И так как до хоккея у меня оставалось примерно восемь часов, я вдавил педаль газа.

В ДК Строителей, когда я поднимался по лестнице на третий этаж в малый зал, где Высоцкий должен был собрать всех профессиональных актёров театра, до меня долетели звуки музыки из нашей репетиционной комнаты.

«Странно, — подумал я. — Кто тут в половину одиннадцатого репетирует? Ведь у нас по расписанию свободное музицирование на электронных инструментах только в два часа!»

Само собой мимо такой загадки я пройти не мог. Я осторожно подкрался к двери нашей комнаты, и резко открыв её, прыгнул внутрь.

— Что не ждали с-с-с? — У меня непроизвольно ругательное слово застряло в горле, и сама собой приоткрылась нижняя челюсть.

Дело в том, что за барабанами сидел Санька Земакович и рядом за ритм гитарой играл Вадька Бураков. Меня ввело в ступор то, что Зёма играл за барабанами сидя, и ещё больше озадачило, что Бура играл на шестиструнной электрогитаре.

— Привет, Богдаша, — улыбнулся Земакович. — Вот, третий день как научился держать ритм, играя сидя за установкой. И даже лучше.

Санька выдал на барабанах какую-то заковыристую джазовую партию, а Вадька включился в эту импровизацию на гитаре. Он ловко переходил с аккордов на соло партию, правда, которую предпочитал играть на четырёх верхних струнах. В конце Зёма сделал красивую сбивку.

— Хочешь поговорить с нами откровенно? — Спросил меня Вадька, видя моё лёгкое потрясение.

— Сейчас некогда, — пролепетал я. — Конечно со временем вы должны были прибавить в мастерстве. Просто я не думал, что это произойдёт так быстро.

— А у нас выхода другого нет, — сказал Санька. — Мы же не слепые, и не тупые. Толик с Наташей каждый день шу-шу-шу.

— Уйдут они скоро, — пробасил Бураков.

— А ты, то в хоккей играешь, то в баскетбол. То вон, — Земакович кивнул на школьную тетрадь в моих руках, — с театром своим возишься. Может, тебе завтра играть в нашей группе надоест.

— А для нас музыка — это хлеб с маслом, — закончил речь друга Вадька. — Мы не дадим нашим «Синим гитарам» развалиться.

— Как быстро вы повзрослели, — пробубнил я. — Толик и Наташа значит… В общем, что касается меня, даю честное пионерское, никуда из «Гитар» уходить не собираюсь. Где хошь вас найду, и горло перережу, насмерть. Да шучу я! — Я захохотал, видя вытянувшиеся лица ребят, не знакомых пока с фильмом про джентльменов удачи. — Двадцать первого запишем пластинку, а после сядем и поговорим.

Я махнул рукой парням и побежал дальше на собрание актёров почти погорелого театра. И первое, что я увидел в малом актовом зале — это были две «рёвы-коровы». Нина Шацкая сначала утешала Свету Светличную, затем они менялись ролями.

— Чего опаздываешь? — Бросил, пожимая руку Высоцкий. — Видишь, до чего девушек довёл?

— И меня тоже, — затянулся сигареткой Трещалов. — Я уже почти бросил, два дня не курил! И вот сорвался!

— Дай и я сорвусь, — попросил закурить Бурков.

— Не ври, — растирая слезу, сказала Трещалову Светличная. — Ты вчера на съёмках курил.

— Да? — Удивился Владимир Леонидович. — Но день-то всё равно держался!

— Тогда, — я взял стул, с громким ударом поставил его посреди зала и сел. — От препираний перейдём к делу. Присаживайтесь тоже рядом, как на читке пьесы.

Когда актёры были готовы меня слушать, я раскрыл тетрадь, где были набросаны мои мысли и вкратце рассказал, чем они будут, развлекая воспитывать советского театрального зрителя. Идея с творческими встречами в целом была принята благожелательно. Высоцкому кончено очень понравилось, что теперь он будет много и часто исполнять свои песни. А вот Буркову, Трещалову, Шацкой и Светличной безрадостная перспектива быть на подпевках — смущала.

— Ну, вот я не пою, — горячился Володя Трещалов. — Какие актёрские байки я буду рассказывать. Я снимался-то всего один раз. И кроме пьянки ничего смешного на площадке не было!

— Леонидыч, — хрипел бард. — Зато спасём театр. Нам бы месяц до фильмы продержаться!

