— Иди, пацан, отсюда, — унылым голосом сказал бродяга. — Иди поиграй где-нибудь.

Тасс помотал головой.

— Иди, говорю. Не видишь, я выпить хочу?

— Ну так и пей! — ответил мальчик, выковыривая носком кроссовки камешек и подкидывая его вверх.

Бродяга потряс перед лицом Тасса «Дикой индейкой».

— Я при детях не пью, парень, — сказал бродяга. — Это неправильно.

— Почему?

Мужчина протяжно вздохнул и поставил бутылку на землю у своих ног. Он откусил добрую половину сандвича и принялся неспешно, как корова, жевать.

— Как тебя зовут? — спросил Тасс, присаживаясь рядом.

Из груди мужчины вырвалось нечто, напоминающее стон.

***

Его звали Вэл, он был хобо: мотался по стране в железнодорожных вагонах, в основном в товарняках. Ближе к зиме постепенно смещался на юго-запад и завершал цикл в Калифорнии. Когда кончались деньги, устраивался на сезонную работу. Если же какая-нибудь фермерская жена или домохозяйка заявляла, что платить ей нечем, Вэл соглашался поработать за санвич или миску горохового супа, никогда не пытался просочиться в дом, а смиренно ждал на заднем дворе, свесив по бокам тощего жилистого тела свои заскорузлые коричневые руки. Это обычно подкупало, и женщины часто давали ему в дорогу куриную ножку, завёрнутую в фольгу, или пару сваренных вкрутую яиц, или домашний пирог с ревенём. Иногда в ясные жаркие дни ему позволяли постирать и высушить свои вещи, и тогда Вэл на несколько часов располагался за домом: лежал на каком-нибудь продавленном старом рыдване в трусах-боксёрах и ветхой майке, неспешно курил, думал о своём да почёсывал за ухом старого беспородного пса — непременного обитателя подобных дворов, лежащих в стороне от современных городских центров, парков и стадионов для игры в бейсбол. Вэл любил собак, и собаки это чувствовали.

В хорошие дни Вэл старался выглядеть более-менее прилично: мылся раз в неделю, обычно в благотворительных центрах при баптистских или методистских церквях; брился каждые три дня опасной бритвой, которую вместе с помазком, мылом и чашкой держал в своём рюкзаке завёрнутой в чистую тряпицу; иногда даже чистил зубы; стирал бельё, когда подворачивался случай. Пахло от него хозяйственным мылом, залежавшейся в коробках, но чистой одеждой, часто — псиной.

Но бывало, что Вэл срывался. От таких дней в его памяти сохранялись лишь конец и начало. Сперва Вэл покупал несколько бутылок «Дикой индейки» и одну выпивал, не закусывая, прямо возле супермаркета или лавочки. Через несколько дней он обнаруживал себя там, где не собирался быть, — помятым, с изрядно отросшей щетиной и грязью под ногтями, часто с царапинами и кровоподтёками, в ореоле запахов мочи, перегара, рвоты и отчаяния. Голова раскалывалась, и каждый, даже тихий, звук будто вбивал в неё гвоздь. Тогда Вэл искал возможность отлежаться в каком-нибудь тихом уголке, затем похмелялся, неспешно размышляя, кто он такой, где находится и есть ли в жизни хоть малейший смысл. Крупинки смысла обычно отыскивались, и Вэл шёл на поиски церкви, в которой можно было бы получить бесплатный обед, помыться и выспаться на чистом белье — само собой разумеется предварительно послушав проповедь и поучаствовав в душеспасительных беседах.

На этот раз Вэл очнулся в медленно трясущемся товарном вагоне, на жидкой кучке соломы, в какой-то подозрительно пахнущей луже, бережно прижимая к груди непочатую бутылку «Дикой индейки». Вэл поднялся, широко расставив непослушные ноги, слегка отодвинул деревянную дверь вагона и понял, почему состав замедлил скорость. Поезд проходил неширокую пологую впадину, за которой начинался долгий подъём. Надо было прыгать, тем более что именно здесь шла граница одного из бесчисленных захолустных городков Новой Англии, а дальше тянулись фермерские угодья и пустыри, усеянные камнем. Вэл с поразительной ловкостью выскочил из дребезжащего товарняка, дошёл до леса на окраине, зарылся в кучу сухих кленовых листьев и провалился в сон, обнимая драгоценную бутылку.

