— А почему тогда ты плачешь?

— Хрум-Хрум передали в приют. Я звонила Бернардо, он сказал, что отец перестал платить за аренду и мою лошадь больше держать не могут.

Руки Хосе обвили меня, прижимая к его мощной груди. Я оказалась в кольце его рук и была маленький крошкой по сравнению с таким мужчиной. Он прижал мою голову к себе и нежно гладил её, без слов выражая свои соболезнования. Горло снова засаднило, но я держала боль в себе: столько часов плакать по своей теплокровной было достаточным промежутком времени для самобичевания. Отец всегда меня учил, что нужно давать своим эмоциям время. Определенный промежуток времени, когда ты можешь плакать, кричать, бить посуду, но потом ты должна брать себя в руки и решать эту проблему. Хосе это знал, поэтому он просто молча утешал меня.

— Посмотрим фильм? — Слегка отстранившись, всматривался в мое лицо друг. — И позовем Мон-Мон, иначе она нам двоим откусит голову.

Мы сидели в гостиной вместе с Моникой и Хосе, занятые просмотром фильма с Люком Эвансом. Он играл знаменитого всему миру, полного тайн и мифов персонажа. На его руках тысячи смертей невиновных, годы службы в Османской империи и одна битва, лишившая его самых дорогих людей и своей человечности. Дракула.

Моника тое дело закрывала глаза и взвизгивала, когда кого-то убивали или, когда вампир давал свою кровь Владу в разбитом черепе человека. Хосе скучающе смотрел на картину, время от времени поглядывая на дверь, будто бы там должен был кто-то появиться, а я же была поглощена и заворожена фильмом.

— Фу! Они опять! — Почти под конец фильма заверещала подруга. Она поджала колени, обняла их и спрятала свою голову между туловищем и ногами. Хосе затрясся в бесшумном смехе, а я даже не взглянула на неё. — Зачем так много крови!

— Это не кровь, Мон, — пытался успокоить ее брат, но она была непреклонна. — Представь, что это гранатовый сок.

— Фу! — Дракула давал пить свою кровь раненным. Моника скривилась, будто бы это ей пришлось пить чужую кровь.

— Гранатовый сок, — мужчина наклонился к самому уху сёстры и прошептал, от чего она вздрогнула и стала колотить своими маленькими ручками по плечу друга.

— Я не могу больше это смотреть! Давай переключим! — Девушка потрепала меня за коленку и с глазами, полными отчаяния уставилась на меня.

— Моника, перестань, — я отмахнулась от нее, продолжая бесстыдно пялиться на Люка Эванса и его устрашающую ипостась. — Здесь осталось от силы пять минут.

— Ох, дай мне сил… Пожалуйста, скажите, что на дне рождении Андреа мы не будем смотреть такой же кошмар!

— Не будет никакого дня рождения, Мон. — Тихо отозвалась я и встретилась с удивленными глазами друзей. Они в миг оторвались от экрана телевизора и со смесью удивления и жалости таращились на меня. Моника сложила руки на груди и гневно выпалила:

— Так, то, что ты в этом году выходишь замуж, не дает тебе права устраивать траур! Мы обязаны как следует оттянуться на твоем дне рождении!

— Ага, по-вашему «оттянуться» — сидеть в кругу семьи и есть фирменный торт Франчески.

— Братец, самое интересное всегда происходит за закрытыми дверьми женских спален! — Моника выставила на брата указательный палец и шикнула. Тот высунул язык в протест на её слова. Как дети, её богу!

Я закатила глаза.

— О, как не мне это знать, сестренка! Я за время учебы в институте столько женских спален повидал, тебе и не снилось!

Девушка скривилась в пренебрежительной гримасе.

— Надеюсь, ты тщательно обработал себя хлоркой! Андреа, моя детская мечта разрушена. Я не хочу с тобой породниться — мне тебя жаль. — Она расхохоталась, а Хосе запустил в нее подушкой.

Ком постепенно стал подниматься по гортани, а глаза расфокусировано наблюдали за происходящим. Меня тошнило от одной мысли об испорченном дне рождении, о предстоящей свадьбе и очередном предательстве отца. Я сглотнула. От волнения мой голос звучал хрипло и еле слышно, но мои друзья, услышав мою реплику, тут же прекратили споры и снова обратили все внимание на меня.

