И снова ночь уставилась на нас мигающими звездами. Рассвет погасил их как раз тогда, когда мы стали приближаться к гавани. В первых лучах солнца заиграл полосато-звездный американский флаг на бригантине, идущей в порт впереди нас.

С берега доносился колокольный звон. "В городе праздник, — сказал старый Педро. — А вот английский корабль".

Я узнал его. Это был фламандский корабль адмирала Роулея. Тень его парусов легла на воду, когда Карлос, Томас и я прибыли в Ямайку на старой "Темзе". И снова я встретил его после двух лет. Он был частью моей страны, которая была целью нашего путешествия, родной мой язык звучал на нем — и все же он был мне чужд. Я был почти что вне закона. А для романтики не было места на борту этого гиганта.

В порту было пусто. Очевидно, все население ушло глазеть на процессию. Не было маленьких лодчонок, обычно снующих взад и вперед. Шестивесельная сторожевая лодка внезапно показалась из-за большого корабля и направилась к американской бригантине. Один из людей в форме испанского альгвасила крикнул нам что-то. Мы разобрали только: "Завтра… проверка…" и старый Педро закивал головой: "Слушаюсь, сеньор". Сидевшие в лодке высадились на американской бригантине и стали тщательно ее осматривать. Они явно торопились, должно быть, чтобы не опоздать на празднество в город.

Мы с Педро, стараясь быть не очень заметными, жадно искали глазами "Лион". Что, если он уже ушел из гавани? Но нет — вон он стоит. И страшная тяжесть свалилась с моей души.

Теперь оставалось только выполнить план Себрайта. Наш баркас внезапно зашатался, как пьяный, и прежде, чем мы все успели опомниться, он стукнулся всем корпусом о борт "Лиона". Мы сделали свое, но на "Лионе", казалось, никто ничего не помнил. Все люки были закрыты.

Матросы, перевесясь через борт, ругались так, что воздух дрожал, и с самой идиотской поспешностью отталкивали нас баграми и крюками. Никто, очевидно, не узнал меня, а я боялся крикнуть им по-английски, из страха быть услышанным на других кораблях. На мостках показался Себрайт. Он небрежно глянул вниз…

— Какого черта… — начал он — и вдруг, взмахнув рукой, исчез.

В тот же миг открылся люк, я поднял туда Серафину и едва успел вскочить сам, больно стукнувшись головой о край. Наш баркас пошел дальше, как будто ничего не случилось. Люк захлопнулся. Серафина сбросила плащ.

— С добрым утром, — проговорила она серьезно.

Только свистящий шепот Себрайта: "Молчать, дурачье, тише!" удержал громкий возглас, который готов был вырваться из загорелых глоток команды.

— Наконец-то… объявились… Идите, живей, живей… Ведра слез пролили… — бормотал Себрайт, толкая нас в кают-компанию.

Миссис Вильямс всплеснула руками и спотыкаясь бросилась к нам. Глаза ее расширились.

— Что вы сделали с этим ребенком, мистер Кемп? — закричала она как сумасшедшая: — Дитя мое, милое мое дитя — да вы похожи на свое собственное привидение!

Себрайт, горя нетерпением, тащил меня из каюты, и я видел только, как Серафина замерла в объятьях миссис Вильямс.

Очутившись в его каюте, мы несколько минут только хлопали друг друга по плечу и, как два обалделые идиота, с бессвязной улыбкой что-то бормотали. Но когда я упрекнул его, что он не ждал нас, он вдруг дико расхохотался и хлопнул себя по ляжкам. Оказывается, распространился слух, что мы утонули, причем Серафину назвали ее настоящим именем, а обо мне говорили, как об "английском дворянине, ставшем пиратом".

— Эта сволочь про нашего брата что угодно наплетет, — орал Себрайт, хохоча от радости, что я жив. — Померли! Утонули! Га-га-га! Здорово, правда?

— Миссис Вильямс все глаза выплакала, — добавил он, — да и я… — Он уставился вдруг на меня и, толкнув к койке, крикнул: — Садитесь! Да рассказывайте живо, что с вами было? Ведь вы стали старше на десять лет!