Следующим, что зафиксировал мозг бродяги, было вторжение в кучу листьев чего-то упругого, крепкого, костлявого и прыгучего, в конце концов оказавшегося десятилеткой с блестящими от любопытства глазами, раскрасневшимися щеками и волосами, торчащими во все стороны. Вэл не любил и опасался мальчишек, но он также хорошо их знал. И он готов был поклясться, что этот доставала, родившийся с шилом в заднице, никуда не уйдёт, пока не получит ответа на все свои вопросы.

***

Наверное, Вэл рванул бы когти, как только любопытный пацан свалил бы домой ужинать, или смотреть телек, или гамать, или листать комиксы, или что они ещё там делают в своих отдельных комнатках на втором этаже с кроватью в виде гоночного автомобиля, постельным бельём с изображением супермена и постерами с человеком-пауком на стенах. Но планы Вэла столкнулись с двумя почти непреодолимыми препятствиями. Во-первых, пацан с дурацким именем Тасс (конечно, родителям теперь позволено называть своих отпрысков как заблагорассудится, и ни церковь, ни общество, ни Конституция им не помеха — Вэл встречал во время своих путешествий и юного Люцифера, и Чубаку, и Бигбанга, и Сингулярия), короче, этот Тасс, это шило в заднице, никуда не собирался уходить и не успокоился, пока не построил своему новому знакомому шалаш над ворохом кленовой листвы и не взял с него обещания быть на этом самом месте завтра утром, причём Вэлу пришлось поклясться собственной шкурой.

Во-вторых, и это было намного хуже доставучего мальчишки, Вэл почувствовал, как застарелый артрит скручивает коленки — сначала левую, потом правую. Не надо было всё-таки спать на голой земле, пусть и согретой ласковым октябрьским солнышком! По просьбе бродяги Тасс притащил с ближайшей помойки несколько картонных коробок, которые послужили отличным дополнением к шалашу и сухим листьям. Вэл развёл костерок и подогрел найденные маленьким пронырой на той же помойке две банки бобов с «chorizo», предварительно вскрыв их складным ножом и тщательно исследовав содержимое, не протухло ли оно. Пока они ели, используя нож и срезанные тут же веточки (мальчишка явно был голоден и наворачивал с большим аппетитом), Вэл пытался расспросить своего нового друга, но получал такие ответы, что никак не мог, особенно без доброго глотка «Дикой индейки», сообразить, откуда и почему это чудо свалилось ему на голову и собирается ли с неё когда-нибудь слезть.

— Послушай, пацан, тебя мамка не хватится?

— Меня Тасс зовут. Не-а, не хватится. Она давно сбежала.

— От тебя что ли?

— Нет, от Роса.

— Это ещё кто такой?

Тасс не ответил, но громко засопел, стараясь раздвоенной веточкой подцепить со дня банки кусок «chorizo», выглядевший как колбаска, увенчанная куском сала. Вэл зашёл с другой стороны.

— А ты дома поужинать не хочешь, Тасс?

— Не-а, дома еды пока нет.

— Как это — пока?

— Пока Кит домой не придёт.

— Кто это — Кит?

— Кит — моя сестра.

— Сеструха значит. Старшая?

— Угу.

— Вы вдвоём живёте?

— Ну да. Ещё папа есть, но его как бы нет.

— Что, тоже сбежал?

— Он сбежал от реальности, так Кит говорит.

Вэл в задумчивости громко поскрёб подбородок. До смерти тянуло выпить.

— Слушай, как тебя, Тасс, ты не хочешь сбегать домой посмотреть телек или за компьютером посидеть?

— Не-а, — протянул мальчишка, подкидывая в костёр ветки, отодранные от заваленного недавно лихим наездником на квадроцикле молодого клёна, — телека у нас нет.