“Другие агенты работали ничуть не хуже”, — напомнил восхваляемый, не желая присваивать себе чужие заслуги.

“Не скромничай, ты уникум, — строго взглянул на него председатель. — Это только болваны повстанцы верят, что у нас каждый второй способен к ментальным воздействиям. А ведь далеко не каждому под силу управлять чужим сознанием, внушая необходимость принять без критической оценки любую информацию. И при этом обладать интуицией, чутьем разведчика и хорошей памятью”.

“Не будем разочаровывать обывателей. К чему выносить “сор” из избы? — рассмеялся один из собравшихся. — Пусть нас больше боятся. Меня слава “потрошителя мозгов” не смущает”.

Остальные тоже заулыбались, но глава собрания быстро призвал всех к серьезности:

“Отставить шутки. Охотник, доложите об итогах операции “Спонсор”.

“Порядок, — кивнул сидящий по левую руку от Менталиста офицер. — Подозреваемого задержали под предлогом обвинения в лояльности к повстанцами. Все же свидетелей его согласия работать под их началом на ужине было немало. Дом опечатан, банковские счета заблокированы, документы предприятия изъяты. Будем подбирать неопровержимые доказательства, чтобы его адвокат не оспорил обвинений и не выдвинул встречные претензии. Сам промышленник сейчас усиленно играет на публику, рад аресту, якобы боится мести со стороны мятежников и не прочь спрятаться от них в тюремной камере. Мы делаем вид, что верим каждому его слову”.

“Осторожнее работайте, — распорядился председатель. — Есть вероятность что он все же действовал не один. Вероятно существование более крупной сети вот таких сочувствующих Сопротивлению на Земле, с которыми у промышленника был контакт. При таком раскладе оставлять его у нас под арестом для них риск, ведь возможности нашего Менталиста они недооценивать не станут, понимают, что рано или поздно он их сдаст. Значит, постараются максимально быстро вытащить свидетеля из камеры. Или прямо там ликвидируют”.

“Будем отслеживать любые попытки подкупа или шантажа нашей охраны, — сделал себе соответствующие пометки Охотник. — Проинструктируем ребят, чтобы сработали как надо. И безопасность усилим. Могут ведь и без затей вломиться на территорию”.

“Последнее вряд ли, но… — Председатель поморщился и махнул рукой. — Подстрахуемся. Так, дальше. Ловчий, что у вас?”

“Убитых повстанцев сорок шесть. Живых: шестьсот тридцать пять мужчин, двадцать восемь женщин. Раненых, разной степени тяжести, сто пятьдесят три. Как с ними поступаем? Мы не можем их всех долго содержать в камерах предварительного заключения. Разоримся”.

“Женщин распределить в поселения на исправительные работы под контроль гвардейцев. Рядовых — в стройотряды марсианских городов. Офицерский состав, после официального суда разумеется, отправится на пожизненное заключение в тюремную колонию, — оповестил председатель, кивая своему помощнику и поднимаясь с кресла. — Все. Расходимся. Можете вернуться к своим делам”.

По-прежнему безмолвно офицеры покинули зал. Нет, разумеется, они не прекратили телепатического разговора, но теперь он шел уже в узком диапазоне, только между теми, кто не хотел огласки своих мысленных высказываний, но желал продолжить беседу.

“Что с журналисткой решил? Куда ее девать? — уточнил Ловчий, неспешно шагая рядом с Менталистом. — Это твоя зона ответственности, я влезать не стану”.

“Думаю. Не знаю пока. Если бы не примкнула к командованию, то прошла бы на общих основаниях с женщинами. А как офицер штаба она нарвалась на проблемы”.

“Ты серьезно? Какой из журналистки офицер? Сам-то в это веришь?” — рассмеялся сопровождающий друзей Охотник.

“Я вам реальные факты озвучил, — поморщился Менталист. — Их можно выкрутить как угодно. И для ее блага, и во вред”.

“А сам ты как думаешь? Что вероятней?” — не отстал Ловчий, которому было любопытно, проявит ли друг большую лояльность к женщине-преступнице или предпочтет строгую объективность. Прежде ему приходилось работать только с мужчинами, для которых никаких поблажек не было.

