— Ну, перестань, Мэри, — заговорил капитан, — ведь не в кругосветное плавание они отправляются. Наверняка к ужину поспеют на плантацию.

— Ну, все в порядке, — крикнул Себрайт, когда я последний спустился в лодку, и прежде, чем я успел ответить, Кастро одним ударом ножа перерезал канат, как перерезал бы горло врага. И внезапно узкая полоса воды отделила нас от "Лиона". Наверху все ахнули.

Миссис Вильямс спрятала голову на плече мужа, Себрайт молча приподнял фуражку. И наш маленький парус внезапно наполнился влажным ветром. Мы легко скользнули по волнам, и в помощь веслам бриз понес нас вперед. Но порыв ветра стих так же внезапно, как и налетел, — и море снова застеклилось неподвижной мертвой пеленой.

Снова наступило полное затишье.

Небо заволакивалось тучами. Море потеряло теплые переливы, посерело и потемнело, будто подернулось пеплом. Солнце скрылось. Мы не двигались с места. Издали мы ясно видели наш "Лион". Так прошло несколько часов. Вдруг мы заметили, что со шхуны спускают шлюпку. Две пары весел ритмично разрезали темную воду. Вот она ближе… ближе… Себрайт с двумя матросами молнией подлетали к нам.

— Мы пришли, чтоб помочь вам зарифить паруса, Кемп, — проговорил спокойно молодой штурман. По его мнению, нечего было ждать ветра до первого шквала. — Но зато потом, — прибавил он, — вас понесет как пушинку, да и мы, пожалуй, в двадцать четыре часа домчимся до Гаваны. — Он протянул мне большую фляжку в кожаном чехле с витой серебряной пробкой в форме чашечки. Она была до краев наполнена превосходным ромом.

— Вы, несомненно, промокнете, — продолжал Себрайт, и передал мне большой серый пуховый платок.

— Миссис Вильямс думает, что наша барышня будет рада ему. Она, бедняжка, заперлась у себя в каюте, — добавил Себрайт, — должно быть, молится за вас.

— Ну, ребята, готовься. Храни вас Бог, Кемп, — добавил он с глубоким чувством. — Сеньорита, целую ваши ручки… Не теряйтесь, что бы ни случилось, — лучше смерть — помните. И отсчитывайте от завтрашнего дня шестнадцать дней. Ну вот… Всего лучшего… Поддавай, ребята.

Он не обернулся. Мы видели, как шлюпку подняли и приготовили. А когда на "Лионе" стали укорачивать паруса, между ними и нами подобно густой сетке зачастил мелкий дождь. Еще мы видели темные контуры мачт, но вскоре ливень усилился, и шхуна исчезла. Сильнее сжались наши сердца…

Внезапно резкий удар грома расколол небо, вспыхнула молния — и налетел шквал. Я схватил Серафину и посадил ее на самое дно лодки. Вода вскипала белой пеной. Парус вздулся — мы полетели, как снаряд из катапульты.

Ветер, море, тучи, дождь, наша лодка, — все смешалось и в черной пене, в грохоте грома полетело к берегу. В отчаянии, отбиваясь в мокрой мгле, залепившей мне глаза, я потянул за веревку — и вдруг мачта с треском обрушилась, и при вспышке молнии я увидел Кастро, машущего рукой из-под паруса. Нас швырнуло в сторону, как щепку, и я только успел схватить Серафину на руки и прыгнуть прямо в кипящую полосу пены. Не знаю, как у меня хватило смелости. Ноги по колени увязли в песке и мелкие камушки, завихренные прибоем, больно били в лицо. В новой вспышке молнии я увидел, как что-то большое и черное падало и спотыкалось в пене прибоя, ослепленное дождем и ветром.

Я выбрался на берег, усадил Серафину на камень и крикнул:

— Сиди спокойно. Я иду за Кастро.

Волны ударили мне в лицо. Снова резкая молния — и я увидел, как бедного старика, запутавшегося в плаще — прибой швырял на берег и отшвыривал назад. Он мог погибнуть на глубине каких-нибудь четырех футов. Я едва смог ухватить его, он чуть не сбил меня с ног, но какая-то сверхъестественная сила держала меня в этот час — я схватил его и вытащил, как мешок, на сушу.

Он лежал навзничь между мной и Серафиной. Нам нельзя было дольше оставаться там. Но куда идти? Где искать крова? Казалось, что земля, захлестнутая дождем, размытая волнами, перестала быть обитаемой.

