Оба сидели как заворожённые. Потом лицо Тасса просияло, и он воскликнул, лукаво улыбаясь:

— Знаешь, Кит, я прострелил ему из лука носок кроссовки! Точно в цель попал — пальцы не задел, зато напугал до смерти!

Кит тяжело вздохнула.

— Кого, Тасс?

— А нечего было обзываться! Он и тебя обзывал — вот и получил!

Кит не выдержала:

— Да кто, дверная ты ручка?!

— Скользкий Хобмайер.

— Ну, этот нестрашный — так, слизняк. Но, чур, больше никакой стрельбы из лука по людям.

— Ладно. А не по людям? А по тем, кто хуже?

— А что, есть и похуже? — Кит сразу вспомнилась недавняя стычка с мальчишкой-переростком.

— Да, есть и похуже. Например, Патерсон. Та ещё зараза. Сволочь и козёл. Мы зовём его Мегапрыщ.

— Кажется, я его знаю. У него ещё майка с гербом Рамси?

— Точно!

Кит снова стала серьёзной.

— Послушай, Тасс, ты с ним лучше не связывайся. Этот парень из тех, что зарежет тебя крышкой от консервной банки в тёмном переулке. Будь осторожен.

— Ладно.

— Кстати, где твой лук?

— Я его повыше спрятал, а то мистер Кин грозился отнять.

Кит задрала голову, но не увидела ничего, кроме до боли чистых лоскутков неба в полыхающих пожаром ладонях старого клёна.

— Я спускаюсь, ноги затекли. Ты идёшь, Тасс? Или будешь здесь ночь куковать?

— Иду, Кит! — донеслось уже откуда-то снизу, где Тассили, как проворная белка ловко перебирал руками и ногами, цепляясь за сучки и пружинящие под ним ветки.

***

Вечером того же дня в ванной на втором этаже происходила жаркая баталия, в которой приняли участие четыре крейсера и два катера королевского флота против эсминца и четырёх катеров, что подняли флаги восстания, желая отделиться от королевства и основать на Мочальных островах собственную республику. Сепаратисты проиграли, их флот был отконвоирован в королевскую гавань, а Мочальные острова взорвали и затопили.

Тасс согласился вымыть голову только при условии, что Кит, как в давние дни, почитает ему книжку про Африку, пока он будет проводить инспекцию флотилии. Кит прочитала две главы, и они в сотый раз внимательно рассмотрели репродукции наскальных рисунков Тассили. Кит взяла шампунь «Джонсон и Джонсон», намылила Тассовы каштановые волосы и сделала ему чалму из пены. Потом она растирала брату спину специальной детской рукавицей в виде губки Боба, взвизгивала и смеялась, когда Тасс брызгал на неё водой или кидался пеной, и в то же время изумлялась и терялась, как будто растворяясь в тёплых волнах былого счастья. Это всё уже было в её жизни, она много раз видела эти большие, слегка вывернутые внутрь коленки с корочками и следами зелёнки, эти мальчишеские загорелые крепкие икры, мелькавшие в траве, когда они с Росом запускали змея или первый в их жизни китайский летучий фонарик, эти плечи в синяках и предплечья в царапинах, пупок, похожий на равиоль, выступающие ключицы, лопатки-крылья и даже родинку, напоминающую бабочку-бражника, под левым соском на выступающем на вдохе ребре — там, где сердце. Кит могла рассказать всю историю этого человека по шрамам на его теле. Правое предплечье: ожог в форме жабы — картофельное пюре, три года. Левая лопатка: гвоздь в заборе сумасшедшего мистера Лоллохаппера — семь швов и уколы от столбняка, шесть лет. Левая икра: зубы старого, но, как выяснилось, ещё вполне способного на месть добермана с городской свалки, восемь лет. Шея: укус шершня — отёк Квинке, трахеостомия ручкой «Бик», десять лет. Трахеостомию Росу сделал отец, это было в то лето, когда они ездили в Калифорнию, чтобы взобраться на генерала Шермана в Национальном парке Секвойя.

***

Ещё не старый мужчина с виновато опущенными плечами и измождённым лицом вошел в дом и поставил в прихожей свой видавший виды чемоданчик из пятнистой бычьей кожи. Со второго этажа доносился смех, весёлые возгласы, шлепки, лилась вода. Мужчина снял ботинки и стал тихо подниматься по лестнице. Пятая снизу ступенька, как всегда, предательски застонала, и он остановился, втягивая голову в плечи и напрягая слух. Веселье в ванной продолжалось — его не заметили. Он подошёл к двери, на которой красовалась рыбка Немо, и долго стоял, прислушиваясь к голосам детей, держась правой рукой за косяк. Морщины на его лице разгладились, ему захотелось улыбнуться и сказать: «Кит! Рос! Хватит беситься! И не забудьте вытереть пол и положить игрушки на место». Нет, он не станет ничего говорить. Постоит ещё немножко и двинется в свою комнату. Он будет улыбаться, и прикрывать рот левой ладонью, а правую положит на грудь — чтобы сердце не стучало так сильно.