“Надавлю на нее, проверю, выясню. Если должность действительно была номинальная, то и речи о тюремном заключении не пойдет. Если активничала реально как идейный протестующий, будут судить, как и остальных офицеров”.

“В общем, по сути ее судьба зависит от резюме, которое ты дашь по результатам своего расследования”, — подвел итог Охотник.

Менталист пожал плечами, мол, так уж вышло, куда деваться?

Он действительно оказался в сложном положении. В некотором роде оно сейчас было сходно с требованиями кодекса этики журналиста — надо отбросить все личное и преподнести следователям только факты. Никаких оценочных суждений, только две чаши весов — за и против.

Как порядочный мужчина он не может не сочувствовать женщине, которую подставил лидер мятежников. Как честный аналитик — не должен забывать о своих служебных обязанностях. К тому же, любые домыслы и халтурный отчет в попытке прикрыть мятежницу начальство вычислит в два счета. А рисковать своей репутацией…

Менталист покачал головой и решительно открыл дверь своего рабочего кабинета.

Пришли за мной не так быстро, как мне хотелось — лишь на следующий день вечером дверь в камеру открылась и мне позволили выйти.

Похоже, за это время следователь расследование закончил, потому что вновь вместо вопросов-ответов на меня обрушились собранные им факты:

— Приступим, Карина Викторовна. Подведем итог ваших “подвигов”.

Сидящий за столом мужчина поднял лежащую в стопке на столе бумагу, пробежал ее глазами и сообщил:

— Мы допросили девушку, что была прислугой в доме де’Лоста. Она свидетельствует в вашу пользу. Вы спасли ее от домогательств повстанцев и пресекли случай мародерства в местном магазине.

Отложив этот лист, взял следующий.

— Офицеры повстанцев утверждают, что вы пытались сбежать на нашу территорию, и они вас вернули на базу по приказу де’Лоста. Сигнал тревоги федеральная служба контроля эфира зафиксировала. Соответственно, этим доказано, что возможность вашего попадания к нам была столь же равновероятной.

Он снова поменял рапорт и продолжил:

— Так же мы изъяли вашу камеру и обнаружили новостной сюжет, компрометирующий повстанцев и крайне отрицательно их характеризующий.

Следователь отодвинул в сторону все то, что прочел, и бесстрастно резюмировал:

— Это все может послужить основанием для снисхождения или оправдания….

Я воспряла духом. Обнадежило, что многое восприняли правильно, оценили объективно, не стали трактовать, как намерение ввести всех в заблуждение. Особенно то, что я делала из соображений совести, не надеясь обернуть это себе на пользу.

Вот только воодушевление мое продлилось недолго, потому что мужчина, взяв очередной лист бумаги, продолжил:

— Однако в памяти камеры были обнаружены и прочие репортажи. Три из них — положительно оценивающие деятельность мятежником. Один мы исключили, допустив, что он, как вы утверждаете, был вами подготовлен в качестве приманки для де’Лоста и его спонсора. Но другие два сложно отнести к нейтральным. В них сильно чувствуется личная заинтересованность и попытка навязать свое мнение аудитории.

Я затрясла головой, отвергая сделанные выводы, и решила все прояснить:

— Подождите! Разве смотр техники и мое интервью необъективны? Я не задала ни одного вопроса с намеком на предвзятость. И репортаж сделала нейтральный, описательный. Показала зрителям реальный уровень военной мощи повстанцев.

— Как женщине и неспециалисту вам простительны ляпы и заблуждения, — все-таки снизошел до пояснения дознаватель. — По результатам инвентаризации техники повстанцев, которая была ими использована для захвата Кварцита и в итоге имелась в поселении, она оказалась куда более современной, чем было отражено в вашем сюжете. Следовательно, сведения в нем неточные, не соответствующие действительности. И это ваша профессиональная ошибка. Значит, и ответственность тоже ложится на вас. Что же касается интервью… — Он пожал плечами, демонстрируя досаду. — Игра нетрезвого де’Лоста на публику не выдерживает никакой критики.