Болезненно потянувшись, я расстегиваю ремень и отпихиваю его от себя, открывая дверь. Я смутно слышу, как она скрипит, когда открывается, и это хорошо, потому что это означает, что ко мне понемногу возвращается слух. Выбравшись из машины Джейса, я осторожно закрываю за собой дверь и ковыляю мимо единственной линии ржавых бензоколонок к входу в магазин.

Я уже почти у двери, когда Джейс вылетает, едва не сбив меня с ног. Сначала мне кажется, что он идет очень быстро, но потом я понимаю, что это я иду очень медленно.

— Куда это ты направляешься? — спрашивает он, перекладывая свои бумажные пакеты с продуктами в одну руку и ведя меня другой. Его лицо прищуренное и усталое, обеспокоенное и измученное. Это все моя вина. Хотя, если честно, я слишком устала, чтобы сильно переживать.

По крайней мере, я его слышу, и это обнадеживает. Звук слабый и тихий, но это уже что-то.

— Мне нужно в туалет, — говорю я.

Он осматривается вокруг, на многие мили не видно ни души. Вдалеке мимо нас быстро проносится бесчисленное количество фар, подсказывая мне, что мы, должно быть, уже близко к шоссе.

— Перестань кричать, — шипит он.

— Я не кричу, — тупо отвечаю я, стоя без обуви и внезапно замерзая от холода в хрустящей осенней ночи.

— Да, ты кричишь, — говорит он, прижимая руку к моей спине. Когда мы доходим до машины, он открывает пассажирскую дверь и указывает на сиденье. — И ты не можешь туда зайти.

— Почему? — спрашиваю я, позволяя ему толкнуть меня обратно на сиденье.

Он вздыхает, свободной рукой тянется через меня и наклоняет зеркало заднего вида, чтобы я могла увидеть себя. Когда мое лицо появляется в фокусе, я резко вдыхаю.

Мое лицо покрыто брызгами крови. Ее очень много. Будь проклят Джимми и его чертово уродливое лицо, размазанное по мне.

— Чтоб меня, — бормочу я, отталкивая зеркало, чтобы больше не видеть себя. Мне снова хочется блевать, и я сглатываю нервный прилив желчи.

Джейс не обращает внимания на мои ругательства и закрывает мою дверь, обходя машину. Он забирается на водительское сиденье и бросает большую часть бумажных пакетов на заднее сиденье, оставляя на коленях только упаковку салфеток и бутылку воды. Я смотрю, как он откручивает крышку бутылки, нарушая герметичность, и берет горсть салфеток из пластиковой упаковки. Он прижимает горлышко бутылки с водой к пачке салфеток и протягивает руку через треснувшее окно, выжимая лишнюю жидкость.

Я отшатываюсь назад, когда он подносит холодные, влажные салфетки к моему лицу, его прикосновение твердое, но нежное. Он замирает на мгновение, поднеся салфетки чуть ближе к моей коже, его лицо вопросительно смотрит на меня.

Я киваю, и он продолжает. Я смотрю, онемевшая и холодная, как салфетки становятся красными. Еще салфетки. Еще воды. К тому времени, когда он заканчивает, у него на коленях лежит беспорядочная куча ярко-красных салфеток, а воды почти не остается.

— Вот, — говорит он, звук его голоса с трудом пробивается сквозь звон в моих ушах. — Пей. — Я беру бутылку с водой и жадно опрокидываю ее, выпивая так много и так быстро, как только могу. В этот момент меня охватывает паника, и я снова обретаю ясность ума.

Что он собирается сделать со мной? Он ведь убил Джимми, значит, я должна ему доверять, верно?

Я доверяю ему. Я всегда ему доверяла. Но это доверие пугает меня до смерти. Я пойду за ним в самые глубины ада, если он попросит, и даже не спрошу зачем.

Горькая любовь вонзается глубоко в мое сердце, так сильно, что я почти кричу. Я подношу руку к груди, мое дыхание внезапно становится поверхностным и учащенным, и я пытаюсь держать себя в руках. У меня было много приступов паники, обычно я забивалась в шкаф Эллиота, когда слышала шум мотоцикла или машины. У меня не было ни одной за очень долгое время.

Полагаю, потому что до сих пор я контролировала ситуацию. Хрупкий контроль, который теперь полностью разрушен. Дорнан не умер. Эта реальность врезается в меня, как товарный поезд.

