После этих слов северянин «вернулся». Все, что на него обрушилось сегодня и придавило, я не смогла убрать, но на другую чашу весов разговором положила хорошее. У него есть семья, самая близкая и верная, — мы. И каждый из нас любит его с разной степенью отцовского чувства, братского, дружеского и по-женски сердечного. Элен не мимолетно им увлеклась.

Когда я зашла в тихую студию Фортена, застряла прямо посреди пустого пространства, будто забыла в миг — куда мне нужно и зачем? Что хотела только что? Мысль о семейности настолько поглотила, что не отпустила, а усилилась и заставила поймать миг тишины и уединения.

Родители… мы все, до одного, подранки в этой части жизни. Троица — неизвестно, но подозревала, что сейчас в силу возраста его отца и матери нет в живых. Никаких родных тоже, жена умерла, он — без корней. Варита и Элен сироты. Вилли, Ян и Нольд — отверженные. Я и Фортен — наполовину брошены, наполовину разлучены с родителем. Я — смертью, он — изгнанием. Ни одной благополучной истории, одни раны.

Больше так ни с кем не будет — никогда. Прошлое горько, но будущее обязательно будет счастливым! И в мирное время не потеряем друг друга, даже разбившись на отдельные островки личного счастья и закопавшись не в опасном, а бытовом и хлопотном.

Я дошла до подиума, села на то же место, что и Нольд накануне, и закрыла глаза.

Утро было сегодня. Нападение, смерть, спасение, бегство — все сегодня. А по чувствам отодвинулось так, словно давно и даже будто не со мной. И не с Вилли, от которого уже завтра будет пахнуть железом из-за убийств. Чистота пробыла с ним не долго, но Фортен не отвернется. Не знаю, каково будет постоянно дышать запахом свежей крови, но он Вилли не оставит.

Как у Яна ужасное уравновесилось хорошим, так и у меня, кажется, покушение сектантов и друг на грани гибели померкли из-за Париса. Между «люблю» и «ненавижу» эгоистичного Великого Морса, я поняла, что хочу его любить — и буду это делать без дочерних претензий и обид, а просто так. Он — папа. И со Златой я ошиблась, думая, что девочка с запудренными мозгами поменяла настоящего отца-Троицу на фальшивого. Не поменяла. Как и я не отрекусь от своего погибшего отца. Просто теперь у нас с златовлаской есть общий исконный «Пра», не менее настоящий.

Пора было встряхнуться, привести себя в порядок и сменить одежду. Я дошла до коридорчика и сначала прислушалась к другим трем дверям дальше — или Варита, или еще кто из нуждающихся мог быть здесь, но не услышала ничего, кроме тишины. Зашла к себе, скинула все, и сразу залезла в ванную. Отмылась до скрипа, отогнала переживания, и стала думать — что делать дальше? В этих четырех стенах сидеть — я взвою не хуже полузверя! Выпросить у Фортена работу? Даже если нужно будет перегладить все его костюмы для съемок, готова взяться, лишь бы убить время до новых подвижек. И не к худшему, а к лучшему.

Ночевать мне сегодня без Нольда… Не увидеть его, не поговорить, даже не хотела сообщения нейтрального посылать, чтобы не отвлечь. Еще собью стойкость. Несколько часов врозь — а уже скучаю. Обстоятельства так легли — день как за десять, стресс, накал, битва… да и вообще — слишком все остро!

Когда к вечеру, проснувшись, поднялась наверх, удивила Вариту — она думала, что мы до сих пор в разъездах, как я вернулась никто не видел. А Фортен, появившись на голоса из жилой половины, спросил сразу:

— Что с лицом? Что-то случилось?

— Вилли жив. Это главное…

И рассказала. Фортен слушал стойко, а девушка вся распереживалась, расплакалась и прокляла себя за просьбу с семейными фотографиями. Ее вина.

— Это не так, Варита. Сектантские твари — зло, и не на этом шагу, так на другом, могли подкараулить.

Утешала, как могла, и ее и себя заодно. Если бы не Морс, Вилли бы забрала смерть, а я, бездарная некромантка при всем отчаянье не справилась со спасительным поцелуем. Почему? У Златы даже чужих и незнакомых удавалось перенести в запределье материального мира. Эмоции помешали? Те самые проклятые чувства, когда нужен был холодный разум?

— Он воплотится завтра?

— Да.

— Тогда остается одно — ждать. Все хорошо, что хорошо кончается, Ева.

