Старший группы решил, что этот посёлок более-менее готов к следующему шагу. Вместе со своим помощником они побывали здесь несколько раз, рассказывая крестьянам о злобном и удушающем правительстве; о том, как их эксплуатируют торгаши и банкиры; как европейцы виновны в их бедности и нужде. Поведали им о новой силе, которая появилась в Азии. С нею деревня сможет войти в новую эпоху спокойствия и процветания.

Он скрупулёзно следовал книге, даже при том, что не мог согласиться с большей частью её тезисов. Какой-то фарс — ходить от одного посёлка к другому, прикидываясь бродячими торговцами, считать деревенщину равной себе… Он был японским офицером! И ему подобает являться, впечатляя фермеров положением и важностью. Как смеют неотесанные крестьяне думать, будто они равны ему?! Младшим сотрудникам он с самого начала операции ясно дал понять, кто есть кто. Их набирали из бирманских националистов и теперь они чётко представляли, где сила и власть.

Как бы там ни было, сегодня они ещё раз промоют мозги местным и заночуют. А завтра вечером подобьют народ на восстание против старосты, объявив его пособником правительства, и убьют его вместе со всей семьёй. Власти займутся расследованием, но оно мало чего даст. От разочарования наказаны будут крестьяне, и так они встанут на сторону. Такова неизбежная последовательность событий, однозначно указанная в пособиях, по которым они учились. Следуй наставлению, и всё будет как надо. Первая из выделенных его группе деревень склонится на сторону Японии. К ночи старший убедился, что его предположение верно. В Бан Ром Пхуоке готовы восстать. После вечерней накачки он сказал сельским жителям, что они заночуют здесь. Среди людей послышалось явное одобрение, когда пришлые направились в хижину, отведённую для путешественников, ищущих пристанища на ночь. Крестьяне действительно готовы.

Офицер проснулся от кошмара, будто его душат, открыл глаза и понял — никакой это не сон. Ему на лицо набросили какую-то плотную тряпку. Каждый раз, когда он порывался вскочить, получал болезненные удары в живот, скорее всего, тяжёлой бамбуковой палкой. Это было только начало. На него обрушился град ударов и пинков, и плашмя, и тычками, и обутыми ногами, и босыми.

Из-под одеяла он слышал крики младшего коллеги по несчастью. И ещё больше звуков ударов и пинков. Потом его стащили с полатей и бросили на пол, добавили тумаков, зацепили шестом под связанные руки и вытащили на улицу, по пути стукнув об порог. На землю его швырнули с такой силой, что воздух вылетел из лёгких. Одеяло слетело, и он увидел, что вокруг собралась вся деревня. Горящие факела заливали площадку мерцающим оранжевым светом. Некоторые крестьяне, судя по чёрным рабочим комбинезонам, двустволкам и даже дульнозарядным мушкетам, были из сил местной самообороны. Другие — обычные гражданские. Мужчины, женщины, дети, все они собрались вокруг гостевой хижины. Следом из дверей вылетел сотрудник, с хрустом костей приложившись о землю.

Затем их обоих вздёрнули на колени. Японец был изумлён и озадачен. Такого просто не могло быть. Наоборот, сейчас на их месте среды толпы, связанные и избитые, должны стоять староста, его жена и дети. Но не он!

Бедный ты дурак, спокойно подумал Пхонг Нгуен, наблюдая за двумя засланцами. Оба вы дураки. Не догадываешься даже. Ты был так ослеплён своим высокомерием, что не разглядел происходящего вокруг. Сам себя убедил, будто следуешь книге, и не заметил, что борешься людьми, которые её написали. Он покачал головой. Окружившие его крестьяне сочли этот жест за гнев на чужаков, но на самом деле он всего лишь пожалел двух недоумков, ввязавшихся в игру, правил которой не понимали и теперь поплатятся. Но жалость не должна вставать на пути долга.

— Эти незнакомцы обвиняются в тяжких преступлениях против людей нашей деревни. Кто скажет слово против них?

На минуту наступила тишина, потом вперёд вышла одна из молодых женщин, по имени Ай. В деревне её любили за приветливость и дружелюбие. Она показала на более старшего из чужаков, стоявших на коленях в грязи.