— Плохая идея, плохая, — гундосил Жора Бурков. — А вы-то чего снова ревёте? — Обратился он к нашим актрисам. — У вас целых две песни! «На тихорецкую» — раз. «Больны не мной» — два. А у меня даже «кушать подано» нет!

— Вот поэтому я приготовил ещё два юмористических номера, — я перелистнул тетрадный листок. — Жора, для тебя номер называется «Раки по пятьдесят рублей».

— Всё-таки будет кушать подано! — Хохотнул "самородок" из Перми.

Я вырвал из тетрадки текст юморески и протянул его Буркову.

— Леонидыч, а для тебя юмористический рассказ «После бани», — я рванул ещё один лист. — Можете прямо сейчас начинать работать над образом.

— А нам? — Хором спросили меня барышни.

Я чисто автоматически полистал ещё раз тетрадь, так чтобы потянуть время. А сам задумался: «Что мне двум блондинкам предложить? Анекдоты про тупых блондинок? Так по мордасам получу!»

— Чего молчишь? — Грозно сверкнула глазами Шацкая.

— Да вот думаю о вас, о женщинах в целом, — я решил тянут время до конца, как «двоечник» на невыученном уроке.

— О вас, о вас, — передразнила меня Нина. — Чё о нас думать, ты не о том сейчас думаешь!

— Не про то, — поправила её Света. — Ты сосредоточься на другом!

— Смешная вещь, — влез в разговор довольный Бурков. — Тут один на днях жабу предлагал! Ну, очень зелёная! Гениально.

— Жора иди отсюда с жабой, репетируй за кулисы! — Вспыхнула более импульсивная Шацкая.

— Семёныч, — шепнул Трещалов Высоцкому. — Пойдем от греха покурим.

Я хотел было улизнуть с мужиками. Но две «белобрысые фурии» повисли у меня на руках и усадили обратно.

— Тетрадь открой, — потребовала Светличная. — Пиши, что ты там про нас думаешь.

— О вас, о вас, — забубнил я себе под нос. — Точно! — Вскрикнул я. — Есть у нас грузин по фамилии Горидзе, а зовут его Авас!

— Мальчики! — Вскочила со стула Шацкая. — Скорее сюда, Богдан с ума сошёл!

Затем со своего места встала Светличная и потрогала ладонью мой лоб.

— Да нет, температура-то нормальна, — сказала она.

«Дурынды двадцатилетние, я вам номер придумал», — хохотнул я про себя.

— Ду-у-у, а! Я вам номер смешной придумал, — улыбнулся я. — На два голоса.

— Ну? — Хором спросили меня девчонки.

— Начинается он так, — я встал со стула. — Сначала на сцене одна… Нина. Рассказывает: «Есть у нас грузин, студент по фамилии Горидзе, а зовут его — Авас. И преподаватель тупой, Петяев Николай Степанович.

— Не тяни резину, — потребовала Шацкая.

— Сейчас, — я пару раз хохотнул. — Вызывает преподаватель студента к доске и спрашивает: «Как ваша фамилия?» Студент: «Горидзе». Преподаватель: «А зовут вас как?» Студент: «Авас». Преподаватель: «Меня — Николай Степанович, а вас?» Студент: «Авас». Меня Николай Степанович, а вас? Авас…

Тут к нам подошли Бурков, Высоцкий и Трещалов, которые уже поняли, в чём «прикол» и тихо посмеивались.

— А что в этом смешного? — Спросила Светличная.

После чего всех согнуло пополам от смеха.

— Вот на этих словах, — красный как помидор, выдавил я из себя. — Выходит на сцену Света и спрашивает: «Что вы смеётесь? Я тоже хочу»…

Торжество по поводу рождение нового Московского театра «Школы Современной пьесы» было решено перенести в буфет и по этому поводу открыть несколько бутылочек лимонада.

— Спектакль, значит, закрыли, а вам весело? — Удивлялась продавщица тётя Зина.

— Зинаида Петровна, закрыли любительскую театр-студию при ДК, а открыли профессиональный театр, — улыбался Высоцкий. — Это же надо понимать!

— А как это понимать? — Решил немного покривляться Бурков.

— Богдаша, как это понимать? — Переадресовал вопрос мне бард.

— Лично я ничего не понимаю, — я скорчил умное лицо.

После такой развесёлой репетиции любая самая безобидная фраза вызывала у актёров гомерический хохот. Поэтому все шесть человек, причастных к сознательному сценическому перевоплощению, сейчас дружно гоготали, распугивая из буфета покупателей.