Я рассказал ему все, что с нами случилось, и в конце спросил:

— Но надеюсь, что на "Лионе" мы теперь в безопасности?

— О вас болтает весь город, — ответил он.

Оказалось, что смерть дона Бальтасара и наш побег были связаны хитрым О’Брайеном в одно целое. Узнав о нашем исчезновении, он пустил слух, что какой-то английский авантюрист с кучкой мексиканцев прибыл в Рио-Медио на шхуне и напал на замок Риэго. Старый дон был убит, а дочь увезена английским пиратом.

Ужас и возмущение в городе не поддавались описанию. Лучшие семьи надели траур. В кафедральном соборе служили ежедневно заупокойные мессы. На днях по дороге в собор О’Брайену передали о нашей мнимой смерти — и он разрыдался во время мессы так, что его пришлось увести. Но и дела самого О’Брайена шли неважно. С тех пор как он пытался оправдать население Рио-Медио, разгромившее лодки адмирала Роулея, тем, что они, мол, приняли адмиральские лодки за мексиканских пиратов, с тех самых пор в высших сферах к нему стали относиться с подозрением. В Рио-Медио был послан карательный отряд "и, наверно, лугареньос схватят насморк, прячась в сыром лесу", добавил Себрайт.

В тот же миг открылся люк

Адмирал Роулей ждал исхода этой карательной экспедиции. Однажды он уже вернулся домой обесславленным — и теперь хотел загладить свой промах.

— И главное, — рассказывал Себрайт, — он жаждет поймать знаменитого Николса. А кто такой Николс? Где он? Говорят, что он уже месяцев шесть сидит в гаванской тюрьме, другие брешут, что именно Николс убил старого дона и увез сеньориту. По-ихнему выходит, что вы — Николс. А где он на самом деле? Каждого можно считать Николсом. Кто его видел? Я даже сомневаюсь, что он существует.

— Но я знаю, что он существовал, — заметил я, — и был вторым штурманом на "Темзе", и очевидно потом два года жил в Рио-Медио и исчез после этой несчастной истории с адмиральскими лодками.

— Словом, О’Брайен-то знает, где его искать. Но он ведет хитрую игру! Недавно вот явился сюда ваш священник из Рио-Медио, хотел что-то рассказать — да ему не дали. Епископ, по научению О’Брайена, сослал его в дальний монастырь — вот и все.

Я вздохнул о бедном отце Антонио. Он, наверно, хотел спасти меня от подозрений в убийстве старика и насильственном похищении Серафины, — и так попался!

— Весь город просто кишит слухами об этом "ужасном деле". Все бегают смотреть на "вещественные доказательства" в залу суда, а там знаете что лежит на столе? Старая шаль, которую я передал сеньорите от миссис Вильямс, черепаховый гребешок вашей леди, да моя старая кепка — помните, я вам ее одолжил? Меня просто оторопь взяла: лежит эта ерунда под лампадкой, черт их дери совсем, а бабье ходит и вздыхает над старой шалью: "Бедняжка, бедняжка! Погибла во цвете лет! О, этот свирепый, дикий англичанин! Он убил ее!" Ну, не потеха ли?

Очевидно, лугареньос Мануэля тоже были в Гаване — иначе кто же привез эти вещи? Себрайт даже видел их шхуну, но его уверили, что это торговое судно из Порто-Рико, которое все здесь знают.

— Да вы не беспокойтесь, — добавил он. — Эти мерзавцы ни черта вам не могут сделать.

Все было бы в порядке, если б Вильямс был на корабле. Но он уехал в город, и его ждали только назавтра.

— Но разве он ночевать не вернется? — удивился я.

Себрайт покачал головой.

— Нет. Он барыне своей, правда, сказал, что едет на часок по делу, но подмигнул мне, чтоб я ей вечером передал записку, что его задержали в адмиралтействе, и чтоб я еще наврал с три короба. Дело обычное, черт его дери совсем!

Я был потрясен. Подумать только, что из-за гнусных холостяцких привычек мы должны стоять в этом гнезде врагов.

Себрайт попросил меня не возмущаться так громко — "а то миссис услышит!" Что делать — не переменить же капитану шкуру. Он был и остался веселым холостяком по натуре.