— Н-да… Но все-таки мне непонятно. Как это, своему полковнику… Ведь это все равно, что отцу родному! Черт побери!

Лейтенант д’Юбер слишком рано поднялся с постели. С чувством унижения и отчаяния он обнаружил свою физическую слабость. Но какое-то болезненное упрямство нашло на него, и в то же время, весь сгорая от стыда, он не мог удержать навертывающиеся на глаза слезы. Это было слишком для его нервов. Слеза покатилась по впалой, бледной щеке лейтенанта д’Юбера.

Полковник поспешно повернулся к нему спиной. В комнате наступила мертвая тишина.

— Какая-нибудь дурацкая ссора из-за женщины? Так или нет?

И с этими словами командир круто повернулся в надежде поймать истину на лету. Ибо истина — не прекрасное создание, живущее на дне колодца, а пугливая птичка, которую можно поймать только хитростью. Это была последняя попытка полковника проявить дипломатию. Он увидел эту истину безошибочно по тому жесту, каким лейтенант д’Юбер, подняв глаза к небу, вскинул свои исхудалые руки в явном протесте.

— Не ссора из-за женщины? А? — ворчливо спросил полковник, глядя на него в упор. — Я не спрашиваю вас, кто и где, я только хочу знать, не замешана ли тут женщина.

Лейтенант д’Юбер опустил руки, и его слабый голос жалобно дрогнул.

— Ничего похожего, господин полковник!

— Честное слово? — продолжал допытываться старый воин.

— Честное слово офицера.

— Хорошо, — сказал полковник задумчиво и прикусил губу.

Доводы лейтенанта д’Юбера и невольное расположение, которое он внушал к себе, убедили его. Однако с другой стороны, получалось в высшей степени неудобно, что его вмешательство, из которого он не делал тайны, не привело ни к каким очевидным результатам. Он задержал лейтенанта д’Юбера еще на несколько минут и ласково отпустил его.

— Полежите еще несколько дней в постели, лейтенант. С чего это наш доктор поторопился выпустить вас?

Выйдя из квартиры полковника, лейтенант д’Юбер ничего не сказал товарищу, который ожидал его на улице, чтобы отвести домой. Он никому ничего не сказал. Лейтенант д’Юбер не считал нужным пускаться в откровенности. Но вечером этого же дня полковник, прогуливаясь со своим помощником под вязами возле своего дома, разомкнул уста.

— Я докопался, в чем тут дело, — сказал он.

Подполковник, сухой, загорелый человек с коротко подстриженными баками, навострил уши, но не позволил себе обнаружить ни малейшего признака любопытства.

— Это не шутка, — загадочно произнес полковник.

Собеседник выдержал довольно долгую паузу и наконец вымолвил:

— Вот как!

— Да, не шутка, — повторил полковник, глядя прямо перед собой. — Тем не менее я запретил д’Юберу вызывать этого Феро или принимать от него вызов в течение года.

Он придумал это запрещение, чтобы спасти престиж, который надлежит иметь полковнику. Таким образом, на эту страшную тайну непримиримой вражды была наложена официальная печать. Лейтенант д’Юбер своим невозмутимым молчанием пресекал все попытки проникнуть в истину. Лейтенант Феро сначала несколько беспокоился втайне, но, по мере того как шло время, он снова обрел всю свою самоуверенность. Он прикрывал свое неведение, когда его спрашивали, что означает это перемирие, язвительными усмешками, словно посмеиваясь про себя над чем-то, что было известно только ему одному. "Ну, что же вы думаете делать?" — спрашивали его приятели. Он ограничивался ответом: "Поживем — увидим". И в тоне его слышалось нечто угрожающее. И все восхищались его скрытностью.

Срок перемирия еще не истек, когда лейтенант д’Юбер был назначен командиром эскадрона. Повышение было вполне заслуженно, но, по-видимому, никто этого как-то не ожидал. Когда лейтенант Феро услышал эту новость в офицерском собрании, он пробормотал, стиснув зубы: "Ах, вот как!" Затем тут же снял свою саблю, которая висела на гвозде около двери, пристегнул ее не спеша и, не сказав ни слова, покинул компанию. Мерно шагая, он направился домой. Придя к себе, он выбил огонь из кремня и зажег свечу. Потом схватил попавшийся под руку бокал и с яростью швырнул об пол.

