка, и дохтур. А красавица какая! Она меня еще ни разу не подвела. И досталась же такому говну, как этот вот! – Бобриха ехидно указала пальцем на Маркова.