– Наслушалась вволю? – спросил он, прищелкнув языком, и укоризненно покачал головой; на лице у него заиграла злорадная улыбочка. – Что ж, у каждого свои маленькие радости. Верно, Пейдж?

Пейдж хотела послать его к черту, но воздержалась, зная, что Уэстон скор на расправу. В подростковом возрасте он жестоко избивал малыша Харли, подманивал белок арахисом и потом убивал их из рогатки, а чуть позже стал вести счет кошкам, енотам и опоссумам, раздавленным колесами его автомобиля. Да, Уэстону с детства была свойственна извращенная жестокость, пугавшая Пейдж. Так что она не стала усугублять свое положение, вступая в спор, а лишь отошла подальше от подоконника. Щеки у нее горели, пальцы сжались в кулаки. Он с самого начала знал, что она подслушивает, и все равно всласть поиздевался над Харли!

– Знаешь, Пейдж, – продолжал Уэстон, – подслушивание доведет тебя до беды. А может, тебе только этого и надо? Попасть в беду, чтобы немного оживить твое тусклое существование?

Пейдж проглотила подступившие к глазам слезы. Сколько раз он унижал ее, когда она была совсем еще маленькой – толстенькой, смешной коротышкой, боготворившей своих старших братьев! Что ж, с тех пор она многому научилась. Уэстон – бессердечный сукин сын, а Харли... ему срочно требовалась операция по пересадке позвоночника.

Услыхав смех Уэстона, Пейдж внутренне сжалась. Он часто делал ее мишенью своих шуток: Пейдж не раз видела, как его друзья стараются подавить усмешку, слушая гнусности, которые Уэстон нашептывал им на ухо, и все как по команде поворачиваются в ее сторону. А всего несколько недель назад он отпустил замечание, от которого она чуть не заболела. Он сказал, что из-за Пейдж их отец начал гулять налево. Стоило Нилу бросить один взгляд на свою кошмарную дочурку, и он решил больше не спать с Микки, чтобы она, не дай бог, снова не «залетела». Вместо этого он начал «шляться по бабам», как выразился Уэстон. Друзья Уэстона не знали, что Пейдж стоит на ступеньках и слушает, пока они играли в бильярд в спортзале, размещенном в подвальном этаже. Они смеялись над ней, а один из них даже прошелся насчет того, что никому и никогда не придет охота залезть к ней в штаны. Разве что парень сообразит напялить для начала бумажный пакет на голову.

Пейдж тогда бесшумно уползла с лестницы подвального этажа наверх и проплакала целый час. В отместку она украла видеокассету с жуткой порнухой, спрятанную на дне спортивной сумки Уэстона, и оставила пленку в таком месте, где ее не могла не обнаружить их мать. Разразился страшный скандал, Микки расколотила кассету любимой бейсбольной битой Уэстона, а заодно сломала и саму биту.

В конечном счете последнее слово осталось за Пейдж – годы научили ее справляться с издевательствами старшего брата. Но до сих пор его ядовитые стрелы не были направлены против Кендалл. Теперь же, когда он сделал ее своей мишенью, все изменилось.

А ведь Кендалл может оказаться беременной.

Закусив нижнюю губу, Пейдж подошла к дальней стене комнаты, где в стенном шкафу с открытыми полками стояли на страже ее мягкие игрушки. Их было много – целый зверинец. Размерами всех превосходил медведь-панда, он даже не помещался в шкафу и сидел на детском стульчике рядом. Пейдж обхватила панду руками и нащупала у нее на спине небольшой разрез по шву. Там, в глубине, лежал тщательно замаскированный мягкой набивкой маленький пистолет, украденный ею из комнаты матери несколько недель назад.

Пейдж иногда обыскивала ящики ночного столика Микки Таггерт и однажды наткнулась на пистолет, спрятанный под коробкой бумажных салфеток, пакетиками с сухими духами и пачкой тошнотворных старых любовных писем. Он казался забытым, хотя и был заряжен. В тот момент Пейдж сама не понимала, зачем ей понадобилось присваивать маленький пистолетик. Просто ей понравилось прикасаться к холодному металлу, держать его в руке, понравилось внезапное ощущение могущества, которого она никогда прежде не испытывала. В ту же минуту она решила, что пистолет должен принадлежать ей. Воровать она научилась давно, у нее скопилась целая коллекция похищенных вещей: кольцо, украденное у няни, когда та была еще жива, цепочка с брелком для ключей, взятая в местном магазинчике, просто чтобы убедиться, что можно украсть и не попасться, зажигалка Харли, тюбик губной помады Кендалл. Но оружия у нее не было никогда, а это совсем другое дело.