Теперь, когда лейтенант д’Юбер был старше его чином, не могло быть и речи о дуэли. Никто из них не мог ни послать, ни принять вызов, ибо это грозило им военно-полевым судом. Нечего было и думать об этом. Но лейтенант Феро, давно уже, в сущности, не испытывавший желания драться с лейтенантом д’Юбером, теперь вдруг снова впал в бешенство от этой постоянной несправедливости судьбы. "Он что думает, что ему удастся отделаться таким способом? — возмущался он про себя, усматривая в этом повышении интригу, заговор, трусливую, увертку. — Этот полковник знает, что он делает. Он поторопился продвинуть своего любимчика. Какая гнусность, когда человек старается уйти от ответа за свои поступки таким нечестным, низким способом!"

Лейтенант Феро, по своей бесшабашной натуре, отличался не столько воинственным, сколько драчливым пылом. Он любил раздавать и получать удары просто из бескорыстной любви к вооруженной борьбе, нимало не заботясь о повышении. Но теперь страстное желание добиться чина вспыхнуло в его сердце. Этот боец по призванию решил не упускать ни одного удобного случая и, как какой-нибудь жалкий карьерист, всеми силами старался заслужить доброе мнение своего начальства. Он знал, что он никому не уступит в храбрости, и нисколько не сомневался в своем личном обаянии. Однако ни храбрость, ни обаяние не подвигали дела. Подкупающая бесшабашная отвага лихого рубаки лейтенанта Феро приобрела какой-то новый оттенок. Он начал с горечью поговаривать о "ловких молодчиках, которые ничем не брезгают, только бы выдвинуться".

— Сколько их развелось в армии! — брюзжал он. — Стоит только посмотреть кругом.

При этом он имел в виду не кого иного, а только своего противника д’Юбера. Как-то он разоткровенничался с одним из сочувствующих ему приятелей:

— Я, видите ли, не умею подлаживаться к тем, к кому надо, — это не в моем характере.

Только спустя неделю после Аустерлица он получил повышение. Первое время легкой кавалерии великой армии хватало дела, но как только военная служба вошла в свою рутину, капитан Феро, не теряя времени, принял меры к тому, чтобы встретиться со своим противником.

— Знаю я эту птичку! — мрачно заявил он. — За ним надо в оба смотреть, а то он, того и гляди, получит повышение через головы других, гораздо более достойных. У него на это особый дар.

Поединок состоялся в Силезии. И если на этот раз дело не было доведено до конца, то, во всяком случае, оно дошло до крайних пределов. Дрались они на кавалерийских саблях, и ловкость, мастерство, мужество и решимость, проявленные противниками, вызвали восхищение присутствующих. Рассказы об этом ходили по обе стороны Дуная, вплоть до гарнизонов, стоявших в Граце и Лайбахе. Противники семь раз скрещивали сабли. Оба нанесли друг другу множество ран, оба обливались кровью. И оба после каждого тура в смертельной ненависти отказывались прекратить поединок. Такая непримиримость со стороны капитана д’Юбера объяснялась его естественным желанием покончить раз навсегда с этой неотвязной чепухой, а со стороны капитана Феро — неистовым возбуждением его драчливых инстинктов и бешеной яростью уязвленного тщеславия. Наконец, когда они оба, взлохмаченные, в изодранных в клочья сорочках, покрытые кровью и грязью, уже едва держались на ногах, их силой оттащили друг от друга восхищенные и потрясенные ужасом секунданты. Потом, когда секундантов со всех сторон осаждали жадными расспросами, они отвечали, что не могли допустить, чтобы эта резня продолжалась до бесконечности. Когда им задавали вопросы, покончено ли наконец с этой ссорой, они с убеждением говорили, что эта ссора окончится только тогда, когда один из противников свалится бездыханным трупом.

Вся эта необыкновенная история передавалась из одного полка в другой и проникла даже в самые незначительные отряды, разбросанные между Рейном и Савой. В венских кафе единодушно высказывалось мнение, сложившееся из кое-каких несомненных данных, что противники будут в состоянии встретиться через три недели. И уж на этот раз их поединок будет представлять собой нечто совершенно из ряда вон выходящее.