Вдалеке раздается звук выстрела, или, может быть, это заглохшая машина — я никогда не могла отличить. Но что бы это ни было, глубокий гул проникает в мою грудь и сжимает сердце, заставляя его бешено колотиться.

Джейс собирает окровавленные салфетки и бросает их на заднее сиденье, прежде чем повернуться ко мне. Его лицо искажается от беспокойства, когда он наблюдает за моей гипервентиляцией. Внезапно мне нужно выйти из машины, в ней так душно. Я открываю дверь и падаю на грязный асфальт, которым окружена заправка. Я слышу, как Джейс что-то кричит позади меня, но я не обращаю внимания. Он кричит одно слово, три слога, снова и снова, и когда мои ноги бьются о голый асфальт, я понимаю, что он кричит мое имя. Джульетта! Джульетта!

Как кролик, за которым гонятся, я проскакиваю через заднюю часть бензоколонки и ненадолго замираю. Там ряд за рядом умирающие кукурузные стебли, поле, которое отчаянно нуждается в воде, как мне нужно видеть тело Дорнана в морге. Если поле не получит воду, а Дорнан не умрет, то и кукуруза, и я окажемся в полной заднице.

Джейс обходит меня сзади.

— Почему ты убегаешь? — спрашивает он, тяжело пыхтя. Снова звуки ударов. Тяжелые. Громкие. Выстрелы?

Я вскакиваю.

Почему я убегаю? Даже не знаю. Когда я пробираюсь между стеблями кукурузы, они тянутся ко мне и царапают мои голые руки. Мои ноги колются, когда мертвая, грубая шелуха царапает мою нежную плоть.

Он все еще зовет меня, эти три слога снова и снова, заставляя меня бежать быстрее, делая мое дыхание паническим и задыхающимся.

Джу-лье-тта.

Успокойся, говорит рациональный голос внутри меня. У тебя просто приступ паники. Срыв. Все будет хорошо.

Бах.

Но другой голос, пятнадцатилетней девочки, которая любила забиваться в шкафы и под кровати, когда громкие звуки выводили ее из себя. Она в ужасе. Она тоже скандирует. Дорнан не умер. Дорнан не умер.

Я хочу прислушаться к рациональному голосу. Хочу. Но другой голос намного громче. А потом появился Джейс. Он отдаляется, и я опускаюсь на землю, в грязь и грубые, неровные полоски кукурузной шелухи, которые впиваются в мою плоть. Я подтягиваю колени к груди и зарываю в них лицо, чтобы ничего не видеть, чтобы быть в безопасности. Так я прячусь.

Я остаюсь в таком положении долгое время, сколько — не знаю. В конце концов, я начинаю дремать, пока рука не сжимает мое плечо, и я рывком просыпаюсь.

Между этими кукурузными стеблями темно, как в аду. Мой крик даже не проникает в их тесную ширину. Затем, прежде чем я успеваю выругаться, большая рука закрывает мне рот. Сильные руки обхватывают мой торс и поднимают меня вверх, так что мои ноги уже не касаются земли. Я бьюсь и брыкаюсь, но быстро устаю, запасы адреналина исчерпаны, тело повреждено и истощено.

— Успокойся, — говорит Джейс, и на этот раз я слышу его довольно хорошо. Что, черт возьми, происходит с моим слухом?

Я расслабляю свое тело, понемногу, пока не обмякаю в его руках, все еще находясь в воздухе. Он осторожно опускает меня на землю и поворачивает в своих объятиях так, что мое лицо оказывается у его груди. Мое лицо мокрое, и я не могу понять, почему. Я плачу?

Нет. Это дождь. Маленькие капельки дождя падают на мое лицо, небо плачет по мне, а Джейс наклоняет мой подбородок своими сильными пальцами.

— Почему ты убежала? — спрашивает он, его лицо озабочено. — Ты думаешь, я собираюсь причинить тебе боль?

Я качаю головой и вздрагиваю, когда в темноте раздается еще один громкий удар, на этот раз ближе к нам. Джейс крепче прижимает меня к себе, а я снова впадаю в панику и пытаюсь отодвинуться от него.

— Выстрелы, — удается мне сказать. — Кто-то стреляет.

Он улыбается, и я не могу представить, что именно в том, что в него стреляют, делает его таким счастливым. Он показывает на небо, обхватив меня одной рукой, и лучится.

— Фейерверк, Джулз, — мягко говорит он, притягивая меня как можно ближе в свои объятия. — Смотри.