Пейдж ощупала гладкий ствол, облизнула губы и снова привалила панду спиной к стулу. В сущности, ей был ни к чему этот пистолет, и она почти забыла о нем. Но сейчас, вдыхая поднимавшийся с веранды едкий запах дыма от сигареты Уэстона, она решила, что скорее в аду мороз грянет, чем она отдаст пистолетик.

Впервые за всю свою злосчастную жизнь Пейдж Таггерт почувствовала себя победительницей!

Кейн прекрасно понимал, что будь у него в голове хоть капля мозгов, он оставил бы Клер в покое. От Холландов лучше держаться подальше, и за примером далеко ходить не надо: Кейну стоило только взглянуть на своего старика, чтобы убедиться, что бывает с человеком, связавшимся с Холландами.

Установив сосновое полено на старом пне, служившем ему колодой для колки дров, Кейн поднял топор, крепко рубанул и расколол полено на две половины. Пот струйкой бежал у него по спине, плечи уже начали ныть, но он поднял еще одно полено и установил на пне. Оскар, старый отцовский пес, глухо тявкнул с крыльца, когда почтовый фургон остановился в конце подъездной дорожки.

– Пойди забери почту! – Небритый, с седыми волосами до плеч, Хэмптон выкатил свое кресло на колесах на крыльцо, схватил палку, оставленную у двери, и застучал по старым половицам, согнав несчастного пса с насиженного места.

Размахнувшись топором, Кейн расколол последнее узловатое полено и направился к дороге. Было пятое число – самое время для поступления ежемесячного анонимного чека. Он шел, ощущая сердитый и непримиримый взгляд отца, сверливший ему спину. Хэмптон никогда не скрывал от сына своей зависти.

– У тебя есть пара сильных ног, – часто говорил он, злобно поблескивая красными от беспробудного пьянства глазами. – А ну-ка, принеси мне еще бутылку.

Бывали у него и приступы слезливости, тогда он пускался в рассуждения:

– Знаешь, я ведь любил ее! Ну, то есть твою маму. Любил больше, чем вообще стоит мужчине любить женщину. Но для нее я был недостаточно хорош, особенно когда остался без ног. Не-е-ет, она не желала быть замужем за калекой! Уж лучше быть шлюхой толстосума!

Кейн стискивал зубы и терпеливо сносил оскорбления отца, потому что жалел старика, который раз за разом переживал заново несчастный случай, изменивший всю его жизнь.

– Помни, это все дело рук Датча Холланда! Почему, ты думаешь, лопнул канат на моей связке, пока я грузился на южном склоне? Потому что оборудование было ни к черту, это я тебе говорю. А они выплатили мне жалкую компенсацию, как подачку бросили. – Хэмптон смотрел налитым кровью взглядом на дом Холландов, всегда сверкавший огнями на другом берегу, как рождественская елка. – А ведь у него полно денег! Жена у него этакая фря, вся из себя важная, и три дочки, совсем еще сопливки, а уже дерут нос перед такой голытьбой, как мы. Что я получил, горбатясь на него целый век, а? Жалкий клочок земли, пару грошей в обмен на подорванную спину, да еще вот это! – заорал он, колотя своей бесполезной палкой по железной раме инвалидной коляски. – Надеюсь, Бенедикт Холланд сгорит в аду!

Конверт оказался на месте. Тонкий, но плотный, он заметно выделялся в пачке счетов, которым, вероятно, не суждено было быть оплаченными в ближайшие полтора месяца. Зато в этот вечер Хэмптон Моран будет танцевать со своей любимой дамой по имени «Черный бархат», а завтра позовет в гости своего лучшего друга «Джека Дэниэлса». К среде же он снова вернется к сивушному пойлу и так дотянет до пятого августа.

Кейн выгреб всю почту из ящика и поднес конверт к носу, надеясь почуять запах духов или хоть дымка от папиросы – чего-нибудь, что напомнило бы ему о матери. Но от конверта ничем не пахло. Тогда он хмуро побрел к крыльцу, заранее зная, что в этот вечер ему предстоит укладывать отца в постель.