— Я обвиняю вот этого. Он попросил меня о близости, и я согласилась, но он захотел взять меня как мальчика. Когда я отказалась, он схватил меня за груди и стал крутить, пока я не закричала. Смотри.

Она распахнула блузу, показав пугающие и явно свежие синяки.

Благослови тебя бог, дитя, подумал Нгуен, вспомнив детство в католической школе, которая дала ему хорошее начальное образование.

— Потом он ударил меня и швырнул через комнату. Если бы не прибежали двое наших мужчин, не знаю, чем бы всё закончилось.

Пхонг Нгуен заметил, как приосанились двое крестьян. Теперь его очередь.

— Этот?! — гневно проревел он, ткнув пальцем в того, кто без сомнения был старшим и почти наверняка японцем, — этот?!

Его голос дрожал от ярости.

— Он же во время первого прихода затирал нам, якобы его сестру изнасиловали и покалечили наши солдаты, — на самом деле эту историю рассказывал младший, но какая разница? Истина не имела никакого отношения к тому, что сейчас здесь происходит. — Он обвинял наших храбрых солдат, которые выгнали французов из возвращённых провинций и заставили весь мир уважать нас. Он обвинял их в изнасиловании и убийстве сестры, при том что сам всё время был насильником!

Толпа запомнит, что фактически в надругательстве над собственной сестрой признался сам чужак. Самое то. Нгуен плюнул ему под ноги.

— Кто ещё скажет?

Вперёд вышел пожилой фермер и показал на младшего.

— Вот он взял моё лучшее рисовое пиво, из партии, которую я сварил на свадьбу Латы и Нода, отпил немного, а остальное вылил. Заплатить же и не подумал.

Комиссар покачал головой.

— Мне говорили, что твоё пиво не просто лучшее, оно лучшее в уезде, — это было безопасным замечанием. В каждой деревне готовили рисовое пиво, и естественно, считали его самым лучшим. — И не заплатил.

Он глубоко вздохнул и покачал головой.

Из толпы вышла Нао, пожилая женщина, муж которой умер от укуса ядовитой змеи четыре года назад. С тех пор ферму она сдавала в аренду, а семью содержала, делая подённую работу за других.

— Я постирала их вещи, а они ушли, не рассчитавшись. Когда они пришли в следующий раз, и я напомнила им об этом, они назвали меня кровопийцей и барыней.

Это вызвало неподдельный всплеск гнева. Чем же ещё заниматься вдове, как не сдачей фермы? К тому же Нао никогда не жаловалась на жизнь и использовала все доступные возможности. Её дети были чистыми и воспитанными, и она всегда щедро жертвовала странствующим монахам.

— Я слышал — все мы слышали — как они оскорбили нашего короля!

Нгуен не разобрал, кто выкрикнул, но это было правдой. Те, кто держал факелы, забили концами шестов о землю, заставляя тени танцевать и колебаться в ночном воздухе. Позади кто-то начал выстукивать на барабане ритм. Немного театрально, но управление революцией, в конце концов, и так наполовину театр.

— Они никогда не жертвовали монахам! — ещё один голос, на этот раз женский. И опять чистая правда. Наблюдая за обоими пленниками, Нгуен увидел, что затея удалась. Это не сон и не игра, они оказались в дураках и готовились к смерти. Чужаки отчаянно оглядывались по сторонам, пытаясь придумать выход. Бесполезно, они уже умерли. Просто ещё дышат.

Обвинения множились. Над деревенской площадью витали негодующие воспоминания о всех оскорблениях и обидах. Центром этой атмосферы были двое мужчин, стоявших на коленях. Сейчас никто не мог расслышать отдельные возгласы, но это уже не имело значения. Даже при том, что совсем немногие из них относились к паре чужаков. Просто люди вываливали весь гнев и разочарование на удобную цель. Назавтра они вспомнили бы только о том, что два незнакомца были признаны виновными в повальном оскорблении жителей деревни. Нгуен дождался, пока шум наберёт достаточную силу, но ещё не начнёт спадать, и поднял руку, останавливая шквал нападок.

— Признаём ли мы двух этих чужаков в преступлениях против нашей деревни?