— Дай мне какое-нибудь дело, пожалуйста. Я должна себя хоть чем-то занять, чтобы убить время и забыться.

— Что-нибудь придумаю.

Ждать взаперти оказалось мучительно. Мне не помогали отвлечься от мыслей ни мелкие дела, которые Фортен нашел для меня в студии, ни разминка, ни разговор с Варитой, которая вспоминала детство и расспрашивала о моем прошлом. Оставшись одна в комнате, я даже пыталась впасть в медитативно пустое состояние, какое наверняка практиковала Хельга Один. В ее квартире мне пришлось выжидать часами, сидя на ровном месте. Не получалось. Я все время ловила себя на том, что смотрю на телефон и жду хоть какого-то сообщения. Весточки. Призыва к действию — сорваться и бежать! Но каждый был занят своим делом, без меня, а я — почти что в тюрьме. Так прошли вечер, ночь, утро. Я спала урывками, и больше накручивала тревогу, чем успокаивалась.

— Помоги мне на кухне, пожалуйста. Там не трудно, просто очень скучно одной.

Варита робко постучала и заглянула в комнату. В шесть вечера девушка собралась готовить ужин, и позвала меня.

— И не говори. Жизнь вся где-то, в бурях и сражениях, а мы тут, в глубоком тылу. Кухня, так кухня. Идем.

— Новости есть?

— Нет, тишина.

— А я Элен позвонила. Она там тоже изнывает взаперти.

Я тут же подумала о Злате, Хане и Лёне — еще трех «пленницах». Может, мне к ним попроситься вместе с Варитой?

Я так надеялась, что увижу воплощение Вилли. Надеялась, что к десяти вечера Парис приедет сюда, к Фортену, но время шло, а мы так и оставались вдвоем с девушкой, буквально — запертые на кодовый замок внизу. Когда мое терпение лопнуло, я вышла проверить — доступа на улицу нет. Окна в здании были, но, кажется, только на жилой половине Фортена, куда я из уважения к хозяину, не смела ступить ни ногой. А хотелось хоть воздухом подышать. Выбраться на крышу, посидеть под открытым небом, на воле. И взвыть! Взвыть от тоски, незнания и бездействия, как зверю, которого стреножили и заперли в кирпичном вольере!

Утром следующего дня нервы настолько чутко реагировали, что я услышала шаги, за всей толщей пространства здания. Только встала, только умылась, открыла комнату… и рванула через коридор закутка, и через всю студию!

— Вилли!

Он и Фортен только зашли и собирались подняться наверх. Я распахнула дверь, и, выскочив на площадку у лестницы, тут же повисла у парня на шее, стиснув его сколько было сил в руках.

— Привет, обаяшка!

— Вилли… целый! Живой!

Я без стеснения стала целовать его в ухо и в щеку, куда попадала, и опять стискивала, собираясь провисеть в объятиях спасителя столько, сколько требовал весь мой пережитый страх за него. И благодарность.

— Щекотно, некромантка! Я тоже рад, что ты целая и невредимая!

Нехотя отлипла:

— Какой ты лысый, и какой красивый! Где ты проснулся, у Париса?

— Лучше не спрашивай. Кошмар наяву.

— Кто был? Где все? Я тут с ума схожу и боюсь хоть кому-то позвонить, чтобы спросить, как дела. Ян? Нольд? Троица? Фортен, ты хоть в курсе, что и как? Умоляю!

— Я не знаю подробностей. Идемте наверх.

В замкнутом пространстве почуяла, — шлейф убийств бил в нос железистым запахом, будто я до сих пор в том холле с двумя трупами и повсюду кровь. И на моих губах тоже — кровь самого умирающего Вилли. Слабая чистота проступала, но едва-едва пробивалась, утопая в более тяжелом, удушающем… смраде. Но я не отвернусь от друга, ни за что! Он мне жизнь спас, и даже если бы не было этого долга — никогда бы не отвернулась! Обниму и поцелую снова, и плевать, если будет мутить, плевать, что не задержать дыхания. Это — Вилли!

Фортен и мускулом не дрогнул. Я, едва сама почуяла, знала, что и он — дышит тем же. И до этого — наверняка в квартире при пробуждении, в машине по пути сюда, и ничем брезгливости не выдавал. Мерцал зелеными глазами, полуприкрыв веки, и спокойно смотрел на того, кого любил… выдержит? Стерпится? Или всю жизнь теперь будет искать открытое место, чтобы сделать шаг ближе?