***

Кит взяла мохнатое полотенце с капюшоном, стёрла со своего лица остатки пены и капельки пота, потом завернула Тасса, легко подхватила и, уже полусонного, понесла в комнату, где на потолке горели пластмассовые звёзды, а на полу рядом с кроватью стоял кендерский посох-рогатка и сидел огромный плюшевый медведь, которому они с Росом в детстве сделали несколько операций: вырезали аппендицит, удалили солитёра, а в грудь вшили грецкий орех, чтобы у мишки тоже было сердце.

========== Время падения ==========

Комментарий к Время падения

Всем, кому полюбились Кит, Тасс и Росс – главные герои серии, начинающейся рассказом «Сублимация». В цикле «Мальчик, который был кендером» появилась вторая часть – «Время падения». Из этого рассказа вы узнаете о дальнейших приключениях Тасса в течение года после смерти старшего брата. Неугомонный Тассили неожиданно найдёт нового друга, попытается не мешать счастью Кит, отправится к океану, а также подвергнется смертельной опасности.

Обычный день середины лета в забытом Богом и людьми уголке резервации племени хавасупай. Любопытная белка зигзагами спустилась по корявому стволу жёлтой сосны и несётся вскачь по небольшой каменистой площадке, с которой открывается панорама одного из изгибов Большого Каньона — не такая великолепная, конечно, как вид со смотровой площадки для туристов, но тоже вполне достойная восхищения. Десять часов утра. Лёгкие облачка, перед рассветом кучковавшиеся на востоке, уже растаяли в бездонном ослепительно-голубом небе, предвещающем зной. Белка остановилась, присела на задних лапках, как сурикат, и с любопытством вытягивает шею, морща влажный тёмный носик, разделённый ровно пополам глубокой бороздкой. Дальше продвигаться она не решается.

Неподалёку от края каменистой площадки, резко обрывающейся вниз бурыми и охряными слоями известняка и песчаника, распростёрлось тело мальчика лет десяти. Он лежит навзничь, раскинув руки и ноги. В его длинных волнистых каштановых волосах застряли мелкие камешки и песок, влажные прядки прилипли к бледному лбу, из уголка рта стекает струйка слюны, широко раскрытые глаза смотрят прямо в небо, и небо отражается в них своей лучистой синевой. Ворот его клетчатой красно-коричневой рубашки разорван, как будто не было времени расстёгивать мелкие, жёлтые, под кость, пуговицы. На шее мальчика, на месте гортани — глубокий разрез, куда вставлено отбитое горлышко бутылки из-под виски «Дикая индейка». Солнечные блики играют на неровных острых краях, привлекая внимание белки. По шее за воротник струится дорожка уже подсыхающей крови. Слышится лёгкий свист и хрипы — мальчик дышит, хотя грудь под разорванной рубашкой поднимается и опадает почтинезаметно.

В паре шагов от маленького тела, возле гигантского камня с неровными гранями, остановившегося когда-то по пути в пропасть и успевшего укорениться в тонком слое пылевого праха и даже обзавестись жидкой порослью по бокам, стоит мужчина неопределённого возраста — то ли глубокий старик, то ли плохо выспавшийся гражданин с трёхдневной щетиной, глубоко запавшими глазами, большим добрым ртом, оттенённым морщинами, идущими от крыльев большого хрящеватого носа с красными и синими прожилками. Высокий лоб с тремя поперечными складками, залысины, обильно проступающая седина на остатках волос, пронзительно-синие, почти аквамариновые глаза, массивный подбородок, выступающий кадык, вытянутый огурцом череп — человек напоминает неуклюжую ростовую куклу с головой, вырезанной из дерева, потемневшей от времени. Одет он чисто, но как-то несуразно, как бомж, сходивший в баню и прибарахлившийся после благотворительного церковного утренника: выцветший свитер на голое тело с полустёршейся эмблемой университета штата Айдахо, мешковатые штаны сезонного рабочего, армейские ботинки. Руки у него непропорционально длинные, с длинными же, распухшими в суставах пальцами, которыми он сжимает большой неровный осколок со следами крови. Другие осколки валяются у его ног. Мужчина поглядывает то на мальчика, то — с тоской — на «розочку» от бутылки «Дикой индейки», на дне которой чудом сохранилось на палец виски. Огромный рыжий муравей-солдат поднялся по ботинку, заполз под штанину, продвинулся вверх по волосатой ноге и остался недоволен. В необъяснимой инстинктивной ярости муравей открывает пасть и вгрызается в человеческую плоть, сжимая стальные челюсти, но мужчина ничего не замечает. В одной руке у него блестит стекло, узловатые пальцы другой держат нечто, напоминающее миниатюрную сапожную иглу.