— Свадьба будет на мой день рождения.

— Шутишь, — прошептала подруга, а я в ответ лишь покачала головой. — Это этот болван так придумал?

— Нет. Стефано сказал мне об этом утром. Он узнал об этом вчера. Это мой отец предложил дату свадьбы.

— Утром? — Брови девушки сошлись на переносице. Мужчина же безучастно сидел рядом, смотря в одну точку где-то в районе плинтуса. — Подожди, вы что, ночевали вместе?

— Стефано остался у меня, а утром улетел в Вашингтон.

Без того незаинтересованный в разговоре Хосе после моего ответа медленно поднялся с дивана и вышел из кинозала. Мы с подругой проводили его взглядом, а после вернув его друг дружке, пожали плечами.

— Что это с ним? — Я закусила нижнюю губу, смотря на дверной проем.

— Не знаю, — она обернулась лицом в ту же сторону, куда смотрела и я, а после смерила меня странным взглядом. — Но догадываюсь.

— Я пойду найду его, — Я поднялась с дивана, но Моника удержала меня за запястье. В её глазах читалась неуверенность.

— Не нужно. Он остынет.

Но он разве разгневан? Хосе, которого я знала, редко скрывал свои эмоции. Злость, ярость, радость, жалость — эти чувства всегда читались на его лице. Он был для меня открытой книгой, и только сейчас я не могла понять его. Он спокойный, как трава в знойный день, но при этом его глаза так опечалены, что я чувствую свою вину перед ним.

Я не послушала подругу и все-таки вышла из комнаты, направляясь на поиски друга. Все гостевые комнаты, кухня, моя спальня, даже спальня моей матери были проверены, но Хосе нигде не было. Я вышла в сад, но и там было пусто. Его нигде не было, и это пугало меня. Мое сердце билось быстрее, дыхание участилось, а глаза бегло осматривали каждый уголок дома, пока в подвале я не услышала звук глухих ударов.

Я спустилась вниз. Наш подвал был разделен на три части: кладовая, занимавшая большую часть помещения, небольшой тренажерный зал и зона стирки вещей. Небольшой квадратный коридор открывал обзор на три серых двери, и за одной из них я слышала, как нещадно избивали грушу. Сомнений не было, где находился мой друг. Решительно отворив дверь, я встретилась с безумными глазами Хосе. Он резко остановился, от чего груша ударила бы его, если бы не мои руки, подхватившие её, не давая коснуться своей обшивкой кожи мужчины.

Мы смотрели друг на друга и молчали. Я вцепилась в грушу, как в спасательный круг, пытаясь подобрать более правильное начало нашего разговора. Но Хосе меня опередил. Он сбросил боксерские перчатки в угол зала, подошел ко мне, ухватившись за грушу с обратной стороны. Его грудь тяжело вздымалась то ли от физической нагрузки, то ли от переживаний.

— Её нужно подтянуть. — Он подергал вниз грушу, проверяя её цепь, остерегаясь посмотреть мне в глаза.

— Хосе, — осторожно проговорила я. — Хосе, — я обошла грушу и взяла его за руку. — Посмотри на меня, пожалуйста.

Он поднял на меня свои глаза. Его зеленые изумруды смотрели на меня без присущего ему блеска. В них читалась обида и разочарование. Это больно кольнуло мою грудь.

— Чем я тебя обидела?

Он горько усмехнулся. В этот миг он был похож на маленького мальчика, а не на взрослого мужчину. Он по-мальчишески взъерошил себе волосы.

— Чем? Это ты мне скажи, Андреа, как ты могла допустить такое. — Он сделал шаг в мою сторону. Моя рука все еще держала его запястье. — Как тот, кто угрозами добивался своего, оставлял синяки на твоем теле, мог оказаться один на один в одной комнате с тобой? Да еще и на ночь? Не ты ли мне говорила, что он гей?

— Все так. — Тихо подтвердила я. Мой телохранитель хотел вырваться из моей хватки, но я сильнее вцепилась в его руку. — Да, он гей, Хосе. За время его отсутствия ничего не изменилось. Да, он причинял мне боль. Да, он угрожал мне и запугивал меня.

— Тогда в чем дело? Почему, Андреа? — Вспылил он и теперь уже сам схватил меня за второе запястье своей свободной рукой. Так, теперь мы оба держались друг за друга, как за спасательную соломинку.