Удар грома внезапно вернул сознание бедному Томасу. Он сел, озираясь, как будто воскресший из мертвых.

Смешно было, что его шляпа, подвязанная под подбородком, уцелела, и в порывах ветра ее мокрые поля хлопали, как гигантские уши.

Он вскочил, и мы двинулись вперед, с трудом противостоя ветру. Перед нами были огромные скалы, холмы, какой-то узкий просвет вдали. Мы стали карабкаться вверх по наименее крутому склону. Кастро знал местность и шел вперед. Я нёс на руках Серафину — она казалась легче перышка. Подъем в конце был особенно крут, а последние сто ярдов просто недосягаемы. Мы буквально ползли на четвереньках, царапая колени. Камни отрывались из-под наших ног, ветер выл и рвал на нас одежду. Я пытался защитить своим телом Серафину от ветра.

— Скорей! Vamos! Впереди еще хуже, — заорал Кастро прямо мне в ухо.

Что он хотел сказать этим? При вспышках молний мы видели только неровную холмистую равнину и вдали черную полосу леса.

— Сюда! — крикнул вдруг Кастро и опустился на колени впереди меня.

Огненная вспышка разорвала толщу туч — и я отшатнулся: под нами была отвесная стена пропасти.

— Что-о? — заорал я. — Сюда?

— Si, senor! Там внизу в стене есть пещера.

Я видел, что по стене тянулся выступ, как карниз по стене дома. Он косо спускался вниз, подобно грубым ступеням, мокрым от дождя.

— Роr Dios! Сеньор, не раздумывайте. Нельзя останавливаться ни на секунду — иначе мы все погибнем в этой буре.

Кастро выл, жестикулируя, орал изо всех сил. Он кричал, что эти ураганы ему известны, что сейчас будет ещё хуже, что следующий порыв ветра сметет нас в пропасть, — и я чувствовал, как земная кора буквально начала дрожать под моими ногами.

Кастро снял плащ, мы с ним схватили его за углы и свернули так, как сворачивают белье, выжимая воду. Таким образом у нас получился толстый короткий канат и спуск начался. Первые несколько шагов были ужасны, но как только наши головы спустились ниже края пропасти — стало легче: мы были защищены от ветра. Мы спускались лицом к скале, за нашими спинами зияла пропасть; Кастро, держа один конец плаща, шел впереди, я — сзади. А между нами, держась обеими руками за веревку, двигалась Серафина. Распущенные волосы хлестали ее лицо, серые глаза широко раскрылись, но гордая маленькая головка не опускалась под ударами бури.

— Не оглядывайтесь, не оглядывайтесь назад, — орал Кастро.

Напряжение наше достигло крайних пределов. Я чувствовал, как минутами мой разум покидал меня, и ощущение пропасти за спиной — вызывало непреодолимое желание броситься вниз.

Кастро остановился. Выступ резко обрывался. Над нами в скале была узкая темная арка с порогом вышиной фута в три. Кастро перелез через порог, и в черной пасти пещеры, при каждой вспышке молнии, ослепительно вырезывалась его маленькая коренастая фигура. Увидев, что я взял на руки Серафину, он крикнул предостерегающе:

— Осторожней, сеньор. Оступитесь назад — не минете смерти.

Я поднял ее, как ребенка, и перескочил сам. С какой-то блуждающей, дикой улыбкой она проговорила:

— Хуан, я никогда не решусь снова выйти отсюда.

Я молча прижал ее к себе.

Кастро шел впереди. В темном, узком коридоре вдруг запахло какой-то свежестью, ощущение большого пространства охватило нас. Кастро высекал огонь своим клинком.

— Стой, — внезапно крикнул он, и исчез.

Мы стояли неподвижно, не решаясь двинуться в темноте. Но впереди показался огонек — и мы увидели Кастро на четвереньках, изо всех сил раздувающего огонь в куче сухих листьев и хворосту.

Пещера была гигантской. Нам казалось, что мы находимся на открытом пространстве, потому что легкие колебания воздуха касались наших лиц, и дым от костра уходил вверх в какую-то неведомую щель. Кастро усадил нас у костра и указал мне на легкий наклон пола.

— Так она тянется куда-то. Неизвестно, где ее конец. Никто не исследовал пещеру до конца. Она тянулась на мили вглубь скалы. Знали ее давно, и этот хворост и сухие листья, на которых будет спать ее светлость, были собраны много лет тому назад — может быть, люди, собравшие их, давно умерли. Но какой труд, саrатbа! Какая работа! — Кастро качал головой.