Кристина послушалась. Она попыталась разглядеть в волосах отца следы цементной пыли — верное свидетельство того, что он нашел работу. Но его мужественное загорелое лицо и мозолистые руки были чисты, а в карих глазах застыла тревога.
В отличие от мутти, принадлежавшей к исконно немецкому роду, фатер происходил из итальянской семьи, потому-то он и Генрих были чернявыми. Веснушчатый Карл, как и сама Кристина, пошли в бабушку с дедушкой: те тоже когда-то были голубоглазыми блондинами, пока от возраста и жизненных неурядиц глаза у обоих не выцвели, а волосы не поседели. Все терялись в догадках, от кого мутти унаследовала рыжую гриву, но она частично передала это свойство Марии, имевшей длинные, до талии, волосы пшеничного цвета.
— Генрих, Карл, угомонитесь, — повысил голос отец. — Бабушка произнесет Danksagung[21].
Мальчики перестали возиться и повернулись к столу, послушно сложив ладони на коленях. Мария битых полчаса скребла их руки и лица, но под ногтями у них все же осталась черная кайма, хотя они насобирали только шесть крохотных кусочков угля. Фатер молча подождал, пока сыновья успокоятся, затем кивнул бабушке. Кристина склонила голову. Она спрятала большой палец в кулаке и прислушивалась, не поднимается ли мама по лестнице.
— Der Herr…[22] — начала ома.
В это мгновение раздались тяжелые удары во входную дверь. Кристина вздрогнула, а ома прервала молитву. Все в изумлении вытаращили глаза: хотя обедали сегодня поздно, но все равно в этот час к ним никто не ходил. По всей Германии время между полуднем и двумя часами отводилось для самой важной трапезы — обеда. Магазины и учреждения открывались после перерыва ровно в два часа, ни минутой раньше. Кристина и отец разом встали с места.
— Я посмотрю, кто это, — сказал фатер. — Оставайся здесь, Кристина. Начинайте есть. Мы и так припозднились с обедом.
Кристина опустилась на стул и, стараясь дышать спокойно, размышляла, стали бы стучать гестаповцы. Мария положила на тарелки бабушке и дедушке горячие колбаски и горсть лука. Провожая отца взглядом, Кристина передала бабушке миску с салатом из одуванчиков. Лишь только фатер вышел из комнаты, она вскочила и подбежала к окну.
На улице стоял черный военный грузовик. Дрожащие трубы позади высокой кабины изрыгали серые столбы дыма. На дверцах был изображен железный крест с белой окантовкой, крытый кузов был обтянут красным флагом с черной свастикой. Два человека в стальных шлемах и черной униформе выгружали из кузова темные коробки и передавали их четырем другим солдатам.
Кристина узнала форму СС — так называемые охранные отряды нацистов — и вздохнула с облегчением. Это было не гестапо. Она растворила окно и выглянула на дорожку между садом и домом. У дверей один из эсэсовцев разговаривал с отцом. Отсюда Кристина видела, что темные коробки — это радиоприемники.
Она услышала, как отец сказал:
— Nein, — затем взял радио и поблагодарил: — Danke schön[23].
— Heil Hitler![24] — отчеканил солдат, вскидывая руку. Неудивительно, что девушка не услышала ответа отца. Эсэсовец широким решительным шагом направился к грузовику.
Кристина видела, что солдаты ходят от дома к дому с приемниками в руках. Трое из них вернулись к грузовику со старыми аппаратами — точно такой же стоит у них на белой кружевной салфетке на столике возле дивана. Через несколько минут все солдаты сбежались к бронемашине, как крысы к куску лимбургского сыра, и исчезли в кабине и крытом кузове. Водитель завел двигатель, и грузовик стал взбираться вверх по холму; массивные шины медленно ползли по булыжнику, как гигантские гусеницы.
В эту минуту из-за угла старого амбара показалась мутти с висевшим на руке ридикюлем. Она с удивлением следила взглядом за машиной. Грузовик удалился, и Кристина закрыла окно. Она колебалась, как лучше поступить: сесть и начать есть или побежать встретить мать у дверей. Фатер полагал, что, если подчиняться новым распоряжениям властей, неприятности обойдут семью стороной. Узнай отец, что Кристина написала записку Исааку, он бы рассердился, и разгневался бы еще больше, если бы ему стало известно, что мутти согласилась передать ее.
— Кристина, — окликнула сестру Мария. — Обед стынет.
Кристина отодвинула стул и села, уверенная в том, что домочадцы видят, как колотится под платьем ее сердце. Она окинула стол взглядом, не понимая, почему вдруг все смолкли. Опа склонился над тарелкой и жевал пишу беззубым ртом. Ома нарезала для Карла мясо на кусочки, а мальчики раскачивали под стульями ногами в носках и кусали жареные колбаски. Одна только Мария, нахмурившись, смотрела на сестру и задумчиво жевала листья одуванчика.
Наконец она вытерла губы салфеткой и прошептала:
— Что с тобой?
Кристина не успела ответить: в комнату вошел отец с орехово-коричневым радиоприемником в руках. Он остановился у стола, покачивая головой. Все оторвались от еды и ждали объяснений.
— Выдерни радио из розетки, Кристина, — велел отец. Он поставил новый приемник на стол.
— Что еще за новости? — удивилась ома.
Кристина встала и отключила старый аппарат. Тогда фатер снял его со столика и поставил на диван.
— Прочитай, что здесь написано, — отец протянул Кристине яркий оранжевый ярлычок, привязанный к рукоятке настройки.
— Народное радио, — Кристина начала читать вслух. — Обращаем ваше внимание, что, слушая зарубежные радиостанции, вы совершаете преступление против национальной безопасности. Неподчинение приказу фюрера карается заключением в тюрьму и каторжными работами, — она в недоумении взглянула на отца, но тот хранил молчание, а лицо его выдавало сильный гнев.
— Что все это значит? — поинтересовалась Мария.
Тут в комнату стремительно вошла мутти, завязывая за спиной тесемки фартука. Лицо ее пылало, глаза были мокрыми и красными, но она улыбалась родным.
— Кто хочет горячего чаю? — спросила мать. Увидев, что муж и дочь стоят у противоположного конца стола, она осеклась. — Что-нибудь случилось? Что здесь делали эсэсовцы?
— Садись за стол, — ответил отец. — У нас есть все, что нужно.
— Ты сегодня закончила работу пораньше? — осведомилась Мария.
— Я все расскажу позже, — мутти погладила Карла по голове.
Кристина не отрываясь смотрела на мать в надежде, что та подаст знак: она передала Исааку записку, он написал ответ — хоть какой-то намек на то, что мутти видела его. На мгновение их глаза встретились, но мать отвела взгляд, отодвинула стул и села.
— К нам заявились гитлеровские марионетки, — объяснил фатер. — Они раздают радиоприемники. Прежние коротковолновые можно настроить на любую европейскую станцию. Но эти принимают только два канала, которые контролирует нацистская партия. Спрашивали, нет ли у нас аппарата. Я сказал — нет, — он обратился к Генриху и Карлу: — Вы знаете, почему я так ответил?
Мальчики помотали головами.
— Потому что мы можем использовать этот приемник для растопки. Пользоваться им теперь запрещено. Если узнают, что мы его сохранили, нам грозит тюрьма. Пойду сразу брошу его в печь на кухне, чтобы согреть воду для мытья посуды. — он взял радио и вышел из комнаты.
Кристина поняла этот маневр: Генриху и Карлу ни к чему знать лишнее. Они еще слишком малы и не умеют хранить секреты. Фатер собирался припрятать старое радио. У нее закружилась голова. Она взяла блюдо с колбасками.
— Подогреть тебе Bratwurst? — спросила она у матери в надежде, что та пойдет с ней в кухню.
— Nein, danke, — отказалась мутти, беря блюдо из рук дочери, — еще не остыло.
Она насадила на вилку колбаску и соскребла себе на тарелку остатки лука. На ее худом бледном лице упорно боролись страдание и беззаботная улыбка, вымученная ради спокойствия семьи.
